– Ладно, рискнем. Глубокое охлаждение на тридцать минут. Градиент – полградуса в минуту. После изъятия головной мозг нужно подключить к оксигенатору. Вы поняли меня? – переспросил он у анестезиолога.

– Да. Понятно, – ответила анестезиолог. – Все! Неопределенность снята, – то ли с облегчением, то ли с сарказмом заметила анестезиолог Бакыт Капаровна. В операционной засуетились, засобирались, пошли четкие команды и уточнения. Вызвали в операционную перфузологов. Те прибежали и молча начали разворачивать свою аппаратуру, параллельно заказывая одногруппную кровь, вставляя зонды и оксигенаторы, пополняя перфузаты. Лишь после полной подготовки своего оборудования, Алексей Иванович, перфузолог, доложив профессору о готовности к подключению, обратился с вопросом: – Кубат Бакирович, каковы планы?

Алексей Иванович был ошарашен, когда профессор сказал, что нужно подготовиться к подключению аппарата искусственного кровообращения (АИК) к сосудам изолированного головного мозга, когда его извлекут из черепной коробки пострадавшего, который сейчас находится на том операционном столе. – И пока мы будем «пришивать» головной мозг, – профессор указал, – вот в эту черепную коробку, ваша задача заключается в том, чтобы поддерживать циркуляцию крови в мозговых сосудах. – Теперь понятно?

– Кубат Бакирович. Позвольте дорогой. А что речь идет о пересадке головного мозга? Я вас правильно понял? А такое возможно в принципе? – удивленно переспросил Алексей Иванович.

– Да! Вы правы, именно о пересадке головного мозга, – вместо него ответила Бакыт Капаровна. – Так что, коллега, не удивляйтесь.

– На сколько это возможно, Кубат Бакирович? – тем не менее Алексей Иванович вновь обратился к профессору. – Я еще ни разу не слышал, что такое возможно, – не унимался он.

– Уважаемый Алексей Иванович! Такова ситуация – мы первые, которые только что решились на такую вот операцию. А в мировой практике были эксперименты, специальные исследования, намерения. Но еще никто в мире не осмеливался эту операцию сделать на человеке. Так что мы первые, у нас появился шанс, и мы не должны упускать его, – констатировал он. – После операции я постараюсь рассказать все о пересадке головного мозга и о результатах исследований, связанных с этой операцией, если вы, конечно, еще захотите послушать, – сказал он, обращаясь ко всей хирургической и анестезиологической бригаде.

– А теперь прошу соблюдать порядок и тишину в операционной, – обратился он ко всем. – Тилек, Саид! Вначале мы должны удалить этот головной мозг. Наша задача, – объяснил профессор, – подготовить череп для размещения пересаживамого головного мозга. Сейчас нам предстоит очень тщательно и нежно выделить магистральные сосуды мозга. Итак, коллеги, за работу. Операция, нет, как ни обидно признавать, эксперимент, начался, – констатировал он. – Ответственность за все беру на себя!

Бригада приступила к операции. Тишина в операционной прерывалась только короткими приказаниями профессора, требовавшего тот или иной хирургический инструмент или шов, а также короткими командами перфузиолога или анестезиолога. Со стороны было видно, что хирурги пустили в ход всю свою блестящую хирургическую технику, соединяя быстроту с необычайной тщательностью и осторожностью. Как и планировалось в начале, изъяли головной мозг у пострадавшего №2, а спустя некоторое время изолированный головной мозг разместили в черепной коробке пострадавшего №1.

Через три часа непрерывной операции Каракулов положил на стол последний инструмент, кивнул хирургам-ассистентам и стянул операционные перчатки. Под стерильными покрывалами и повязкой на голове пациент оставался внешне тем же человеком, как и прежде. Но… это только внешне, – подумалось профессору. – Тот да не тот, тот да не тот, тот да не тот – весь в думах приговаривал Каракулов, размываясь в предоперационной.

– О чем это шеф? – недоумевал не только Тилек, но и вся бригада, которая копошилась вокруг стола, что-то подключая, что, наоборот, отключая, измеряя, поправляя.

– Все. Сказано-сделано, – наконец, сказал Каракулов выпрямляясь, – Итак, что мы имеем? Один из пострадавших приобрел чужой головной мозг или, наоборот, головной мозг приобрел новое тело? Отныне одна большая загадка и надежда – приживется ли головной мозг в новом теле? Кем проснется, если таковое случится, пострадавший, получивший чужой головной мозг? Или наоборот, головной мозг, получивший чужое тело? – как бы говоря сам с собой, – размышлял профессор вслух. Бросив последний взгляд на пациента, он покинул операционную.

Неосведомленный человек ни за чтобы не разобрал, кто из двух пациентов остался жив, а кто умер, – подумал он про себя. – Хотя, если вдуматься, благодаря пересадке головного мозга у его пациента ничего личностного не осталось, разве лишь его тело. То есть он умер?! А тот, у которого три часа тому назад забрали головной мозг, а тело списали как мертвое – жив, как ни странно! – Он жив! Непосвященному такой метаморфоз был бы совершенно непонятным. Об этом не догадывались и его коллеги, которые были заняты необходимыми на тот момент манипуляциями и заботами о пациенте.

Пациента сразу же разместили в барокамере реанимационного отделения. Сейчас пациент, весь опутанный проводами и трубками, находился в барокамере со встроенными электронными приборами слежения за параметрами жизнедеятельности. Барокамера напоминала собой своеобразный кокон и представляла собой биокомплекс – многофункциональное медицинское устройство для лечения и поддержания в оптимальном состоянии человеческого организма, независимо от условий внешней среды. Анестезия, питание, удаление продуктов жизнедеятельности – все автоматизировано. Многочисленные сканеры и датчики регистрируют малейшие изменения в состоянии больного и выводят данные на мониторы.

Вот таким в истории науки и медицины запомнилась первая попытка пересотворить человека путем пересадки к головному мозгу одного человека тела целиком другого человека. Вот так человек замахнулся на проблему пересотворения человека, возомнив себя Богом, вот так человек нахальным образом перешел ту грань невозможного, запрещенного, открыв тем самым проклятый «ящик Пандоры», не ведая к чему это приведет и чего ожидать от такого близорукого поступка.

Мозг пересажен. Вроде получилось неплохо. Но Каракулов не испытывал того чувства удовлетворения, какое бывало после сложной, но удачной операции. Такое чувство у хирургов бывает, особенно, когда стандартную операцию заканчиваешь не стандартно, то есть творчески, а нестандартную операцию превращаешь в стандартную, – считал он. Такой вот уровень хирургической работы – это уровень «золотые руки», и может служить своего рода критерием, по которому можно судить об искусности хирурга, об его мышлении и умении.

Что-то его сомневало? – Нет. Не сама операция, а то, что произошло, скорее то, что произойдет теперь. С некоторых пор, а точнее когда уже переступил свой пятидесятилетний рубеж, почему-то начал бояться не только публичного выпада, но даже упрека в свой адрес. – Нет, он не считал себя непогрешимым, нет. Видимо возраст и положение обязывало вести более совестно, более требовательно, что любой упрек или даже неодобрение казалось ему чем-то запредельным, воспринимаясь как незаслуженное и обидное. – Возраст и стереотип, черт побери! – подумал он. – Всегда так. Человек сам себе усложняет жизнь. Нет бы даже с возрастом воспринимать критику или упрек как подобает – деловито, справедливо, как это бывало в молодые годы, но нет же.

То, что его будут открыто обвинять, поносить и ругать, а вероятно и накажут и обяжут в связи с сегодняшней, так сказать, несанкционированной сверху операцией, которая относится к категории эксперимента на больном, привело его в унынье. Это тревожило его и раздражало. Потому и не было у него обычного послеоперационного благодушия, того самого, что бывает, когда необычная, но удачная операция завершена, жизнь больного сохранена, а впереди признательность, благодарность и отдых.