– Как бы он мне потом «неудовлетворительно» не влепил, – пробормотала Олеся.

Вера сочувственно посмотрела на нее.

– Ты правда до сих пор так переживаешь?

Олеся изменилась в лице.

– Я чуть человека не грохнула, Вер. О таком обычно долго переживают…

– Да это понятно, – чуть смущенно отозвалась Вера. – Я уж точно не могу указывать, чего и сколько тебе чувствовать. Но может быть… не стоит себя так винить. Это происходит у многих людей. Не должно, но… происходит. Это жизнь.

– Да уж, – вздохнула Олеся. – Просто я теперь думаю, мы с этим Михаилом как будто так друг другу подходим, на одной волне. Если вдруг что получится, мне же придется ему рассказать. Не хотелось бы, знаешь, чтобы он от меня сбежал. А это очень вероятный исход.

– А ты ему пообещай, что ты так больше не будешь! – рассмеялась Вера.

– А я не буду? – расхохоталась Олеся в ответ.

– Уверена, вообще, что он разведен? – поинтересовалась Вера, когда Олеся уже собиралась домой. – А то история широко известная…

– Не знаю. И как узнать, тоже не знаю. Время покажет…

– Я буду за ним следить, – решила Вера.

– Я оплачу твои услуги, – кивнула Олеся. – И все расходы. Дом неподалеку, хороший бинокль…

– Я потом на вашей свадьбе про это тоже расскажу! – рассмеялась подруга.

Около полуночи пришло сообщение от Михаила.

«Спокойной ночи?»

Олеся улыбнулась.

«Да, пожалуй. А почему спрашиваешь? Сомневаешься, что у меня ночь или что она будет спокойной?»

«Скорее, первое. Во второе хочется верить. Ночь – не время суток, а состояние души…»

Олеся прикрыла глаза, сползла на подушку.

Уголки губ отказывались возвращаться в привычное недовольное положение, оставались блаженно приподнятыми.

Состояние души…

Душа была взволнована, любопытна и готова влюбляться.

Уже засыпая, Олеся отметила, как тревожно стучит сердце.

Удивительный день. Слишком много эмоций…

Опять это началось.

Никогда такого не было, и вот…

За эту ночь я больше устала, чем отдохнула.

Ничего принципиально нового, я это видела много раз, только теперь тревоги больше, тревога огромна, уже непонятно, пытается она притвориться паникой – или сменяется ею.

Поезд вот-вот тронется, а у меня толком не собран чемодан. Отправление в двадцать один сорок, за окном сумерки… или рассвет… Часы в комнате показывают семь. Наверное, вечера? Хватаю телефон – пять утра. Бегу в другую комнату за электронными часами – двадцать пятьдесят.

Не понимаю, неважно, чувствую: меня забыли вовремя предупредить, что пора выезжать, и поезд вот-вот укатит, а я не могу ни собрать чемодан, в который ничего не лезет, ни вызвать такси.

Я знаю, что не успею, но хочу верить в чудо, хватаю вещи, бегу ловить попутку… Автобусы не ходят… Добираюсь до вокзала. Остается пара минут. Не могу найти документы. Забыла?

Снова не понимаю, снова неважно: не вижу выхода на платформу. Сотни каких-то тоннелей и лестниц, секунды глумятся, бегут от меня прочь, ускоряясь, а я несусь по очередному длинному коридору, которому нет конца, и плачу от отчаяния…

Наконец – вот он, состав. Заскакиваю в последний момент, поезд трогается…

Куда я еду?

Отчаяние не исчезает, только растет: куда? Где мне нужно выйти? Какая-то неприметная короткая станция, лишь бы не пропустить.

…и где мое место, в конце концов?

Беспокойно еду, потом выбегаю из вагона.

Что это?

Я ошиблась. Вышла не там. Где я?

Поезд уехал. Где я?

Сейчас утро или вечер?

Где я?

И, главное, где я должна быть?

Бреду по улице с чемоданом.

Я знаю, что дальше. Это тоже уже видела.

Нескончаемая прогулка по незнакомому городу в кромешной темноте.

Господи, я так хочу домой…

Что это все значит? Наверное, прежде, чем садиться в любой вагон, следует подумать…

Я обещаю подумать.

Я не знаю, сдержу ли я это обещание.

– А в подвале у меня будет мастерская, – довольно сообщил он, как только они переехали.

– А чего не на чердаке? – рассмеялась она. – Зачем подвал, там же окон нет… Темно.

– Я все сделаю, – уверенно отозвался он. – Так обставлю, что жить там можно будет.

– Да уж, – вздохнула она, – представляю лица знакомых, которые услышат, что у моего мужа кабинет в подвале…

Она знала, что спорить бесполезно. Идеи захватывали его, не оставляя ни единого шанса отступиться, пока дело не будет доведено до логического завершения. Так что ей приходилось кивать и мириться со всем. Вложиться в дело друга? Да, дорогой, непременно. Переехать за город? Да, милый, разумеется. Сделать мастерскую в подвале? Да, конечно, я не против…

Уже потом они частенько ругались из-за этой мастерской: у него была дурная привычка включить воду и, забыв о ней, подняться наверх.

Она возмущалась:

– Я тысячу раз говорила следить за водой! Ты вечно там оставишь что-нибудь, она через край льется!

Он искренне удивлялся ее возмущению:

– Да какая разница? Ну, перельется, и что? Кротов затопим?

Она в очередной раз закатывала глаза. Дежурный аргумент, меняются только животные – затопим кротов, крыс, червей, змей… Ей, впрочем, тоже нечего было больше сказать, все уже звучало: сыро в подвале – сыро в доме, от этого ничего хорошего не бывает.

Да черт с ним, в самом деле. Главное – все остальное в порядке.

Он в мастерской занимается своими делами, восстанавливает душевное равновесие. Она в это время читает в гостиной или отдыхает в беседке. Успевают друг по другу соскучиться и встречаются с большой радостью.

Это продолжается несколько лет.

Все бы хорошо, если бы он не был иногда таким… жутким.

Поднимается в гостиную – злой, глаза страшные. С кем ты говорила? Ни с кем, здесь никого нет. Врешь? Под кровать запихала его или в шкаф, а? Да ты чего, можешь хоть всю мебель перевернуть…

И он переворачивал. Ругался, швырял вещи. Потом успокаивался, просил прощения. Стабильно – раз в пару месяцев. Если выпьет – совсем плохо: то прижимает к стене, грозится убить, если что, то плачет, клянется в любви, просит не оставлять…

Она любила его. Правда.

Раньше.

Потом терпела.

Потом боялась.

Результат один: продолжала жить с ним и делать, что нужно.

С каждым днем она все сильнее замирала, когда слышала его шаги на лестнице. В каком настроении он в этот раз выйдет из мастерской?

Если все прошло удачно, то влюбленный, сияющий, счастливый.

Милая, мне так хорошо, какая же ты красавица, поедем завтра в наше место, я подарю тебе, что захочешь!

Если нет – злой, угрюмый, ревнивый.

Опять это дерьмо, и все из-за тебя, неблагодарная, неверная, черствая дрянь!

Состояние легко угадывалось по звуку шагов.

Первое случалось все реже.

Однажды, успокаивая его после очередного приступа, она решилась сказать:

– Так нельзя. Твое искусство тебя с ума сводит.

Его голова, лежащая на ее коленях, медленно повернулась на голос, но веки не спешили подниматься, только странная злая усмешка тронула губы.

– Нет. Я сразу был сумасшедший. Я же говорил…

И глаза открылись, чтобы поймать ее встревоженный взгляд, чтобы напугать своим – диким и холодным.

С этого дня она все чаще думает о том, что пора уходить.

Однажды утром просыпается в гостиной на диване. Точно: муж всю ночь проторчал в мастерской, сидела, занималась своими делами… Как-то так здесь и отключилась.

Теперь, прислушиваясь к звукам дома, понимает: она одна. Он ушел куда-то.

В подвале льется вода.

Приходится вставать, бежать вниз, выключать.

Обратно она не спешит. Осознает вдруг, что почти никогда здесь не бывает. Мастерская – его пространство. Ходить туда не запрещено, но он, как правило, не одобряет этого.