Елизаветинцы сразу поняли разницу между настоящим подвигом на поле боя и театральной игрой, оказавшись в ноябре того года в Уайтхолле — на ежегодном рыцарском турнире в день восшествия монарха на престол. Участники ирландской кампании (у некоторых из них навсегда остались боевые шрамы) не получили приглашения на праздничную церемонию, в их числе и Эссекс; а ведь в прошлом году именно он был в этот день в центре внимания. Только двое из тех, что служили в Ирландии (они вернулись домой в середине июля), оказались среди участников турнира в Уайтхолле, оба принимали в нем участие и в прошлом году — заклятый враг Эссекса лорд Грей и Генри Кери, теперь сэр Генри, преданный сторонник Эссекса, которого он посвятил в рыцари в Ирландии. За их поединком, далеко не самым опасным (они сражались в нападении с копьем наперевес), несомненно наблюдал весь Уайтхолл. Вспоминая турнир, Роланд Уайт с горечью отмечал: боевое искусство превратилось теперь в яркое театральное зрелище. Один из придворных, лорд Комптон, появился на празднике в костюме «рыбака, а шестеро его людей — в костюме шутов; в попоне его лошади, сшитой из сетей, лежала лягушка». И офицерам, и солдатам, искушенным в боях, в тот день сразу стало понятно, как низко пала рыцарская культура, как изменился мир вокруг и сколь этот процесс неостановим.
В «Гамлете» Шекспир вновь обратился к глубинным переменам в обществе, к слому времен, ознаменовавшему рождение новой эпохи. Именно о таком разладе напишет он позднее в «Зимней сказке»: «Печальные дела, печальные! Но ты, малый, погляди. Тебе подвернулись умирающие, а мне новорожденный» (III, 3; перевод В. Левика). Шекспир родился в тот период, когда новая религия сменила старую, и теперь, как и любой его современник, он с тревогой ожидал неотвратимого конца правления Елизаветы и конца династии Тюдоров, и потому его глубинный интерес к эпохальным переменам, хотя и необычен для того времени, но вполне объясним. В «Гамлете» он запечатлел как раз такой момент, объяснив, что значит жить в смутное время, когда прошлого уже не вернуть, а будущее туманно.
До тех пор, пока не решится судьба Эссекса, все остальное тоже было покрыто мраком. «Люди внимательно следят за тем, какое решение примет Ее Величество», — пишет Роланд Уайт. Тем временем Эссекс оставался под домашним арестом, вдали от друзей и жены, недавно разрешившейся от бремени. Не совсем понятно, что именно Эссекс сделал не так. За пределами двора люди терялись в догадках. Например, поэт Томас Чёрчьярд, многое видавший на своем веку, написал в начале ирландской кампании стихотворение, прославлявшее Эссекса; пока Эссекс воевал в Ирландии, он успел сочинить и второе хвалебное послание — в честь возвращения графа домой («Добро пожаловать домой, граф Эссекс»), зарегистрировав его в Гильдии печатников первого октября 1599-го. Однако этот текст, явно несвоевременный, никогда не публиковался, и его рукопись скорее всего уничтожили.
В Лондон один за другим стали возвращаться из Ирландии доблестные сторонники Эссекса; их появление вызвало в столице еще больший переполох и напряжение: «Они разгуливают повсюду, к огромному неудовольствию Ее Величества». Возможно, Шекспир видел кого-то из них в Глобусе, так как, по свидетельству Роланда Уайта, «лорд Саутгемптон и лорд Рэтленд при дворе не появлялись <…> Они поселились в Лондоне и каждый день ходили по театрам».
Не известно, какие пьесы они смотрели в Глобусе в октябре — начале ноября того года. В то время труппа лорда-камергера играла на сцене шекспировскую хронику «Генрих VI» (часть третья), в одной из сцен которой сторонникам Эдуарда, находившегося тогда под домашним арестом, удалось найти «друзей с конями и людьми, / Готовых вызволить его из плена» (IV, 5; перевод Е. Бируковой). Какое опасное совпадение! Опасаясь, что Эссекса заточат в Тауэр, его друзья в начале ноября разработали похожий план. По словам сэра Чарльза Денверса, лорд Саутгемптон и лорд Маунтджой, близко знавшие Эссекса, советовали «ему бежать во Францию или в Уэльс, с помощью друзей; также, благодаря хорошим знакомствам при дворе» они предлагали «провести его во дворец на аудиенцию с королевой».
Денверс пишет, что «эти идеи витали в воздухе, но о них даже не заикались» вплоть до середины ноября, когда состоялась встреча, на которой присутствовал он сам, его брат Генри Денверс, лорд Саутгемптон и лорд Маунтджой. Друзья Эссекса решили: если впереди Тауэр, лучше всего «помочь Эссексу бежать». Саутгемптону удалось передать Эссексу записку: он и Генри Денверс готовы последовать за ним в ссылку. Денверс заверил: даже если ему придется остаться в Лондоне, он «продаст все, что у него есть, до последней рубашки», лишь бы помочь Эссексу уехать заграницу. Но Эссекс категорически отказался: «…коли у них нет другого решения, кроме как заставить его бежать, то он скорее подвергнется смертельной опасности, чем станет изгнанником». Позднее, Саутгемптон иначе вспоминал об этом, утверждая, что «буквально за три часа до начала» решительно высказался против и тем самым дал делу обратный ход.
Даже самые преданные сторонники Эссекса считали, что события складываются очень скверным образом, а сам Эссекс — безумец. Джон Харингтон, ныне сэр Джон, несколько месяцев назад утверждавший, что «долг чести призывает его принять участие в ирландской кампании», изменил свою точку зрения: «в этом начинании ему [Эссексу] помешали амбиции, быстро затуманившие его разум. Я убежден в своей оценке милорда Эссекса, ибо вижу, как внезапно у него меняется настроение — от печали и раскаяния до неистовства и бунтарства; вот подтверждение тому, что он лишился рассудка и выжил из ума». Во время нашей последней беседы в Ирландии, поясняет Харингтон, Эссекс «произнес речь, полную таких странностей, что мне захотелось поскорее откланяться. Слава Богу! Я дома и в безопасности, и, если снова попаду в такие неприятности, пусть меня повесят за то, что я по глупости влез не в свое дело».
С политической точки зрения осень 1599-го выдалась не менее напряженной, чем лето, когда над городом висела угроза Невидимой армады. Эссекс лишился расположения королевы, судьба его висела на волоске; и все же, о каких «странностях» шла речь — неужели Эссекс хотел привлечь на свою сторону короля Шотландии? В шекспировских пьесах отразилась атмосфера политической нестабильности той осени — на улицах и на стенах дворца расклеивали пасквили, по городу распускали слухи, перехватывали письма, слежка и цензура процветали. Если верить Фрэнсису Бэкону, политические пасквили добрались и до театра: «В это время на улицах Лондона и в театрах распространяли крамольные заявления, священники вели смелые бунтарские беседы; многие верные и усердные советники и другие подданные Ее Величества были обременены непосильными налогами; вину за тяжелое положение дел в Ирландии приписывали чему угодно, только не бездействию Эссекса, его истинного виновника».
Другие, например Фулк Гревилл, были убеждены, что слухи распространяли не сторонники Эссекса, а его враги — желая еще больше опорочить графа, они действовали как настоящие макиавеллисты: «Его враги набрались дерзости и стали заграницей распространять от его имени листовки против Тайного совета и королевы; они также распространяли тексты, порочащие друзей Эссекса, явно невиновных». Они же распространяли и коварные слухи о безграничной власти Эссекса и его невероятных амбициях. Юристы с особым пристрастием зачитывали вслух личные письма графа, всякий раз подтверждая, что каждое слово Эссекса говорит против него. «Кто ответил за то, что в конце декабря все стены дворца были расписаны мерзостями о Роберте Сесиле?», недоумевал Роланд Уайт.
Чем ближе к концу года, тем безутешнее становились сторонники Эссекса. Так как Эссекс отказался бежать, оставалось разыграть последнюю карту — союз с Шотландией. Летом друг Эссекса лорд Маунтджой отправил Генри Ли к шотландскому королю — заверить его в том, что, несмотря на все слухи, Эссекс не претендует на английский престол и считает короля Якова единственным законным наследником. Незадолго до Рождества (позднее это подтвердил секретарь Эссекса Генри Кафф), созрел новый план. После того, как королева назначила Маунтджоя в Ирландию наместником, он снова отправил в Шотландию Генри Ли, на сей раз с таким посланием: если король Шотландии «вступит с нами в союз, милорд Маунтджой готов покинуть Ирландию и со своими сторонниками и армией, насчитывающей около пяти тысяч солдат, присоединиться к предприятию; вместе с войском, которое соберет граф Эссекс, нам хватит сил для осуществления задуманного». Таким образом Эссекс восстановит свое доброе имя, сокрушив соперников при дворе, а английский трон перейдет к королю Якову. Саутгемптон также сообщил Якову, что согласен участвовать.
