Помимо напряженного финансового положения, существовала и проблема беженцев — неимущих английских поселенцев в Ирландии, людей, которым, как и Спенсеру, удалось сбежать назад в Лондон. Тайный совет предписал мэру и епископу Лондона произвести «сбор пожертвований» для помощи «бедным и нуждающимся из разных стран короны, что проживали в графстве Керри в Ирландии, недавно вернулись оттуда и понесли большие убытки и ущерб от тамошних повстанцев». Один только вид этих людей вызывал сострадание, не говоря об их рассказах про зверства повстанцев.
К середине декабря многие из решительных противников мира с Испанией пересмотрели свою точку зрения. Джон Чемберлен откровенно высказался об этом в письме своему другу Дадли Карлтону: «Удивительно, что самые непреклонные умолкли после того, как поняли, что из этого можно извлечь какую-то выгоду». Осознав, сколь не патриотичны эти мысли, Чемберлен тут же добавил: «Вы видите, как откровенно я пишу Вам обо всем, но надеюсь, это останется между нами, и потом, нам нечего опасаться, и я настолько привык к свободе выражения, когда разговариваю со своими друзьями или пишу им, что мне нелегко от нее отказаться». Страх понести наказание за подстрекательские слова уже витал в воздухе. Когда за три дня до Рождества Тайный совет отдал распоряжение рекрутировать еще 600 человек для войны с Ирландией, лондонцы совсем пали духом. Эссекс еще не успел отплыть в Ирландию, а война уже вызывала всеобщее неодобрение.
По окончании рождественских празднеств в Уайтхолле королева и Эссекс оказались в центре внимания. Елизавета решила подать Эссексу недвусмысленный, с ее точки зрения, знак: «На двенадцатый день, — замечает наблюдательный придворный, — королева танцевала с графом Эссексом в новых богатых нарядах». Другой очевидец уточняет: Елизавета «будучи уже дамой в годах, протанцевала три или четыре гальярды», танца пылкого и ею столь любимого, и ужасно тягостного для неуклюжего в бальном деле Эссекса. Но никто не смел перечить королеве. В начале января Эссекс писал своему кузену Фулку Гревиллу, что накануне нового года Елизавета поставила перед ним «сложнейшую из всех задач, которую когда-либо предлагалось решить джентльмену». Но Эссекс скорее жалел самого себя, чем выражал покорность: в письме (о котором, как он и ожидал, стало известно при дворе) он продолжал сетовать: Елизавета «разбила его сердце», и лишь когда «его душа освободится от бремени тела», королева поймет, «насколько была неправа и какую душевную боль причинила и себе самой». Тем, кто собирался присоединиться к нему в походе, Эссекс старался показать себя с лучшей стороны, в том числе и своему наивному стороннику, крестному сыну королевы Джону Харингтону: «Я справился с Ноллисом и Маунтджоем в Совете — даст Бог, на поле битвы одержу верх и над Тироном».
В субботу 13 января 1599 года в Вестминстере прозвучал погребальный колокол. Новости пришли самые неожиданные и тягостные — в возрасте 46 лет умер Эдмунд Спенсер. Три дня спустя Спенсера похоронили рядом с Чосером в южном нефе Вестминстерского аббатства, который позднее назовут Уголком поэтов. Расходы на похороны взял на себя Эссекс, отдав дань поэту, прославлявшему его как «славного мужа Англии и чудо всего мира». Уильям Кемден, превозносивший Спенсера («этот автор превзошел всех английских поэтов былых времен и даже самого Чосера»), отмечал необычность этих похорон. Как учитель школы в Вестминстере, расположенной в окрестностях аббатства, Кемден имел возможность наблюдать за происходящим. Гроб с телом Спенсера сопровождали поэты; «вместе со скорбными элегиями и другими стихотворениями они бросали в могилу и свои перья». Кемден позднее добавил, что и гроб Спенсера тоже несли поэты. Стихотворения и перья — трогательный момент, менявший привычный ход похорон — с платками, мокрыми от слез, и хвойными ветками, которые в елизаветинские времена обычно кидали в могилу. Почести воздавались не просто великому поэту, но и всей английской поэзии. Вряд ли кто-то из английских стихотворцев пропустил такое событие.
Мы не знаем, кто именно нес гроб Спенсера, но тексты некоторых стихотворений, брошенных в его могилу, дошли до наших дней. Многие принадлежат весьма посредственным поэтам; это Николас Бретон, Фрэнсис Тайн, Чарльз Фитцджеффри, Уильям Алабастер, вездесущий Джон Уивер, Ричард Харви и Хью Холланд. Пожалуй, Холланд выбрал для своего двустишия верную интонацию: «Он был и остается <…> / Королем поэтов, а теперь стал еще и поэтом богов». Но некоторые, такие как песенка Бретона, просто безвкусны: «Служите панихиду на могиле Спенсера / До полного изнеможения души». Спустя три столетия могилу Спенсера вскрыли, рассчитывая найти среди подношений прежде всего шекспировское. Могильщики не смогли обрести искомое, что не удивительно, ведь они копали не в том месте и в итоге вырыли из земли останки поэта XVIII века и поклонника Спенсера Мэтью Прайора. Тем дело и закончилось.
В отличие от многих своих современников, Шекспир питал глубокое отвращение к дифирамбам в адрес авторов — живых или ушедших. Вместо того чтобы нести гроб или пафосно бросать в могилу стихотворения, Шекспир после заупокойной службы скорее всего отправился домой и воздал должное памяти Спенсера, тихонько листая затертые страницы томика его стихов. Спенсера публично провозгласили величайшим из всех английских поэтов — вот к этому Шекспир не смог остаться безучастным. В конце концов Спенсер выбрал путь, который сам Шекспир отверг. Он искал поэтической славы исключительно в покровительстве аристократов или королевы и добился ее стихами о «пламенных устах, давно безгласных, / О красоте, слагающей куплет / Во славу дам и рыцарей прекрасных» (перевод С. Маршака). Так Шекспир пишет в сонете 106, сознательно напоминая об архаизмах Спенсера.
Но различались они не только этим. Шекспир купил дом в родном Страфорде-на-Эйвоне, Спенсер же переехал в замок на захваченной ирландской земле. И что из этого вышло? Шекспир, должно быть, полагал, что Спенсер построил дом на песке. Он не смог предвидеть развития исторических событий и заплатил за это преждевременной смертью и погребением в ногах у Чосера. Слабое утешение!
Спенсер изменил ход развития английской эпической и пасторальной поэзии. Вскоре Шекспир и сам реформирует эти жанры, в частности, в «Генрихе V» и в «Как вам это понравится»; наверное, он бы оценил по достоинству одобрительное замечание в свой адрес, прозвучавшее в анонимной университетской пьесе того же года, один из персонажей которой заявляет: «Пусть этот глупый мир почитает Спенсера и Чосера, / Я же воздам должное сладкоголосому мастеру Шекспиру».
Шекспир знал, что Спенсер не единственный, кто строил свою карьеру, пробираясь сквозь ирландские дебри. Список елизаветинцев, сделавших подобный выбор, был немал и все увеличивался. Здесь и Томас Чёрчьярд, Барнаби Гудж, сэр Томас Норт, сэр Генри Уоттон, Барнаби Рич, Лодовик Брискет, Джеффри Фентон, сэр Уолтер Рэли, Джон Деррик, сэр Джон Дэвис и, возможно, сэр Филип Сидни. В этом году их ряды потеснили поэты — искатели приключений, желающие упрочить свое материальное положение при дворе, такие, как Уильям Корнуоллис и Джон Харингтон.
Заманчиво представить такую картину. Шекспир не любил светских мероприятий, и потому в тот день покинул церемонию в Вестминстере, заинтересовавшись часовней с алтарем неподалеку от могилы Спенсера, где захоронены Генрих V и его супруга королева Екатерина. Возможно, Шекспира привели сюда похороны Спенсера и мир рыцарства, воспетый им в «Королеве фей». Как и Спенсер, Генрих V, почивший в возрасте 35 лет (Шекспиру теперь было столько же), не дожил до того дня, когда мог бы полностью осуществить свое великое предназначение. Шекспир, однако, понимал и другое: ни один, даже самый прославленный из всех английских королей, не говоря уже о великом поэте, не мог надеяться на то, что потомки помянут его добрым словом. Шекспир представлял, как почтили память Генриха V; в одной из его ранних пьес — первой части «Генриха VI» — есть сцена похорон этого монарха, где он сравнивает короля-воина с Юлием Цезарем:
