Героями популярных баллад тех лет нередко становятся дезертиры. Например, в «Напутствии всем солдатам, не желающим рисковать жизнью ради Ее Величества и блага страны, содержащее горестный плач по Уильяму Ренчу, казненному после побега вместе с двумя другими солдатами». Казнь Ренча и его товарищей (поучительный пример для будущих дезертиров), да и саму балладу, можно рассматривать как часть кампании, направленной на борьбу с дезертирами (вдвойне опасными на свободе и с оружием в руках), число которых неуклонно росло.
Лондонцам, вероятно, казалось, что государство, требующее пополнить ряды армии новобранцами, не насытится никогда. В ноябре 1598-го королева вновь приказала «вербовать в Лондоне рекрутов и призвать на военную службу 600 дееспособных мужчин, предоставив им доспехи, оружие и обмундирование согласно всем предписаниям нашего Тайного совета». Члены Совета уже поняли, как дорого обходится государству некачественный набор рекрутов — длительная практика, всячески поощряемая ранее. Вышел приказ, предупреждающий командование о необходимости «тщательнее, чем прежде, подбирать новобранцев, обращая внимание на их физическую подготовку, пригодность для военной службы и хорошее обмундирование».
Можно себе представить, как — в данной ситуации — Спенсер и другие гости Уайтхолла, равно как и зрители театра Куртина осенью 1598-го, восприняли сцену набора рекрутов во второй части «Генриха IV», в которой судья Шеллоу приглашает Фальстафа выбирать рекрутов из претендентов, выстроившихся перед ним. С мрачноватой усмешкой Шекспир описывает жульничество тех, кто несет ответственность за вербовку. Хотя «капитан» Фальстаф уверен, что судья Шеллоу приготовил «с полдюжины годных рекрутов» (III, 2; перевод Е. Бируковой), из которых он выберет четырех, на самом деле их только пятеро — Релф Плесень, Симон Тень, Томас Бородавка, Франсис Мозгляк и Питер Бычок. Они вызывают разве что жалость или смех. Плесень стар, Тень слаб, Бородавка оборванец, Мозгляк слабоумен, и один только Бычок «годный малый», несмотря на все заверения о своей болезненности («Я больной человек, сэр»).
Вначале их всех записывают в рекруты, за исключением Бородавки — даже Фальстаф замечает, что тот не годен для военной службы. Настолько же неподходящ и Тень, но, как шутит Фальстаф, «у нас уже немало теней в списках» (III, 2), то есть в списках окажется гораздо больше мужчин (чьи деньги он прикарманит), нежели он действительно заберет на службу. После того как Фальстаф и Шеллоу попрощаются, Плесень с Бычком подкупят Бардольфа, каждый из них предложит ему хороший выкуп — два фунта — за свою свободу. И это тоже определенного рода жульничество. Только Мозгляк не понимает необходимости дать взятку, упустив последний шанс избежать службы в армии. В объяснении щуплого старика, почему он хочет драться за свою родину (шекспировская ирония, которую зрители наверняка почувствовали), слышны отголоски патриотической пропаганды, безоговорочно принятой им на веру: «Ей-богу, мне все нипочем: смерти не миновать. Ни в жизнь не стану труса праздновать. Суждено умереть — ладно, не суждено — еще лучше. Всякий должен служить своему государю…» (III, 2). Сообщник Фальстафа Бардольф прикарманивает один фунт — взяв взятку в четыре фунта, он отдает Фальстафу только три, соврав, что «получил три фунта, с тем чтобы освободить Плесень и Бычка». В конце концов в рекруты забирают только Мозгляка и Тень (которые или слишком глупы, или пребывают в заблуждении и потому не понимают смысл этих махинаций), хотя в списке судьи Шеллоу значатся четверо. Наверное, самая смешная, если не самая жестокая, реплика в этой сцене принадлежит Фальстафу, отдающему Бардольфу распоряжение «выдать новобранцам мундиры» (III, 2). На обмундировании также делались деньги, и мы можем только представить, какой мрачный смех истрепанная одежда вызывала у лондонских зрителей, знакомых с этой порочной практикой. Спенсеру же — своими глазами видевшему, что в Ирландии ждет солдат вроде Мозгляка и Тени без экипировки, — положим, было совсем не до смеха. На страницах «Взгляда…» он предупреждает читателя о коррумпированности английских командиров, которые «обманывают солдата, оскорбляют Королеву и чинят большие препятствия для службы».
Возможно, Шекспир не только видел подобные сцены на улицах Лондона, но и помнил, как в детстве, в Стратфорде-на-Эйвоне, его отец снаряжал в дорогу солдат, типа Мозгляка и Тени, призванных для подавления восстания в северных графствах Англии в 1569-м. Главный олдермен города, а также местный мировой судья, Джон Шекспир, подобно Шеллоу, отвечал и за вербовку, и за местное войско. В коррумпированной практике набора рекрутов для Ирландии таились и другие подводные камни. Капитаны вроде Фальстафа брали взятки со всех рекрутов, а затем приезжали к месту сбора с невидимым войском, продолжая набивать карманы деньгами за доставку солдат в армию. С тех пор как Тайный совет стал получать копию списка завербованных, командирам действительно пришлось доставлять необходимое количество рекрутов. Чтобы обойти закон, они использовали сообщников из местных, и потому люди, лошади и оружие откуда ни возьмись появлялись в нужный день в нужном месте. После успешной сверки списков подставным лицам платили за услуги и возвращали лошадей. Спектакль повторялся по прибытии капитана в Ирландию. Любого солдата, вздумавшего жаловаться, ждала виселица как мятежника. Не удивительно, что королева была недовольна военными расходами, а ее генералы недоумевали, почему реальное количество солдат никогда не совпадало с числом, указанном в списках. Это была нечестная игра.
Одним из самых злостных нарушителей считался сэр Томас Норт, хорошо известный потомкам как переводчик «Жизнеописаний» Плутарха, книги, которую тогда читал Шекспир и которая послужила сюжетным источником для хроники «Генрих V» и трагедии «Юлий Цезарь». В коррупционной деятельности английского капитана можно убедиться, заглянув в один из государственных документов, датированных декабрем 1596 года. «Из всех английских капитанов в Ирландии отряд сэра Томаса Норта с самого начала был в плачевном состоянии из-за плохого снабжения, снаряжения и голода. Многие из его солдат умерли ужасной и горестной смертью в Дублине; у некоторых сгнили и отмерли ступни из-за отсутствия обуви». Превзойдя даже Фальстафа, «сэр Томас Норт уже перед тем, как отправиться на тот свет, предал, как поговаривали, свой жалкий нищенствующий отряд». Елизавета же пожаловала Норту пенсию в сорок фунтов годовых «за честную и верную службу нам».
Войну не одобряли и лондонские купцы: им приходилось покрывать расходы и выдавать принудительные ссуды, которые, они боялись, вскоре будут расцениваться как прямое дарение и никогда не вернутся владельцам. Не удивительно, что в начале декабря члены Тайного совета уведомили лорда-мэра Стивена Соума: город должен выдать займ на шесть месяцев под десять процентов, и королева обязуется его погасить. Опасаясь усугубления ситуации, члены Тайного совета составили список обеспеченных горожан и, отправляя его, указали каждому необходимую сумму выплаты. Кроме того, в поисках еще одного источника финансирования они объявили лорду-мэру о намерении королевы взять взаймы у зажиточных иностранцев, проживающих в Лондоне, «200 000 французских золотых монет». Все группы населения несли тяжкое бремя военных расходов.
17 декабря началась облава на непокорных граждан — тех, кто отказывались выдать государству ссуду, вызывали для объяснений. Никакие угрозы воздействия не имели. Пять дней спустя, разгневанные тем, что лондонские финансовые круги отказались от выдачи займов, никак не реагируя на каждодневные извещения, советники снова написали письмо лорду-мэру, требуя выдать сумму в 20 000 фунтов «до праздников», и выразили свой гнев в адрес тех, кто пытался уклониться. Однако даже этой угрозы оказалось недостаточно, чтобы принудить обеспеченных жителей Лондона внести свою лепту в военные расходы. Саймон Форман, состоятельный астролог и врач, упоминает также постоянные сборы небольших сумм «для солдат», взимавшиеся с каждого домохозяйства («Я полагаю, что не обязан сдавать деньги», — пишет он в своем ежедневнике в начале 1599-го, ломая голову над тем, «стоит ли все же заплатить или нет», и в конце концов решившись сдать деньги в начале января и еще раз — в конце февраля). Если случай Формана считать типичным, ясно, что лондонцы к тому моменту уже сомневались — надо ли им в принципе поддерживать дорогостоящую военную авантюру.
