Кони скачут в степи,

Задыхаясь от пыли.

От ударов копыт,

Гулко стонет земля

И на землю ложатся,

Гранитные плиты,

А под ними, Россия,

Твои сыновья.

Сколько к счастью путей

Мы костьми уложил.

Сколько кровью своею,

Омыли дорог,

Сколько лучших людей,

Свои жизни сложили,

За свободу, за отчий порог.

Где же эти пути,

И дороги, и веси?

Кто всё предал,

И память поправ,

Наших мальчиков в форму,

Чужую, одетых,

Умерщвляет в бескрайних полях.

Вот опять по краям

Запылали станицы,

Чёрный ворон разбил

Синеву о крыло,

И стоят у ворот,

потемневшие лица,

Это матери

Смерти на зло.

Видно рано,

Бесстрастный

Кинжал Немезиды,

Поспешили запрятать

В музейный чулан.

Красный конь у ворот,

Как в набат бьёт копытом,

И спешит,

Кибальчишь,

Мальчуган.

Бродят по городу мёртвому,

шустрые бродские.

На пепелище памяти нашей,

Ищут оставленные вещицы,

С кровью.

Шестидесятники окаянные.

От философии нищие.

Войновичи и коротичи,

Ходят, бродят словно крысы,

На вокзале жизни.

Упитанные и наглые,

Смотрят глазками красными,

Чем можно, ещё поживится,

На русском кладбище.

Из-за границы,

Санитары с лысыми хвостиками,

На развалинах ковыряя палочкой,

Умиляются содеянному.

Называя аборигенов варварами,

Вырывая из мёртвых историю,

Над могилами нашими каркают,

Уничтожить мечтают убогие,

Нашу русскую душу сермяжную.

Не заметно и потихонечку

Подгрызают столпы и скамеечки,

И поганят, и хают, высокую,

Вспышку красного человечества.

А рубахи на вроде «Петровичей»,

Эту гадость разносят по улицам,

Собирая по крохам по зёрнышку

Тридцать трёх иудейскую унцию.

Клеем замажут глаза и ресницы,

Бодро расскажут про то и про это.

Видом, глянцевой, заграницы

Нашу душу и совесть

Залепят.

Родимый край, великий и раздольный,

Где жил без страха, в лоне вольных дум,

Повержен в хаос, собственным безвольем,

И превращён, в пустыню Кара-Кум.

Как влага, сквозь песок иссохший,

Жизнь истекает из родной земли,

Пустые хаты, сгнившие колодцы,

Мосты разрушены, дороги заросли.

Бывает где, ещё дымком струится,

Добротная, крестьянская изба,

Но вот гармонь, уже не веселится,

И не резвится в доме детвора.

В забытых богом, старых деревушках,

Единственный старик, иссохший ковылём,

Всё смотрит в даль, как скорбная горбушка,

А вдруг вернутся, люди, в отчий дом.

Кричу:– опомнитесь, от общего исхода,

Пытаюсь на скаку, взнуздать коня… .

Но сделали укол, сильнейшего наркоза!

И душу,

Иссекают,

Из меня!

Снова над родимой землей,

Чёрное крыло рвётся в синь,

Ой не тронь меня ты не тронь,

Лучше птица чёрная сгинь.

Над великой да над рекой,

Голос зазвучал зазвенел,

Буревестника призывал,

Да вот чёрный ворон взлетел.

Где ты вольный ветер лихой,

В чьём ты поле маешь ковыль,

Не хрипи, не рвись под уздой,

Взнузданный народ богатырь.

Сам себе накликал беду,

Есаулов сам призывал,

Вот теперь попробовал кнут,

Кровью захрипел застонал.

Как всё это было давно,

Посвист да булатная стынь,

Уходили хлопцы в поход,

Матери держались за тын.

Конь копыта в землю вонзил,

Птицею взлетел к небесам,

Крылья размахнул распрямил,

Путы изорвал по кускам.

Снова над родимой землёй,

Чёрное крыло рвётся в синь,

Ой не тронь ты нас ой не тронь,

Лучше птица чёрная сгинь.

С каким бы зодиаком не венчали,

Какие бы ветра

Не дули нам в лицо,

Там в глубине

Мы русские в начале,

В цепи племён – великое кольцо.

Какие бы обиды не терзали!

Какие бы удачи не влекли!

Там в глубине

Мы русские вначале,

Мы плоть от плоти – соль своей земли.

Какие бы идеи не стояли,

Меж нами стены громоздя,

Там в глубине

Мы русские в начале,

И только лишь потом – враги или друзья.

Да и в любви,

Мы родственные души,

И зависть претерпев

Молвы мирской,

Чело своё прижмём

К той самой части суши,

Которую весь мир –

Давно,

Признал,

Святой!

24 августа 1991 года.

Коричневый туман

Мне лёгкие сдавил,

Коричневый туман,

Он всё заполонил,

Обманутый весь мир,

Ликует и поёт,

Обманутый народ,

Увечится и пьёт.

Неистово смердят,

Потоки грязной лжи,

Беснуясь сокрушат,

Имперские столпы,

Под ними погребён,

И прав, и виноват,

И воет над холмом,

Иуда демократ.

Коричневый туман,

Теснит дыханье мне,

Коричневый туман,

И манифест в огне,

И через сорок шесть,

Настигла свою цель,

И маршальская кровь,

Наполнила купель!

Сквозь страх, сквозь боль,

Кричу:

– Я не хочу так жить!

А мне:

– молчи холоп!

Мы, будем вас, крестить.

В городе своём

брожу одинокий,

извергнутый, из стада божьего.

Коллективный разум,

от страха убогий,

меня отвергает, на всех не похожего.

Но я поднимаюсь

по кручам к свету,

отвергнутый, но не сломленный.

Иного пути

к свободе нету!

Только в борьбе, смысл подлинный.

У каждого

своя вершина, заветная,

кто-то стремится к камину и пледу,

А я, начинаю своё восхождение,

к Человеку!

Владимиру Ильичу Ленину.

Помешавшись на западном глянце,

Очумело орали долой.

Осень медленно в траурном танце,

Шевелит грязно-рыжей листвой.

Протрезвев, виноватых искали,

В толчее за куском колбасы,

Но не ведали, не принимали

Русь, распятую на кресты.

Вот опять появились святые,

Проповедуя третий исход:

– «кто угодно, но не простые,

Этот грубый и грязный народ!»

Эта исконно жалкая скудость

Элитарно-замшелых невежд,

Проповедует русскую глупость,

Безысходность и тщетность надежд.

Обирая и словом, и делом,

Тех, кто вас и кормил, и поил,

Вы затеяли грязное дело,

Надругавшись над прахом могил.

Поддаваясь хмельному гульбищу,

За духовность пускали слюну.

Ветер рвал и метал по кладбищу,

И тревожил стальную струну.

Её вой доносился из окон,

Где, кромсая свой скудный бюджет,

Жизнь, комкая, засунули в кокон,

Толь на семь, толь на семьдесят лет.

Объявили о новом порядке,

Из далёкой заморской страны.

И порезав Россию на грядки,

На конюшню пороть повели.

Кто из вас хоть бы слово замолвил,

С пьяных глаз и стыда не сыскать.

Вот на красных, вы все тут соборны,

В бога, в душу, да ноздри бы рвать.

Это дело и прежде любили,

Загибали до хруста в глазах,

И своей писаниной кормили,

Иногда били сзади и в пах.

А недавно сменили обличье.

Мокрый снег грязь смешал тут и там,