И он не шутит, а на ушах пробивается белая шерсть. Воздух потрескивает вокруг братьев от их волчьего гнева.

— Ваши волки не хотят, чтобы я была тут. Я им не нравлюсь.

— Наши волки, Ягодка, желают либо твоей смерти, либо твоего полного подчинения, — рычит Анрей. — Стоило хорошенько подумать прежде, чем оспаривать нашу власть в Лесу.

— Тогда сожрите меня, и дело с концом! — откидываю книгу.

— Как же мы можем сожрать свою спасительницу? — с издевкой шипит Эрвин. — Это же какими неблагодарными негодяями надо быть, чтобы такую милашечку разорвать на куски? Мы не можем этого допустить.

Анрей наклоняется, ищет что-то среди разбросанных книг и разорванной одежды. Выхватывает из-под толстого тома с поэзией в черной обложке золотой колокольчик.

— Я думаю, что наша гостья устала от чтения, — вновь откидывается на спинку кресла и сдержанно звенит колокольчиком, вызывая слуг. — И тебе, Ягодка, не мешало привести себя в порядок…

— А еще заняться пирожными…

— Хорошая идея, — Эрвин медленно кивает. — Сделку-то никто не отменял. Думаешь, в этот раз получится?

— Может вполне получиться, если Ягодка не будет их лепить с желанием нас проучить, — Анрей разминает шею, хрустнув шейными позвонками. На секунду замолкает, прикрыв вспыхнувшие глаза. — Но я делаю вывод, что Ягодка специально испортит десерт.

— И зачем мне это? Да я от вас отвязаться хочу!

— Тебе нравится нас дразнить, — Эрвин хмыкает, вглядываясь в мои возмущенные глаза. — Дразнить и выводить из себя, ведь тогда удовольствие ярче и на грани. Не могу осуждать. Я тоже люблю пожестче.Через минуту он приказывает бледной служанке привести меня в порядок, показать кухню и оставить среди кастрюль и сковородок на пару часов.— И в этот раз мы обойдемся без сладких снарядов в лицо, — бросает мне в спину Анрей.Я оглядываюсь, а они смотрят на меня исподлобья, поддавшись торсом вперед, будто вот-вот кинутся в кровавую и азартную погоню за мной. С рыком выдыхают через нос, и я торопливо семеню за испуганной служанкой.Если братьев кто и сможет сейчас укротить, то это только смерть.

Глава 26. Солнечный призрак

— Меня зовут Лида, — со сдержанной улыбкой представляется женщина, которой я бы дала лет пятьдесят, и от ее улыбки углубляются морщины вокруг глаз.

Мы с ней стоим посреди гостевой спальни у высокой кровати с массивным дубовым изголовьем. Я прижимаю к груди разорванное платье и молчу. Мне очень неловко.

— Я служанка леди Илины, — продолжает отстраненно улыбаться, — она попросила меня…

— Шпионить?

— Нет, — качает головой. — Послужить тебе так же, как ей.

— Очень мило.

На кровати — лежат несколько платьев из голубого, розового и молочного атласа. На тумбочке — раскрытая шкатулка с украшениями и жемчужными бусами.

— Я знала твою маму.

— Ну, конечно, — бурчу я. — Все знали мою маму и какой сукой она была.

— Мы с ней не были подругами, и она мне никогда не нравилась. И я должна была тебе это сказать, Тина, чтобы между нами не было недомолвок, — Лида вздыхает. — И я обещаю, что у меня не будет к тебе предвзятого отношения из-за грехов твоей матери. И леди Илина сочувствует тебе.

— Ну еще бы, — едва слышно отвечаю я, — воспитала таких козлов…

— Молодые волки никогда не отличались умом и сдержанностью, — поучающе говорит Лида. — Да и после подобного… после разрыва связи…

Солнечные пятна на ковре вздрагивают, ползут по кругу, сливаются и вытягиваются в эфемерный силуэт волчицы. Она встряхивает ушами, облизывается и всматривается в глаза, лениво помахивая хвостом.

Лида замечает, что я отвлеклась от разговора и оглядывается. Волчица зевает во всю свою клыкастую пасть и грациозно прыгает на широкий подоконник, вспыхнув огненными всполохами под лучами солнца.

— Куда ты смотришь? — спрашивает Лида.

— А вы, что, не видите…

— Что? — Лида вскидывает бровь.

— Волчицу? — неуверенно отвечаю я, и солнечная зверюга выпрыгивает в распахнутое окно, к которому я тоже кидаюсь.

Выглядываю в сад. Волчица ныряет в тени, чтобы вновь появиться в пятнах солнечного света среди розовых кустов.

— Вон она, — вскидываю руку. — Не видите? Как солнечный призрак… если, конечно, такие бывают.

Волчица растворяется в очередном прыжке искрами, и мне становится как-то неспокойно. Даже тоскливо, будто от меня сбежала без прощания подруга.

— Слыхала я о солнечных оборотнях, — шепчет Лида, вглядываясь в кусты.

— И? — заинтересованно спрашиваю я.

— И все, что слышала, не назвать хорошим.

— Почему?

— Развратники они были, — Лида толкает меня в спину к ширме из белого дерева, а за ним меня ждет таз с водой, кувшин и полотенца. — И не признавали власть Матери Луны. Да они никого не признавали. Вот и сгинули. Где ж это видано, чтобы волки пели песни солнцу?

— А почему бы и не попеть?

Лида отбирает у меня разорванное платье.

— Без Солнца никого из нас не будет, — продолжаю я.

Лида молча оставляет меня за ширмой, и я медленно погружаю одно из полотенец в теплую воду:

— А почему развратники-то?

— Все любят погреться на солнышке.

— Не понимаю.

— Вот и все кому не лень хотели у этих солнечных стервей погреться, — недовольно цокает Лида.

— Все еще не понимаю, — провожу влажным полотенцем по груди.

— И они согревали.

— Это метафора? — выглядываю из-за ширмы.

— И так согревали, что их жертвы забывали о семьях, Истинных, детях, — Лида хмурится. — И ты, говорят… Молитвой к солнцу вернула мальчиков.

— Я верю в Солнцеликого, — протираю руки полотенцем, — и он совсем не про разврат. Он про милосердие, добро, любовь и… увы, по нашими канонам я — грешница. И меня ждут не Солнечные Сады, а забвение в холодной бездне. Я легла даже не под одного зверя, а под двух.

— Но он ответил на твои молитвы.

— Я думаю, что ответил не тот, к кому я молилась, — хмурюсь. — Наш Солнцеликий оборотней недолюбливает и обещает им смерть в конце времен от священного огня, — делаю зловещую паузу и бурчу, — так им и надо.

Прижимаю влажное полотенце к липкой и ноющей промежности, и обиженно закусываю губы.

Замираю, когда ветер порывом доносит из Леса воинствующий вой Анрея и Эрвина. В нем много гнева, ярости и голода.

— Мальчики на охоту вышли, — настороженно вздыхает Лида у окна, — медведя точно завалят.

— Жалко мишку, — печально отвечаю я.

В глазах на мгновение темнеет, а затем следует вспышка солнечного видения. Я бегу по лесу бок о бок с Анреем и Эрвином, чьи глаза горят голубыми льдинками. Они порыкивают друг на друга и огрызаются в желании выдрать клоки шерсти.

Под их мощными лапами с писком проскальзывает мышь, и я кидаюсь за ней голодным призраком, чтобы затем вновь выскочить из кустов к злобным белым волкам.

— Лишь бы вернулись, — говорит Лида, и я возвращаюсь с глубоким выдохом в комнату. — Лишь бы не одичали.

— А то меня опять отправят их ловить в лесу, — закатываю глаза, — но в этот раз я и слезинки не пророню.

Меня опять утягивает в Лес. Анрей и Эрвин что-то сосредоточенно вынюхивают у трухлявого пня. Вновь урчат, и в следующую секунду остервенело кидаются друг на друга. Падают на мох, катаются по нему в попытках добраться клыками до шеи, и я рявкаю:

— Хватит!

Только мой рявк лишь шелестом пролетает по кустам жимолости. Анрей и Эрвин замирают, поднимают головы и настороженно облизываются. Смотрят через меня, как через прозрачное стекло.

— Тина.

Очухиваюсь. Сижу на кровати, и Лида обеспокоенно всматривается в мои глаза.

— Они либо одичают, либо сожрут мишку, либо поубивают друг друга, — зажмуриваюсь и массирую ноющие виски, — и со мной что-то происходит… и мне это не нравится.

Глава 27. Чужая игрушка

— Белая Охота — это объявление войны! — рявкает на меня Вестар, когда стража заталкивает меня в его кабинет.