Доктор, покачав головой, заявил:

— Я исхожу из того, что пища была поглощена приблизительно в девять — четверть десятого вечера. Мое предположение основано на показании прислуги, которая готовила и подавала ужин. Процессы переваривания достаточно определенны, мистер Мейсон. Пища в желудке свидетельствует о наступлении смерти приблизительно пятью часами позже ее поглощения.

— То есть вам ничего неизвестно о времени смерти, кроме того, что вы основываетесь на упомянутом заявлении?

— Нет, сэр, это неверно. Я думаю, что Кашинг, когда я его обнаружил, был мертв два-три часа.

— Но когда я спрашивал в первый раз, доктор, то вы строили свое заключение на том, сколько времени прошло после поглощения пищи.

— Видите ли, — переминался с ноги на ногу доктор, — температура тела, как один из факторов, определяющих время смерти… В общем, я бы сказал, что смерть наступила приблизительно за два часа до моего первого исследования.

Мейсон тщательно обдумал это сообщение, не спеша кивнул и сказал:

— У меня все, доктор.

Доктор собрался покинуть свидетельское место.

— Минутку, — вмешался с улыбкой Хейл. — Мистер Мейсон имеет репутацию своего рода гения перекрестного допроса, доктор, поэтому я хотел бы вернуться к его намеку и задать один-два вопроса в плане прямого допроса.

Хейл резко кивнул в сторону Мейсона, как бы показывая, что репутация Мейсона не очень-то на него действует. Затем обвел взглядом ряды зрителей в зале суда, большинство из которых смотрели на него с явным дружелюбием.

Дарвин Хейл не только лично знал многих из них. Будучи жителями Медвежьей долины, они горели нетерпением посмотреть, как их земляк одержит верх.

Взгляд Хейла на аудиторию как бы говорил: «Глядите, ребята, как все хорошо сейчас Пойдет».

— Доктор, как отметил мистер Мейсон, ваше заключение о времени смерти, основанное на моменте поглощения пищи, вытекает из того факта, что кто-то сообщил вам время ужина.

— Да, сэр.

— Однако ваше следующее заявление, приведенное мистером Мейсоном на перекрестном допросе, о том, что состояние самого тела указывает, что смерть произошла примерно за два часа до вашего обследования, не зависит от чего-либо сказанного вам другими. Не так ли?

— В общем… нет.

— Думаю, что у меня все, — сказал Хейл, улыбаясь Мейсону. — Я хотел лишь быть уверенным, что свидетеля правильно поняли.

— Да-да, все в порядке, — любезно ответил Мейсон. — Думаю, я все понял. На этом ваш прямой допрос завершается?

— Да, у меня все.

— Один момент, — произнес Мейсон. — Поскольку вы обращаетесь к технической стороне дела, мистер Хейл, и поскольку вы упомянули мою репутацию «гения перекрестного допроса», я хотел бы задать пару вопросов в порядке перекрестного допроса.

— Давайте продолжайте ваши разговоры, если хотите.

— Подождите, джентльмены, — вмешался судья Норвуд. — Попробуем избежать этих обменов замечаниями, которые можно определить как приятно саркастические. Опыт показывает, что все это может вылиться в язвительную перепалку, унижающую достоинство суда и вызывающую неприязнь между членами судебного заседания. Давайте же покончим с этим.

— Очень хорошо, ваша честь, — сказал Мейсон. — Я хотел бы задать несколько вопросов доктору Джеффри.

— Это ваше право. Начинайте, — произнес судья Норвуд.

— Теперь, доктор, когда вы заявили, что по состоянию самого тела вы сделали вывод, что смерть наступила часа за два до вашего первого осмотра, на чем конкретно вы основываетесь?

— С одной стороны, температура, — сказал доктор Джеффри, снова переминаясь с ноги на ногу на своем свидетельском месте. — Тело подвержено определенной степени охлаждения. Как вы понимаете, мистер Мейсон, человеческое тело представляет собой великолепный пример воздушного кондиционирования. Реагируя на внутреннюю инфекцию в форме жара, тело сохраняет при жизни почти постоянную температуру в девяносто восемь и шесть градусов по Фаренгейту. После наступления смерти тело охлаждается в каком-то среднем темпе, что позволяет опытному медику с довольно высокой точностью установить время смерти.

— Совершенно верно, — отозвался Мейсон. — Спасибо большое за ваше объяснение, доктор.

Доктор Джеффри кивнул.

— И, насколько я понял, — спокойно продолжал Мейсон, — вы установили по температуре тела, что смерть наступила примерно за два часа до того, как вы впервые осмотрели тело Артура Кашинга?

— Да, сэр.

— Итак, если я хорошо понял, температура тела понижается в среднем на один-полтора градуса за час после смерти. Верно?

Доктор Джеффри поднял руку и начал потирать шею.

— Ну, в общем, что-то в этом роде, — сказал он. — Конечно, это зависит от обстоятельств.

— То есть, я предполагаю, что при первом осмотре тела Артура Кашинга вы установили, что температура составляла точно на три градуса ниже девяноста восьми и шести, то есть девяносто пять и шесть?

— Это не так. Ваше предположение неверно.

— В каком смысле неверно?

— Видите ли, я не измерял температуру при первом осмотре тела. Я сделал это потом, когда перенесли тело в такое место, где мне было удобно воспользоваться термометром.

— И сколько же времени прошло после первого осмотра?

— Думаю, около часа.

— Значит, я могу предположить, что температура в то время могла показывать наступление смерти тремя часами ранее?

— В общем… да.

— Почему вы колеблетесь, доктор Джеффри?

— Я просто хотел убедиться, что правильно понял вопрос.

— Но вы поняли его?

— Да.

— И ответил на этот вопрос, — фыркнул окружной судья Хейл.

— Правильно, — проговорил Мейсон. — Он понял вопрос и ответил на него. Следовательно, доктор, вы хотите сейчас засвидетельствовать, что температура была девяносто четыре и одна десятая градуса в то время, когда вы действительно измерили температуру?

— Я этого не говорил, — ответил доктор.

— Вы сказали, что температура указывала на наступление смерти примерно тремя часами ранее.

— Да, сэр.

— Это было тремя часами ранее того момента, когда вы действительно измерили температуру термометром?

— Да, сэр.

— Затем вы показали, что средний темп понижения температуры — один-полтора градуса за каждый час после наступления смерти?

— Ну, я заявил это в ответ на ваш вопрос, в котором вы исходили из такой нормы.

— Но это верно, не так ли?

— Ну, это зависит…

— От чего это зависит?

— От температуры окружающей атмосферы.

— А, понимаю. Вы об этом не упомянули, когда я задавал свой вопрос, доктор.

— Обычно, если брать среднюю норму, в определенных пределах, темп в один и полтора градуса является стандартом.

— Именно в определенных пределах. Но, насколько я припоминаю судебную медицину — и если я ошибусь, надеюсь, доктор меня поправит, — пределы окружающей температуры для такой нормы изменений находятся между пятьюдесятью и девяноста градусами по Фаренгейту. Все, что выше либо ниже этих температур, имеет радикальный эффект на температурные изменения тела. Это верно?

— Это верно, — сказал доктор Джеффри, — и я учитывал эти факторы.

— Что вы имеете в виду?

— Температура снаружи составляла примерно двадцать три градуса по Фаренгейту, и поскольку окно было разбито к моменту наступления смерти, а температура в помещении быстро опустилась до уровня внешней, то я учел эти факторы.

— Понимаю. Так, а вы сами измеряли температуру снаружи?

— Нет. Я воспользовался сводками метеослужбы.

— А как вы узнали, что стекло было разбито в момент смерти?

— Ну, это диктуется здравым смыслом. Это…

— Как вы узнали, что окно было разбито в момент смерти?

— Мне сообщил об этом окружной судья Хейл.

— Понятно. А он не говорил вам, откуда он сам узнал?

— Он сказал, что свидетель Сэм Баррис, услышав тот самый фатальный выстрел и звон стекла, почти сразу направился к коттеджу Кашинга и обнаружил, что окно было выбито. Как было сообщено, он нашел комнату в том же состоянии, что и я по прибытии.