В результате постсоветское общество постепенно превращается в сообщество. Это слово не было популярно в разговорном русском еще 5—б лет назад. «Сообщество», дословно обозначающее, что в него входят сообщники, готовые считаться друг с другом, но больше ни с кем, обозначает среду «криминальных авторитетов». Казалось бы, что это говорит об обществе в целом? Но ведь сообществом называет себя также сообщество бизнесменов. И современные российские интеллектуалы тоже именуют свой круг, академическую среду, сообществом. В чем значение этой языковой замены? В том, что мы наблюдаем распад самой идеи общества, которое раньше, по крайней мере, пытались мыслить как единое целое. Теперь общество рассыпалось на ряд закрытых сообществ, существующих по своим собственным правилам, непроходимой стеной отделяющих отдельные сообщества от окружающего мира. Что является его моделью — банда или «клуб»? «Я бы мог провести этот разговор в гейском клубе “Шанс”, или в ресторане ЦДЛ, или в забегаловке рядом с каким-нибудь заводом. Не важно. Главное, чтобы там сложился именно узкий, замкнутый коллектив. В той или иной мере изолированный от общества. Не “Макдоналдс”, не шикарный ресторан, а явный или скрытый клуб. Знаешь почему? Это мы. Модель нашего дозора» — такова точка зрения на проблему шефа «Ночного Дозора»[187]. Оборотной стороной распада общества на сообщества становится представление, согласно которому то, что происходит за стенами моего сообщества, никак меня лично не касается и касаться не может.
В такой социальной организации нет места для чувства гражданской ответственности. Несмотря на то что гражданское общество отсутствовало на протяжении всех долгих лет советской власти, в 1980-х — начале 1990-х годов казалось, что реальных препятствий для его формирования нет — напротив, перспективы его развития в России рисовались вполне оптимистическими. Но чувство гражданской ответственности оказалось невостребованным, ненужным, было подавлено в начале 90-х, когда российские граждане не сочли себя ответственными даже за свою собственную историю. Распад недоношенного российского гражданского общества мы ощущаем на себе каждый день — узнав о случае, когда средь бела дня прохожий вступается за жертву хулиганов, мы изумляемся его поступку. Ибо общество больше не является гарантом ни наших прав, ни наших гражданских свобод.
Оборотная сторона этого процесса — очевидная бесперспективность призывов к привычным формам гражданского и политического протеста — демонстрациям, массовым движениям и т.д., потому что «массы» и «граждане» больше не являются субъектами политического действия.
Несмотря на глубоко субъективный характер своих практик, готическое общество не испытывает никакого уважения к личности, индивидуальности, приватности и прямо противоречит представлению о правах человека. Само понятие прав человека причудливо трансформируется под влиянием готических практик. Как известно, в городе Петербурге существует большое количество нелегальных эмигрантов из разных стран СНГ. Все они находятся вне правового поля — вмешательство органов правопорядка явно не может быть способом разрешения конфликтов. Но как быть, например, когда должник — нелегальный эмигрант — отказывается платить другим нелегальным эмигрантам-соотечественникам за работу или товар? В таких случаях на по мощь приходит Ахмед хорошо представляющий дела в общине. Он является одним из грантополучателей благотворительных фондов, спонсирующих защиту прав его народа, и в недалеком прошлом — главой соответствующего отдела фонда Сороса. По словам моего коллеги, известного правозащитника, Ахмед — эффективный правозащитник, уважаемый и авторитетный человек, который действительно честно решает конфликты, вступаясь за права обиженных и угнетенных... с помощью своей отлично вооруженной охраны, собранной из соотечественников. Права человека защищаются им на бронированном джипе в сопровождении людей в масках и с автоматами. Интереснее всего, что мой коллега, рассказавший мне эту историю и лично хорошо знающий Ахмеда, никак не хотел признать, что Ахмед тоже является бандитом, пусть и хорошим. Эффективность правозащитной практики заставляла моего коллегу — правозащитника — настаивать на том, что Ахмед не бандит, ибо он защищает интересы потерпевших, а не руководствуется соображениями личной выгоды. Будучи человеком скорее светским, чем религиозным, выпускником одного из питерских вузов, Ахмед, конечно, в каждом конкретном случае при решении вопроса о том, кто прав, а кто виноват, вынужден руководствоваться не предписаниями Корана и не исчезнувшими универсальными ценностями, а своим субъективным решением, что считать добром и злом в конкретной ситуации. Другой пример — Абдула, который «держит» один из рынков на окраине Петербурга, посылающий дань, собранную с торговцев, на содержание сирот в Алма-Ате.
Итак, грубое насилие превращается в основу гарантии и защиты прав человека в готическом обществе. Прототипом готического правозащитного движения в таком случае становится Робин Гуд. Но так ли далеки эти практики от защиты прав человека с помощью бомбардировок, как это было в Ираке, Югославии, Иране?
Профессор на отхожем промысле: готический университет
Недавно моим соседом за обеденным столом на конференции в Кембридже оказался профессор одного из лучших английских университетов. Начавшись светской беседой, разговор постепенно сделался откровеннее. Он рассказал мне, что его университет управляется администраторами, для которых главным делом является строительство. Университет превращается у него на глазах в большой строительный трест, финансированию и интересам которого постепенно подчиняются все прочие, «побочные», задачи — обучение студентов, научная жизнь. Он сам 5 лет отработал представителем преподавателей в комиссии по строительству нового здания университета, на которое были изысканы и потрачены многие миллионы фунтов. В результате в новом здании, построенном по последнему слову техники, отказала сверхсовременная система очистки воздуха и экологической вентиляции. А поскольку открытие окон не предусматривалось проектом, сотрудники и студенты провели жаркое лето, обливаясь потом и наблюдая каждый вечер по телевизору, как архитектор здания получал все новые и новые титулы и премии. Профессор рассказывал, что он глубоко не доверяет сегодняшнему английскому правительству по причине его некомпетентности, безответственности и коррумпированности. Что общественное мнение больше не способно оказывать влияние на действия правительства, что средства массовой информации все больше утрачивают способность критически оценивать и оспаривать решения властей. Он говорил об утрате чувства безопасности, о том, как центр английского города по субботам заполняется толпой рабочей молодежи, становящейся к вечеру неконтролируемой и опасной. О том, что он пытается передавать своим студентам ценности, которыми он живет сам, хотя и отдает себе отчет в том, что эти ценности — честность, бескомпромиссность, порядочность, чувство собственного достоинства — отнюдь не сделают их жизнь легче. Внутренняя эмиграция — так он сам назвал свое состояние.
И хотя между университетами наших стран есть много общего, сходство не надо преувеличивать — в помянутой Англии пока еще нет коррупции при поступлении в университеты, как нет и вытекающей из нее коррупции в процессе обучения. В этом смысле мы далеко опережаем развитые европейские государства. Ибо, как мы уже не раз отмечали, нашим западным соседям есть чему поучиться у нас я том, что касается готических практик. Об одной из них следует поговорить особо, потому, что она действительно свежа, нова и готична.
Она появилась недавно в российских провинциальных университетах, но можно не сомневаться — столицам осталось не долго ждать апробации новой технологии. Ее суть состоит в том, что администрация университета заключает договор с преподавателями о том, что каждый преподаватель обязан принести в университет хоздоговоров на сумму не менее 40 тысяч рублей в год, иначе преподавателя ждет увольнение. Конечно, это не значит, что преподавателю, успешно справившемуся с задачей, повысят зарплату — зарплата повышается в зависимости от количества платных студентов. Хоздоговорные деньги — это деньги, которыми распоряжается администрация и которые тратятся по ее усмотрению, конечно, не на социальные нужды. Читатель может представить себе свой собственный университет, пришпорить свое воображение и понять, как именно.
