Печь вытоплена, дрова прогорели до угольков, чугунок с упаренной за ночь гречкой заботливо сдвинут на край плиты. Это во сколько же ребята просыпаются, если и по хозяйству успевают, и по воинским делам? Сдаётся, до рассвета.

Входит Васюта и сразу заполняет собой полкухни. Рубаха небрежно перекинута через плечо. Глаза у меня привычно округляются.

– Доброе утро, мальчики, – говорю, спохватившись. Почему у меня вырывается это «мальчики» – не знаю, но им нравится. Скромно опускаю взор.

– Доброе, – гудит Васюта, и, проходя в ванную, вопросительно поднимает брови. Как, мол, оно, после вчерашнего? Я киваю, слегка прикрыв глаза. Нормально, мол. Порядок.

– Доброе, – почти баском отвечает Янек. Он – к рукомойнику, плещется, фыркает. Усаживаю их завтракать и делаю вид, что не замечаю невесть откуда взявшегося третьего стула. Щедро сдабриваю кашу маслом, добавляю ломти баранины. Ишь, как мужички натрудились с утра, сейчас им всё впрок пойдёт! Они по-прежнему обнажены по пояс (видать, дома не зазорно), с полотенцами на шеях, как после бани.

– Красивые вы мужики, – говорю, не сдержавшись. – Вот кому счастье-то достанется…

Васюта шутливо пинает племянника.

– Слыхал? Это она про меня сказала!

– Нет, про меня! – Янка краснеет от удовольствия. – Ванесса, я ведь тоже красивый?

Васюта делает страдальческое лицо.

– Красавец писаный, – говорю серьёзно. – А молодец-то какой, через год-другой тебя, Василий, перегонит!

И видно, что мои слова приятны обоим.

– Всё собрала? – неожиданно спрашивает Васюта

– Вроде, всё…

В недоумении оглядываю стол. Чугунок с кашей, две миски, ложки, крынка с молоком, кружки… Что ещё?

– Себе-то миску поставь, хозяюшка. Без тебя не начнём.

Янек прячет улыбку. Похоже, вопрос не обсуждается.

Видимо, я угодила, потому что оба сидят довольные, как коты в сметане, и уходить по своим делам им явно не хочется.

– Добро, – говорит, наконец, Васюта. – Что на обед думаешь? В леднике у меня говядина, хоть на борщ, хоть на горячее, да баранов пара; сходи, посмотри. Да сама ничего не тягай, нас зови, кто ближе.

Мы переходим к обсуждению дневного меню. Завтрак-то я одолела, а вот к обеду придётся особо расстараться, с учётом столующихся у Васюты сотоварищей. А-а, где наша не пропадала! Как-нибудь отдежурю у плиты, это не квартальные отчёты верстать, когда над потерянной цифрой полдня сидишь до рези в глазах. Муромец проводит меня по всем кладовкам, схронам и заначкам. Нора следует за нами по пятам, обнюхивая новые местечки и время от времени получая толику внимания от хозяина, так что я начинаю понемногу ревновать. Нет, ей-богу, пусть своего Хорса по загривку треплет!

После обхода выуживаю из Янека всё, что касается русской печки. Это ж я только хорохорилась, что всё о ней знаю, а на самом деле боюсь, что детских обрывочных воспоминаний не хватит. Основные принципы оказываются просты и прочно вплетаются в мою уже имеющуюся основу. Печь протапливают с утра и с таким расчётом, чтобы за час-полтора дрова прогорели до угольев, при этом нужно точно знать меру, чтобы заложить дров в самый раз: и не переборщить, иначе вместо равномерного нагрева варево выкипит, и так рассчитать, чтоб угольного жара хватило бы не меньше, чем до обеда. Собственно, к обеденному времени и готовятся все блюда. Сперва специальной лопаткой угли сдвигаются по краям, освобождая разогретый под, на который и ставят ухватом и чугуны, и жаровни, и кастрюли. Подвинешь посудину ближе к угольям – доведёшь содержимое до кипения, на середину – будет томиться. В общем, понятно. Жарковато только.

– Только доверху воды не наливай, – предупреждает Янек. – Начнёт кипеть – будет выплёскиваться. И блинов поставь, что ли. Вчера и не мотанулись, сразу расхватали.

Ладно, ребятки, будут вам и блины. Мы ещё вам пару курят неплохих потушим, в сметане…

В общем, пока обед поспел, поясница моя привычно ныла. Присев на стульчик, я полюбовалась, как Янек без особого труда вытаскивает очередной чугунок, гусятницу, кастрюлищу с борщом, и по достоинству оценила, от какого тягла меня разгрузили. К тому же, спина-то пройдёт, а обходиться со мной вот так, как с королевной, вряд ли ещё где будут.

Поначалу я наотрез отказываюсь обедать со всеми, но Васюта решительно подталкивает меня к общему залу, выговаривая:

– С людьми живёшь, лапушка, уважь, и дай им себя, как хозяйку, уважить. Ты ж для нас стараешься!

Гостей я разглядываю с тайным восхищением. Кто ж их таких понарожал? Все под стать хозяину, аж скамейки под ними гнутся. Я щедро наполняю миски, стараясь удержать в памяти имена: Флор, Аким, Василий, Добрыня, Илья… Надо бы вызнать потом, откуда они, здесь, русичи, не компьютерной же игрой их сюда затянуло?

И, похоже, хаживали сюда не только пообедать, но и «за жизнь» поговорить. Трапезничали не спеша, с разговорами, но всю мою стряпню до крошечки подобрали. Уважили. Беседы их были мне неинтересны, и я слушала вполуха, а потом ещё и отвлеклась.

Потому что эта Нора…

…Эта бесстыдница с самого начала вместо моего колена пристроила морду на Васютино, и глядела, как всегда, умильно и предано, а ей в ответ выбирались лучшие куски.

За что же меня так позорить? Выходит, я совсем её не кормлю? И теперь можно кого-то другого лапой трогать?

К концу обеда я не выдерживаю.

– Нора, как не стыдно! Пару раз тебя погладили, а ты уже чужому мужику в глаза заглядываешь!

– Ну, так… – Васюта, не торопясь, отщипывает кусок хлеба.

– Да не ест она хлеб!

– …это у тебя не ест, – спокойно говорит он. И наглая морда с удовольствием чавкает с его руки, виновато кося на меня карим глазом. – Ты ей просто завидуешь.

– …?

От возмущения я не нахожу, что ответить. И рука с полотенцем взмывает сама собой. Но вдруг мне вспоминается вчерашний разговор на крылечке, моя заступа за Хорса… и я понимаю, что меня элементарно развели. Давясь от смеха, шлёпаю Васюту по спине, не пропадать же замаху.

– Ох, и тяжела у тебя рука, лапушка, – усмехается он. Перехватывает полотенце, тянет на себя.

– Васюта, отдай! – я все ещё улыбаюсь во весь рот. – Да что тебе сделается, здоровому такому! И не называй меня больше лапушкой, пожалуйста!

Глаза у него смеются.

– А как же называть? Лапушка и есть!

И тут наши гости начинают этак сдержанно пофыркивать. Это ж я о них совсем позабыла в праведном своём гневе! Нечего сказать, устроила представление.

Ну, Нора! Попросишь ты у меня косточку. Лучше Хорсу отдам, он-то оценит. А эти тяжеловесы… и этот, который тут главный… Бесстыдники!

Пока «этот главный» провожает гостей до порога, живо переключаюсь на сбор посуды. Нора суется ко мне, к вернувшемуся хозяину и, наконец, что-то уяснив, понуро плетётся на кухню.

После обеда у мужчин «тихий час». Совсем как в деревнях. Их с Яном комната наверху, в мансарде, и пока мужики разговаривают разговоры с подушками, я собираюсь потихоньку кое-что выяснить.

Мишени убраны в сарай, что по соседству с дровяным. Сарай не заперт. По-видимому, репутация Васюты позволяет обходиться без замков вообще, либо…Да не нужны они здесь, замки,? Ведь не просто так Гала однажды обмолвилась о заговорённых оградах. К этому дому она наверняка тоже ручку приложила, раз уж отзывалась с такой гордостью.

Щиты прислонены к стене. Вдоль противоположной – широкий верстак, над ним полки с инструментом… Ну, это нам без надобности. То, что я ищу, должно быть где-то рядом. Прошлой ночью, смотавшись за дротиком, Янка выпрыгнул отсюда шустро, не задерживаясь, значит оружие хранится под рукой.

Ага. В углу по правую руку от косяка – стало быть, чтобы, как вошёл, так и ухватил – Васютино копьё. Потемневшее древко почти два метра в длину, но порхало в руках у Муромца что пёрышко. Провожу ладонью по тёплой отполированной поверхности, по верёвочной обмотке в центре… это чтобы руки не скользили… до стального ромбовидного наконечника, вырастающего из деревянного навершия. Пробую приподнять. Моего обхвата пальцев едва хватает, чтобы обхватить древко. С уважением водворяю на место. Килограмм восемь-десять, не меньше. Интересно, чем думали разработчики Кобры Д, предлагая амазонке колющее оружие, как основное?