– Говорил я тебе креститься нельзя! Говорил я тебе креститься нельзя! Зачем такого коня держите? Отдайте этого коня татарам!

Взмолилась Акуля:

– Да как же мы без коня?! Сразу помрём. Ты скажи, атя, что нам делать теперь? Как Куйгорожа добыть?

Успокоился колдун, подошёл к старухе близко-близко, так близко, что его борода её носа коснулась. Замерла Акуля ни жива, ни мертва, пошевелиться боится.

– Вот что, баба. Завтра последний раз твой мужик за яйцом может съездить. Если снова он или его конь крест явят, то ни он, ни ваш конь живыми из леса не выйдут. Если мужик с телеги на землю ступит – тоже добра не видать. Поняла? Если же сделает всё как надо – привезёт тебе яйцо и сам здоровым будет. Иди домой.

Пришла Акуля домой, сама как ведьма. Начала мужа учить-стращать так, что весь хмель из него вышел. Опять не спал Пятай. Еле дождался утра.

***

Подъехал Пятай к лесу и перво-наперво туго привязал коню хвост к подпруге. Дёргает конь хвостом, а махнуть не может.

Потом связал Пятай руки себе вожжами и поехал в лес в третий раз. Как сомкнулись деревья над головой – только трубку свою крепче зубами сжал.

Выехал на знакомую серую поляну. Торчит на месте чёрный столб. Конь пятится. Пятай вожжи натянул, заставил коня стоять. Выползла изо рта истукана змея, шипит, а конь стоит, и Пятай бледный не шевелится. Обернулась змея вокруг головы истукана и стала стекать кругами вниз, как лента свинцовая. Раз круг, два круг, три… И исчезла змея в земле. Закричала вверху сова трижды, да так громко и страшно, что заплакал Пятай. Задрожала земля, застонал истукан, и вдруг начал толстеть и расти вверх. Мох на нем стал лопаться, с боков то тут, то там метнулись ветки черные, узловатые. Раздались ветки вширь и покрылись густой листвою. И, вот, стоит перед Пятаем огромный древний дуб, лицо бородатое в нем еле-еле в бугристой коре угадывается, а там, где рот был – дупло большое.

Так дивно это было, что Пятай бояться перестал. Тронул он коня и подъехал прямо к дубу. Широкий дуб – как телега шириной. Узлы в коре глубокие, как лестница. Развязал Пятай руки и вожжи на сук закинул. А сам прыгнул на ствол и стал наверх забираться.

Добрался до дупла, заглянул внутрь, а там светло, будто дуб изнутри светится. Видит – на дне дупла большое совиное гнездо, а в гнезде – три яйца: одно золотое, другое серебряное, а третье железное, на самом краю лежит. Пятай от такого чуть трубку из зубов не выронил.

Вынул он из-за пазухи старухин платок, обернул им свою ладонь и к золотому яйцу потянулся. Думает: возьму золотое – продам, хватит на молодого коня, новую соху, корову, да ещё и на козу и гусей останется… Да, то ли рукавом задел старик край гнезда, то ли рука дрогнула, но показалось Пятаю, что железное яйцо прямо ему в руку прыгнуло, а рука сама собой его схватила.

Задрожал дуб, затряслась листва, затрещали ветки, и услыхал Пятай голос нечеловеческий:

– Всё, Пятай, выбрал ты яйцо, уходи с миром!

Ослабели ноги у старика, он кубарем прямо в телегу и свалился. Упали на коня вожжи с ветки, и побежал конь. Оглянулся Пятай, а сзади ни поляны, ни дуба, ни столба чёрного, только простые осины стоят. Посмотрел мужик на руку свою, а в руке у него – платок старухин в узелок свернут, а узелке, стало быть, яйцо прощупывается.

Так и приехал домой, молча отдал бабе своей узелок с яйцом, а сам пошёл в церковь – уж больно ему помолиться захотелось.

***

Вернулся Пятай успокоенный, вошёл в дом, видит – сидит его Акуля на печи, почти не шевелится.

– Я, – говорит Акуля. – буду здесь три недели сидеть на яйце, Куйгорожа выводить, помощника нашего, а ты корми меня и пои, ничего не спрашивай.

Пожал плечами Пятай и стал делать все, как старуха сказала. Три недели Акуля на печи сидит, молчит, только ест и пьет, что Пятай ей дает. Пятай без жены в церковь ходит, народу говорит, что заболела Акуля, поп его пожалел даже – стал без оплаты за Акулино здоровье свечки ставить.

И вот, ночью слышит Пятай, что под Акулей затрещало что-то. Испугался он, что это печка валится, подбежал к жене.

А она говорит:

– Не пугайся, Пятай, это яйцо лопается, высидела я Куйгорожа, принимай помощника!

И тут выскочил из-под неё прямо на пол не то человечек, не то змей, не то сова – глазищи огромные, перья ворохом, а из-под перьев хвост чешуйчатый. Обомлел Пятай, ничего сказать не может. А это и был Куйгорож.

– Кик-пик! Кик-пик! – громко запищал Куйгорож. – Болит моя голова, когда работы нет! Давай мне дело, старик! А если дела не дашь – сломаю тут все, что видишь!

– Да как же не дам? – опомнился Пятай. – Тут столько работы, что сто лет все не переделаешь! Вон, люди уже сеять закончили, а я своё поле ещё и не вспахал. Вспаши-ка наше поле и рожь посей, да постарайся, чтоб рожь взошла побыстрей и поспела не позже соседской…

Подпрыгнул Куйгорож, запищал:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

И тут он завертелся, зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез.

Посмотрел Пятай на печку, а старуха его лежит, спит. И он затушил лучину, да спать лёг.

***

Утром проснулся Пятай, подпоясал голодный живот, запряг коня в телегу, да поехал на поле, посмотреть, как работа идёт. Выехал на поле, глядит, а полоска-то его ровной рожью занята, золотые колоски, как волны на озере, колышутся.

Тут уже не с посевом, а с жатвой спешить пора – того и гляди зерна из колосьев на землю падать начнут! Заплакал Пятай от радости такой и домой заспешил старуху обрадовать.

Вбегает в дом, а старуха навстречу:

– Не шуми, – говорит. – там Куйгорож, наш помощник умаялся, на печке спит.

Как только село солнце и засияли первые звёзды, снова выскочил Куйгорож посередь комнаты. Смотрят на него старик со старухой, радуются. А Куйгорож кричит:

– Кик-пик! Кик-пик! Болит моя голова, когда работы нет! Давай мне дело, Пятай! А если дела не дашь – сломаю тут всё, что видишь!

Переглянулись Пятай и Акуля.

– Дело я дам тебе, Куйгорож, – говорит Пятай. – Рожь созрела, убирать надо, а зерно складывать некуда. Поставь новый амбар, в амбаре сделай короба, собери рожь с поля, намолоти зерно и сложи зерно в короба в амбаре…

Подпрыгнул Куйгорож, запищал:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

Завертелся, зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез. А Пятай с Акулей легли спать.

***

Утром вышел Пятай во двор, а там стоит новый амбар дубовый, внутри короба кленовые – полные золотого зерна. Обрадовался Пятай и стал вечера ждать.

Вечером снова выпрыгнул из-за печи Куйгорож. Снова пищит – дела требует.

– Без дела я тебя не оставлю, – смеётся Пятай. – Спасибо тебе за амбар полный зерна! А теперь сделай нам новый дом, старый-то вот-вот рухнет… Да сделай дом большим, светлым, с сенями, да с комнатами! И чтоб печка была большая с трубой, а не как у нас сейчас – по-чёрному… И чтоб дров был запас на целый год!

Не успел он договорить, как Куйгорож подскочил, запищал:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

Завертелся, зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез. А Пятай с Акулей легли спать.

Проснулись – и не понимают, где оказались. Лежат они в кровати железной, на перине пуховой, посреди богатого дома, четыре окна на улицу смотрят, печь большая белая с пирогами стоит, везде ручники, занавески расшитые, пол деревянный, выскобленный, с дорожками тканными, посреди большой комнаты – стол резной, на столе на платке – хлеба каравай лежит. А с печи из-под занавески хвост змеиный торчит – колечком свернулся, да храп слышен…

***

Радуются Пятай с Акулей. Наконец-то они тоже по-людски жить стали!

Решили они со всей деревней радостью своей поделиться – новоселье справить. Акуля побежала по дворам людей приглашать, а Пятай стал думать, как Куйгорожа вечером озадачить.

И на следующее утро не подвёл Куйгорож стариков: утром весь двор был застелен крепкими досками, на которых стояли столы длинные. Покрыты были столы белыми холстинами, а на них – еда всякая: и мордовская, и русская, и татарская, и заморская… да такая славная, что у барина такая еда разве что на свадьбу или на пасху бывает!