Он никогда не был верующим. Не молился и ни разу не заходил в церковь. Он презирал священников и религиозных фанатиков. Но сейчас, когда тёмные громады скал становились ближе, он выуживал из памяти забытые слова молитвы, которую в детстве слышал от бабушки.

– Мы погибли, – произнёс боцман. И вдруг он начал истово молиться, чего не позволял себе раньше. Холодные брызги таяли на обветренной коже. Густые рыжие усы скрывали шепчущие губы. Боцман был рослым и кряжистым, основательным, будто гора.

Судно качалось из стороны в сторону, делая наклон ровно на двадцать градусов, в единой амплитуде с волнами. Капитан отлично справлялся с гневом погоды.

Могучий ветер, будто неразумное дитя, играл с кораблём. Швырял, как щепку, норовил перевернуть вверх металлическим дном. Свирепые волны захлёстывали нос корабля. Волглый ветер завывал в ушах. Ледяные порывы секли, как плети. Свет, будто острый нож, разрезал непроницаемую тьму и полоснул по глазам.

– Маяк! Вы видели? Маяк! – пробасил бородатый механик. – Нам бы где-нибудь затаиться!

Шквал поглотил его отчаянный крик. Бородач упрямо стиснул кулаки. Он считался самым опытным в команде. За семнадцать лет, проведённых в разных рейсах, он никогда не видел столь мощного шторма. Разгневанная стихия несла угрозу для жизни. С людьми можно договориться, разъярённой природе нечего противопоставить. Чудовищная волна ударила в носовую часть судна и серьёзно повредила систему навигации. Беспомощный корабль дрейфовал в бурю посреди открытого моря.

Члены экипажа и двое работников почты собрались в капитанской рубке. Они жарко спорили. В небольшой каморке сделалось тесно и душно. Вездесущие волны бились в хрупкое стекло иллюминатора.

– Я не хочу умирать, – взвизгнул юный матрос после очередной болтанки. Это был его первый выход в море. Салага позеленел лицом и, кажется, был готов исторгнуть содержимое желудка.

– И всё-таки нужно было тебе пойти с Варькой в подсобку, – хохотнул лоцман. – Хоть с бабой познакомился бы.

Он залихватски ухмыльнулся и подмигнул парню, которому едва исполнилось девятнадцать. Юноша ещё не знал жизни, не чувствовал её запаха и вкуса по-настоящему. Пребывая в замкнутом пространстве около месяца, моряки узнали характер друг друга. Хотя лоцман и прожил долго, но всё же боялся смерти. Мечта о спасительной гавани объединяла их и не давала окончательно пасть духом.

Парнишка засмущался и спешно отошёл к стене, но было заметно, как он напряжённо прислушивается к голосам штормового моря. Скромного опыта недостаточно, чтобы удерживать равновесие при сильной качке. Когда судно наклонилось влево, он вцепился в лоцмана.

– Не переживай, бог любит чистые души, – с грустной иронией проговорил лоцман и похлопал юнца по плечу. В последние минуты они сплотились перед смертельной опасностью.

– Я вижу маяк! – разглядев луч надежды, воскликнул капитан.

Неумолимая волна несла небольшое почтовое судёнышко прямо на скалы. Двигатель недовольно урчал, сопротивляясь воле стихии. Корабль дал крен и упал набок. Электричество погасло. Начался хаос. Прошло несколько тягостных, пугающих мгновений, прежде чем «Связной» вновь вернулся в прямое положение.

– Сворачивай! – завопил худощавый старпом, и его требовательный окрик утонул в грозовом раскате.

Молния разорвала чёрный свод на куски. Казалось, мир перевернулся – море превратилось в небо, а небо теперь под килем. Скалы приближались, и столкновение неизбежно. Волна-убийца играючи несла маленький, но отважный почтовый корабль вперёд.

Ориентир во мраке для сбившихся с курса мореходов, надёжное пристанище смотрителей. Дом света – так называли этот маяк жители Рыбацкой Бухты. Краеугольный камень в его основание заложили в конце восемнадцатого столетия. Остров соединили с материком искусственной насыпью, образовавшей покатые склоны, резко обрывавшиеся у неровной кромки моря, которое не отличалось смирным нравом. Маяк располагался на верхней точке скалы и возвышался над акваторией на девяносто метров. Яркий свет в сто семьдесят тысяч свечей превосходно видно на расстоянии шестидесяти километров. Прогресс добрался и сюда. Когда-то давно на башне зажигали огонь и окружали его зеркалами. Не обходилось и без несчастных случаев. Однажды во время пожара сгорел пожилой смотритель. Чуть позже пламя заменили керосиновыми фонарями и линзами Френеля, делавшими свечение ярче. В тот период на маяках использовалась ртуть для поддержания определённой скорости вращения линзы. Чтобы очистить жидкий металл от пыли, хранители света процеживали вещество через ткань. Ядовитые пары отравляли смотрителей и порой доводили до помутнения рассудка. Теперь путь мореплавателям указывают светодиодные лампы, которые меняют раз в пять лет.

Михаил Северов бодро поднимался по винтовой лестнице, отсчитывая беззвучные шаги. На застеклённую площадку, откуда открывалась чудесная панорама, вели триста восемьдесят ступеней. Предстояло протереть лампу смоченной глицерином тряпкой. Так положено делать, чтобы линзы не покрывались конденсатом.

Дежурство на маяке длилось месяц. Целых тридцать дней вынужденного одиночества, которое вовсе не тяготило Михаила, напротив, он находил в уединении прекрасные возможности. Обширные просторы принадлежали только ему. Восхитительная природа, рыбалка, много времени для размышлений и чтения книг. Обычно вахту нёс один смотритель. Сменщиков доставляли на вертолёте или катере.

В начале девятнадцатого века в маяке обустроили дом для смотрителя. Жилая зона, включавшая в себя уютную спальню, ванную комнату и кухню, находилась под кабинетом. Сначала округлые стены казались Михаилу странными, но постепенно он привык к отсутствию углов. От прежних маячников остались кое-какие вещи, которые заботливо передавались последователям: старое кресло, бинокль, портреты и даже печатная машинка. Промозглыми зимними вечерами, когда за окном темнело, слышался приглушённый стук клавиш, будто кто-то печатает. Но то была игра воображения, которое будоражит одиночество.

Михаил чувствовал себя уверенно в непредсказуемых условиях моря. Но иногда он ощущал оторванность от мира. Чтобы прогнать щемящее чувство одиночества, смотритель маяка приезжал в ближайший к порту городок, где общался с жителями и путешественниками. Иногда и к нему заглядывали гости. Отклонившиеся от маршрута и терпящие бедствие моряки. Порой каждому путнику нужно убежище, где можно переждать бурю, успокоиться и набраться сил.

Однажды во время небывалого шторма в дверь позвонили. Это был настойчивый протяжный звонок, предвещавший тревожный вечер. Смотритель торопливо спустился и с неохотой открыл. Было темно, однако частые вспышки молний позволили рассмотреть позднего визитёра. По знакам различия Михаил понял – перед ним стоит капитан. За его спиной бушевало море. Разрушая уют, в помещение ворвался ветер вместе с ледяными каплями дождя. Как командир очутился здесь в такую бурю? Михаил отошёл в сторону, пропуская моряка. Мужчина вымок и дрожал. Ему бы согреться. Смотритель надел дождевик, вышел на улицу и задумчиво огляделся, ожидая увидеть огни большого судна, пришвартовавшегося у главного причала. Но не обнаружил корабля или хотя бы лодки, на которой прибыл капитан.

Безмятежность, казалось, навсегда оставила окрестности. Но как же восхищала и пугала ярость стихии. Всполохи молний разрывали небо, ветер вздымал огромные семиметровые волны и завывал, будто дикий зверь. Вокруг ничего не разглядеть помимо вихрей воды. Промочив ноги, смотритель поспешно возвратился в гостеприимное тепло маяка, ставшего ему домом.

– Что же, добро пожаловать на маяк «Буревестник», прошу за мной, – он сделал приглашающий жест и представился: – Михаил Северов, смотритель.

– Ефим Фёдорович Полеванов, капитан второго ранга.

На кармане твидового тёмно-синего кителя золотой нитью вышиты его инициалы. Отчего-то имя и фамилия моряка показались Михаилу знакомыми. Но как ни напрягал память, вспомнить, где слышал их, так и не смог. Они ступали по винтовой лестнице. Наблюдая за капитаном, Михаил удивился лёгкости его движений. Командир средних лет, обладал крепким телосложением, однако его шагов неслышно.