- Ай, что такое?! Почему все, кто из Москвы прилетает, хотят обидеть старого Самвела?! Зачем так говоришь, Паша, дорогой? Когда было, чтобы Самвел друга не накормил и спать не положил, а?! - слушая эту эмоциональную речь, сам Станиславский хлопнул бы по столу с криком: «А вот теперь — верю!».
- Светочка, у меня давление! - совершенно неожиданно протянул высоким голосом Глава района, так и стоявший до сих пор молча, хлопая ртом и глазами все это время. Я и забыл про него почти.
- Приемный покой как с крыльца сойдете — налево, Виталий Павлович, - нотариус ответила ровно, сразу и без раздумий. Вот бой-баба, так в полете переобуться — тоже уметь надо. Ясно, что сила и власть сейчас сидели за столом, рядом с которым бургомистр стоял навытяжку и хлопал жабрами. Она тоже сидела за этим столом. И ее это явно устраивало больше. Понурый Глава попрощался с сенатором, который не кивнул в ответ, даже взглядом не удостоил, и начал протискиваться к выходу.
Навстречу ему из толпы вышел лучший охотник Степан, прикрывавший собой Зинаиду Александровну. Она сказала что-то негромко — Павел Иванович вскочил, даже не обернувшись, и быстрым шагом подошел к ней. Он сказал буквально несколько слов, склонился перед бабушкой, став меньше вдвое, и поцеловал ей темные морщинистые ладони. Кузнецова тихо и ласково сказала что-то. Я разобрал только слово «Павлик». Сенатор выпрямился и крепко, до хруста обнял охотника. «Тетя и брат» - беззвучно, одними губами прошептала мне нотариус. Да? Ну тогда мы еще точно повоюем!
- Дима! Дима! Прочь с дороги! - раздался чуть одышливый, но явно командирский голос, и из мгновенно расступившейся толпы появился Иван Степанович с какими-то бумагами в руках. - О, Пашка, ты как здесь? А, к черту! Смотри сюда! - он решительно смахнул со стола посуду, чудом не зашибив кружкой, с жалобным звоном скакнувшей по доскам под соседний стол, Светлану, и не окатив заваркой Головина и Самвела.
На стол легли какие-то распечатки, кажется, рентгеновские снимки, ленты кардиограмм и еще какие-то медицинские бумаги с нерусскими буквами и столбиками цифр. Над ними склонились главврач, исступленно, взахлеб что-то говоривший, сенатор, слушавший с напряженным вниманием и иногда задававший вопросы, и охотник, по-прежнему бережно державший под руку старушку Кузнецову. Я из их разговоров понимал только цифры, сравнения «вдвое», «в четыре раза», и эпитеты «невероятно», «невозможно», и еще пару совершенно непарламентских, которые к моему изумлению выдал именно Павел Иванович. Он параллельно умудрялся что-то переводить большухе, со знанием дела тыча пальцем в документы. Длилось это минут пять от силы. Потом все замерли. Главврач никак не мог отдышаться и умница-Самвел протянул ему кружку брусничного морсу. Сенатор вцепился двумя руками в идеальную прическу, скинув на стол очки. А бабушка медленно, буквально по одному пальцу, отцепила от своего рукава руку Степана, у которого по щеке стекала слеза. Обошла стол и пошла ко мне. Я встал ей навстречу, не понимая решительно ничего. А Зинаида Александровна опустилась на пол, обняла мои колени и зарыдала — я даже подхватить ее не успел. Плакали в толпе в зале. Подозрительно блестел глазами сенатор. Гулко сморкался в необъятных размеров платок Самвел. Прижав к губам кулачки, судорожно дышала нотариус Светлана, сидевшая с мокрыми дорожками на щеках.
В зал вбежал Валя Смирнов с еще одним мужиком в камуфляже, кажется, я видел его вчера на берегу. Увидев столпотворение, начальник полиции что-то отрывисто скомандовал спутнику, и тот только что не пинками начал освобождать помещение. К нему крайне эффективно присоединились незаметные до сих пор ребята Головина. Через пару минут в кафе-музее стало вполне свободно. Бойцы-путешественники замерли вдоль стен, очень лаконично вписавшись в интерьер. Еще трех парней, стоявших с ними в одном ряду, я не знал, но судя по всему — это была охрана сенатора. Долан и Чумпу уселись за дальний столик, перепуганная женщина с кухни, Светка или Анна, расставляла перед ними тарелки с едой. Я усадил заплаканную бабушку на стул рядом с собой, а Самвел капал ей в рюмку валокордин, судя по запаху, прищурившись и дальнозорко вытянув вперед обе руки. Валя стоял навытяжку, переводя взгляд с сенатора на нотариуса, будто не мог понять, к кому следует обращаться. Рефлексы победили:
- Павел Иванович, разрешите обратиться к Светлане Ивановне? - прав был старик Павлов: не знаешь, как поступать — поступай по Уставу.
- Говори прямо, Валя. Под мою ответственность, - весомо сказал сенатор каким-то металлическим голосом.
- Виталий Павлович задержан вместе с братом и группой подельников при попытке покинуть территорию поселка, - отрапортовал начальник полиции.
- Задержан, или… - мне послышались очень тревожные ноты в выжидательном уточнении Павла Ивановича. Кровожадные такие. Близкой смертью повеяло.
- Задержан. Сопротивления не оказали. Плачут оба, - пояснил Валя с явным сожалением, а последнюю фразу сказал, как выплюнул, с отвращением.
- Так. Их и эту падаль, с которой Дима поработал, в одну камеру, на принудительное лечение. Ваня, подбери коктейль, пусть догонят рогатую тварь. Нужно полное разложение личности. Полное! - и он лязгнул кулаком по столу так, что не вздрогнул, кажется, только Головин. - Света, передай Иннокентию Давидовичу мой поклон, Валины материалы и скажи, что я рекомендовал рассмотреть дело безотлагательно. Тетя Зина, что ж ты молчала так долго? А ты, Степка?
Охотник виновато шмыгнул носом, что совершенно не «билось» с его возрастом и образом. Бабушка сидела абсолютно потерянная.
- Дима. Что ты хочешь за то, что сделал? Не знаю, чем благодарить, ничего даже близко соразмерного представить себе не могу, но я очень, Очень постараюсь, - сенатор смотрел на меня так пристально, что становилось не по себе.
- Будет вполне достаточно, если Вы объясните мне, что происходит, Павел Иванович. А то я ничего не понимаю — честно признался я.
Выяснилось, что суета с бумагами главврача была вызвана тем, что все пятеро Кузнецовых, находившихся у него на излечении, или, как он горько сказал, «на дожитии», резко пошли на поправку. Особенно радовало чудесное выздоровление беременной дочери Степана — еще вчера ей давали не больше недели, а сегодня она уже вставала с постели и даже поела сама. И ребенку, со слов Ивана Степановича, ничего не угрожало. Он рассказывал и посматривал на меня с необъяснимым выражением. Я никогда раньше не видел подобного ни у одного врача. Они обычно реалисты, на границе цинизма с пессимизмом. Здесь же было что-то совершенно обратное.
Валины материалы, что надо было передать Иннокентию Давидовичу, который оказался главой районного суда, полностью доказывали сговор братьев-Палычей с рогатым шаманом. Тот обещал навести порчу на Кузнецовых и уморить их всех до единого. Как это могло трактоваться в контексте уголовного законодательства, я не имел ни малейшего представления, но было предельно ясно — истолковано будет именно так, как сказал сенатор. А ему доводов хватило, надо полагать. Землю негодяи планировали оформить на себя, а после продать по кускам.
Павел Иванович послушал мой короткий рассказ про разговоры с Откураем, который подтверждали Зинаида Александровна и Степан. Они что-то еще наперебой добавляли на своем языке — я не понял. Подумав несколько минут, политик веско сказал, что спорить со Старым Шаманом никому из нас точно не стоит, и раз он велел передать землю — это должно быть исполнено. Карта возникла на столе, как по мановению волшебной палочки. Сенатор вынул из внутреннего кармана пальто удивительную ручку, украшенную тончайшей резьбой по кости, кажется, сделанную из бивня мамонта, снял колпачок и протянул мне.
- Смелее, Дима, - кивнул он. «Сами предложат и сами все дадут» - помертвевшими голосами ахнули хором скептик и реалист внутри.
- Так, - я положил ручку на карту, а вокруг — обе руки ладонями вниз, - Откурай — фигура серьезная, конечно, и спорить с ним я больше точно не хочу. Убедительный он. Слишком, - я не удержался и потер предплечье правой руки. - Но кроме него я обещал отцу Зинаиды Александровны, что у Кузнецовых всегда будет своя земля, лес, олени и рыба. Поэтому все территории рода я хочу взять в аренду. Официально, с оплатой. Чтобы каждый из них мог выбраться с детками к морю. Слетать, к теплому, а не сплавиться до Восточно-Сибирского. Себе возьму только тот край, где повстречал Старого Шамана с его зверушкой, - и я снова помял правую руку возле локтя, чуть поморщившись. Взял шедевр с золотым пером и внимательно вглядевшись в карту, обвел «мою» гору и еще немного вокруг, там, где были полянка с бурым балаганом и красная скала.
