Сколько раз говорил себе: записывай каждую удачную мысль. Хватай карандаш и пиши, не останавливаясь, пока они не разбежались в разные стороны, как клопы. Потом же не соберёшь их в кучу. Время-то не стоит на месте. Что за подлая натура? Во всём виновата лень – вечная спутница жизни.

В голове калейдоскоп событий и воспоминаний всё никак не соберёт их в одну кучу и не расставит по своим местам. А ведь ещё кто-то из великих говорил: родилась мысль – запиши! Пригодится. И вот сижу… Пишу… Но больше просто сижу в ступоре. Казалось бы, что может быть проще, чем писать мемуары. Готовых шаблонов, мало-мальски напоминающих твою биографию, бесконечное множество. По-моему, всё уже тысячу раз написано и миллион раз переписано. Подставляй нужные имена, города, названия улиц, и готово. Можно потом напечатать сей «шедевр» на глянцевой бумаге, чтобы (мало ли кому) в уборной было неуютно, упаковать в красивую обложку, поставить на полку на видное место и гордиться. Или краснеть. Мои дети такое событие наверняка воспримут благосклонно и сдержанно. Внуки, возможно, будут очень рады за возможность окунуться в дедовский исторический экскурс, и, может быть, даже гордиться. Археологи – ржать в голос, когда откопают эту дрянь на свалке. А впрочем…

Рождение. Что это событие значит для того, кто явился на свет? Ни наука, ни религия не дают точного ответа на этот вопрос. Он настолько дискуссионный, что просто нет смысла сколь-нибудь подробно заострять на этом внимание. Разве можно описать момент собственного рождения? Уж простите, мне с трудом верится фантазиям на этот счёт. А если честно, то не верится совсем. В идеале, точнее, в силу моих познаний, наблюдений и опыта обычный среднестатистический младенец рождается полуслепым, полуглухим и вечно сонным. Вот это точно про меня! Да, я – среднестатистический. Да, самый обыкновенный, такой же, как все. Я – идеален!

Гораздо интереснее, когда к человеку приходит сознание. Ощущение самого себя, что вот он я. Как это происходит? Кто включает этот невидимый тумблер? И в какой момент это происходит? Слишком много вопросов? Будет ещё больше. Малыш только родился. Он ещё только пытается разглядеть всё вокруг, а в маленьких глазках уже тысячи вопросов. И их становится только больше. Но вот я уже в том возрасте, когда Чехов дописывал свой последний рассказ, а я лишь делаю первые попытки, пытаясь дотянуться как можно дальше, ухватиться за самое раннее событие, вырвать из памяти самое первое воспоминание… Мамино тепло, мамин взгляд, мамин ласковый голос. Наверное, всё это было, даже скорее всего. Просто в памяти всего этого нет, не сохранилось. Но мне есть с чем сравнить, видя, как тянутся к ней внуки. И всё, что остаётся сейчас, это наблюдать со стороны, всматриваться вдаль событий, открыв старенький альбом с фотографиями и слушать мамины истории.

Вот он, младенец, завёрнутый в конверт – это я. А тот ползёт куда-то по ковру голышом – тоже я. Дядька в пальто и меховой шапке с коляской, в которой, конечно, тоже я. Это была весна 1979 года, поэтому дядька на чёрно-белой фотографии одет так тепло. Дядька этот – мой папа. Он счастлив, ведь его первенец – мальчик. Он мечтал о сыне… А что, если сейчас попробовать покопаться в чулане под названием память? Вырвать по крупицам воспоминания самых ранних лет. Как далеко я сейчас смогу дотянуться?..

Ржев – самое первое, самое яркое воспоминание! Нет, это не уютный ржевский дворик с лавочкой возле подъезда, где есть горка, качели и песочница. Это огромный двор самой длинной панельной пятиэтажки в районе, с длинной очередью на горку, с дракой за качели и с пустой песочницей, потому что самосвалы на верёвочке за смену успевали вывозить весь песок в неизвестном направлении.

Зима 1981 года. Стою возле деревянной лавочки своего подъезда в пальто и меховой шапке и ору на всю вселенную, потому что отморозил пальцы. Но вселенная меня не слышит. Не то, чтобы ей было сейчас не до меня и моих пальцев, просто во дворе такой гул, что, скорей всего, слышу себя только я один. И самое обидное, что это великое событие никак не влияет на происходящее вокруг. Вот армия из четырёх бойцов пытается взять неприступную крепость, забрасывая обороняющихся снежками. Атака благополучно отбита. С каждым новым наступлением крепость становится выше и неприступнее, так как процесс строительства не прекращается ни на секунду. Вот с поля боя за шкирку тащат домой раненого бойца, такого же обмороженного и орущего, как я. Память выдёргивает картинки из детства, первые, обрывочные, меняет события местами во времени, но неизменно возвращает всё в тот же шумный двор. Но, всё-таки, самые первые воспоминания – это, наверное, первые сильные эмоции и не всегда хорошие. Хорошие будут потом. Много хорошего. А пока… Вселенная, отзовись!

Снег падает, не переставая, огромными хлопьями. Очень много снега, как будто там высоко на небе кто-то разорвал большую подушку и вытряхнул всё из неё на землю. Белое покрывало укутывает древний город на Волге. Вот она – настоящая русская зима, о которой писали Пушкин и Некрасов. Зима, созданная для самого счастливого детства, для весёлых игр и шалостей. Особенно шалостей. Огромный сугроб возле деревянных сараев никого не мог оставить равнодушным. Вот первый смельчак забирается на крышу сарая, карабкаясь по выступающим доскам, смотрит вниз, оценивает взглядом белый снежный холмик внизу, поворачивается спиной… и летит. Исчезает! И, вдруг, под радостные вопли из сугроба появляется улыбающаяся и сверкающая глазками снежная голова. И никому не могло прийти на ум, какая опасность могла скрываться в том сугробе. Но, прочь сомнения и здравый смысл! Первопроходец остался цел и невредим, и вот уже старый сарай недовольно поскрипывает под ногами весёлой толпы.

Снег по-прежнему валит. Его очень много. Снега хватит на всех. Во дворах растут баррикады и замки, укрытия и берлоги. Снег – идеальный строительный материал. Что за зима без снега! И пока его много, детям и взрослым скучать не придётся. Причём, во всех смыслах. Снегоуборочной технике тоже.

Зима во Ржеве словно волшебная фея дарит сказку маленьким восторженным сердцам. Вот самый опытный из взрослых прокладывает лыжню. Следом за ним по готовой лыжне катаются все подряд – и взрослые, и дети. Сходить с лыжни очень тяжело, но каждому хочется непременно проложить свой собственный путь, и вот уже снежный покров превращается в лабиринт. Из сарая папа достаёт длинные широкие доски и сколачивает из них огромную швабру. По крайней мере конструкция очень напоминала большую швабру. И с этим нехитрым прибором, с коньками наперевес, мы шли на болото. Папа расчищал шваброй лёд от снега, чтобы можно было кататься на коньках. Когда Волга достаточно промерзала и лёд становился крепкий, начинался главный аттракцион. С высокого склона на левом берегу на огромной скорости неслись кто на санках, кто на лыжах, кто на фанерке, а кто и вовсе кувырком. Ну и кто не катался на паровозике из саней? Обычно он был не очень длинный, потому что чаще всего катали самых маленьких пассажиров. Тягачом служил чей-нибудь сильный папа, зато с заносами, разворотами и препятствиями в виде сугроба. Детвора была в восторге.

Такое вот оно было зимнее детство. Такими были первые яркие воспоминания о самом любимом и родном, почти никогда не умолкающем дворе лучшего на свете города с таким грозным и рычащим названием – Ржев. Это потом, гораздо позднее, я узнал, что Ржев – старинный город ткачей и ремесленников, город, переживший страшные месяцы оккупации и практически стёртый с лица земли войной. Город, который, несмотря ни на что, выстоял, а из уцелевшей церквушки, едва ли ни единственной сохранившейся постройки в городе, навстречу освободителям вышли немногим более двухсот жителей, оставшихся в живых из пятитысячного населения. Всё перемолола война, сожгла и уничтожила, оставив незаживающие раны в сердцах людей. Слёзы и скорбь.