– Нет, не всё, – пронзая взором надзирающего прокурора, угрюмо возразил Подлужный. – Есть ещё колесо и след от автомобиля.
– А где экспертные заключения по ним? – ехидно осклабился Сясин.
– Будут.
– Вот когда будут, тогда и поговорим. И потом: ублюдочный художник и гулящая девка – два разных трупа. Два разных эпизода.
– С чего это? – подскочил на стуле Алексей. – А дневник? А то, что Фирстов их видел вместе перед убийством? А опознание изображений знака зодиака девушками из турбюро? Это что?
– Это? Это недожаренное блюдо, хе-хе… Вами недожаренное, Подлужный. Такие вот пирожки с котятами, – плотоядно потёр ладони Сясин, точно ему ко второму завтраку на жаркое подали свежеприготовленного подчинённого.
– Вульгарщина какая-то, – не оценил остроумия вышестоящего руководителя Подлужный.
– Хватит, товарищ следователь, – прервал его Сясин, подтянув узел галстука на своей жирной шее (что Алексей завершил бы с куда большей ретивостью). – Не намерен с вами турусы на колёсах разводить. Можете жаловаться. А пока забирайте дело и экземпляр моего постановления об освобождении Сукиасяна из-под стражи. Первый экземпляр Штапов уже увёз в изолятор. А вас, Яков Иосифович, я попрошу усилить надзор за законностью действий в лице данного самоуверенного товарища. Иначе подыщем под названную прокурорскую функцию кого порасторопнее.
Подлужному до сих пор не доводилось слышать, чтобы в подобном непочтительном тоне с Двигубским кто-либо разговаривал. И Алексей, забирая дело, даже застыл у большого канцелярского стола.
Двигубский по-старчески замедленно поднялся со стула и с достоинством, помяв мясистый кончик родовитого носа, ответил:
– Не зарывайтесь, Ладомир Семёнович. Не вы назначали, не вам и решать. Вы ещё у мамки сиську учились сосать, когда я первую санкцию подписывал. Не зарывайтесь…
И Яков Иосифович без разрешения пошёл прочь, на ходу, по-дворянски учтиво кивнув Сясину головой, как бы произнося: «Честь имею!»
Эх! Двигубский совсем упустил из виду, что перед ним восседал отнюдь не настоящий потомственный русский или советский офицер, готовый наперёд простых солдат, когда надо, сложить голову за Россию-матушку.
Подлужный же , крайне недовольный и исходом совещания, а равно обидевшийся за шефа, выходя, тоже не преминул подъесть Сясина:
– Пирожки с котятами, говоришь? Х-хэ, ну и вкусы здесь!
2
Сясин Ладомир Семёнович действительно не происходил из семьи настоящего потомственного русского или советского офицера. Отнюдь. Он родился всего-навсего в семье торговых работников. Зато, каких торговых работников!
Папа Ладика некогда был директором Гастронома № 1 Среднегорского горпродторга. Оттого, при централизованном распределении в Советском Союзе материальных благ, в доме Сясиных не переводились очень качественные и очень дешёвые, а потому и дефицитные, продукты питания. И множились тёплые, почти родственные отношения с нужными людьми из высших эшелонов власти.
Мама Ладика была третьим лицом в Среднегорском горпромторге. Потому у Сясиных, словно по мановению волшебной палочки, будто из небытия возникали и множились крайне востребованные и при всём при том недорогие промышленные изделия. Немудрено, что жёны важных людей «сверху» почитали маму Ладика больше, чем архангела Сачиила76 или звёзд экрана и эстрады.
Поток этого благолепия чудесным образом проливался и на самого Ладика. Его обожали взрослые дяди и тёти в ясельках и в детском саду, в школе и в международном пионерском лагере «Артек». Да и в Среднегорском университете с пониманием отнеслись к тому, что Ладик мечтает поступить на юридический факультет. В общем, казалось, что солнце светит баловню судьбы исключительно в попутную сторону. Ан нет. Была у него давняя, так и не исполнившаяся, мечта.
В любого человека в той или иной мере Господь вложил ощущение прекрасного. А уж как сумеет распорядиться эстетическими чувствами и представлениями каждый из нас – зависит от конкретной личности, условий его бытия и воспитания. Внешне невзрачный (и где-то даже безобразный) заместитель прокурора области Сясин Ладомир Семёнович с молочных зубов безумно любил балет. Обожал его. Поклонялся ему. Мальчишкой он даже пытался поступить в хореографическое училище, вопреки уговорам сконфуженных родителей. Туда его и хотели бы принять (горпродторг и горпромторг на дороге не валяются), но…, несмотря на всё расположение, вынуждены были отказать. Ибо уродился Ладик неуклюжим и нестройным, ширококостным и толстым. Да ещё и медведь ему на ухо наступил.
Однако детское разочарование не перекинулось обидой отторжения с конкретных людей на само божество – на балет. Ладик с прежней страстью старался не пропустить ни одного балетного спектакля в Среднегорском театре оперы и балета. Он знал наперечёт всех артистов танцевальной труппы, а от ведущих танцовщиц заполучил программки с автографами. И пускай его никто не принимал всерьёз, Ладик, уже учась на юриста, добился того, что его стали выпускать на сцену в массовках. И он, млея от восторга, истуканом застывал на самом заднем плане – за кордебалетом, в заданной позиции в бутафорском костюме какого-нибудь испанского гранда позади корифеек, статистов и декораций.
В балете Ладика пленяла сказочность и пуще всего, конечно же, балерины. Ведь они были такие прекрасные, тонкие, воздушные и невесомые, в отличие от него. Приобщаться к их творчеству, дышать с ними одним воздухом, видеть вблизи их упругие тела-струнки, слышать их волнующий смех, иногда касаться их ажурных пачек – разве ж это не награда?
На большее Сясин и не рассчитывал. С его типажом смешно было надеяться на большее. Для него дорога к сердцам полубогинь раз и навсегда была заказана. Самая захудалая (из сонма худобы, да простится подобное святотатство!) из них коли и обращала внимание на неказистого упитанного обожателя, то со снисходительной усмешкой или с неприятием, граничащим с брезгливостью. И внутри невзрачного балетомана возникал антагонизм, дикое напряжение и неудовлетворённость из-за сумасшедшего влечения к небесноподобным грациям и обречённой невозможностью обладания ими. Так что ж тогда оставалось Ладику? Обмараться и не жить, что ли?
Люди давно познали, что пути Господни неисповедимы. Пути дьявольские – тем паче. И сатанинские происки предоставили Ладику шанс, чтобы причаститься к внутреннему миру дивных созданий. Чёрт явился к нему в образе артиста театра Кирилла Юдова. Кирилл не блистал талантом, исполняя партии второго плана, но был чрезвычайно хорош собой. Он пользовался успехом у женщин. О, если бы тем история и ограничивалась… Имея стройные ноги, Юдов не знал отбоя и от части мужской труппы. Потому иногда балетные девушки не без язвительности вопрошали: «Кирилл, как вы относитесь к педерастам?». «Да никак не отношусь, – ничуть не смущаясь, с хихиканьем отвечал стройный, как кипарис, Юдов. – Просто отношусь, и всё!».
Попросту говоря, в храме Терпсихоры его звали казановой, «гомиком» и «двусторонним козлом», а сложно изъясняясь, он принадлежал к бисексуалам. Сложно потому, что в семидесятые годы двадцатого столетия и слова-то такого – бисексуал – даже в продвинутых творческих коллективах провинций Советского Союза слыхом не слыхивали.
Зато почти всем было известно, что артист средней руки (к коим принадлежал и развращённый повеса) беден, как церковная мышь. Наслышан о том был и Сясин, у коего деньжата водились. И глубоко символично, что две крайности и две нужды – сугубо платоническая и сугубо материальная – однажды сошлись.
Началось всё с того, что Сясин и Юдов, пребывая в подпитии, «ударили по рукам» из-за Галочки Севидовой – молоденькой выпускницы хореографического училища, только-только зачисленной в штат театра. На кону фигурировала бутылка пятизвёздочного коньяка, стоимостью шестнадцать рублей двенадцать копеек. Названной суммой Ладик и рисковал, ставя на то, что Галочка непорочна и неприступна. Ту же меру ответственности (о морали речи не шло) принял на себя и «двусторонний козёл», утверждая, что ему достаточно недели и для растления девушки, и для проверки её целомудренности.
