Такими вот разными, но одинаково любимыми сыновьями вознаградила жена Подлужного. И не мудрено, что он по ним жутко соскучился. Что касается мужской жажды Алексея по Татьяне, то эта тема настолько очевидна, что не нуждается в раскрытии.
7
Подлужный и Бойцов сидели рядышком за столом в кабинете следователя и изучали свежий совместный обзор областного УВД и облпрокуратуры за второй квартал текущего года о нераскрытых убийствах и лицах, пропавших без вести. Первый раздел документа они одолели без сучка без задоринки за четверть часа. Однако в конце второго, когда Николай уже «отвалился» на спинку стула, Алексей вскрикнул так, точно ему шило вонзили в известное место.
– Ты чего?! – сценично всполошился сыщик. – Аль блохи завелись?
– Николя-а-а! – игнорируя дурашливый тон приятеля, задохнулся от пронзительной догадки Алексей. – Читай! Вот тут. Видишь? Пропал некто Бухвостов Лев Александрович, 1937 года рождения.
– И чего?
– А то, что живёт он… Вернее, числится проживающим в квартире шестьдесят три дома двадцать четыре по улице Швецова.
– Ну?
– Баранки гну! Там же живёт и Алькевич Борис Семёнович. В квартире шестьдесят один. То есть, судя по нумерации, жильё Алькевича располагается этажом выше. Стало быть, это третий и четвёртый этажи. Занятное совпадение?
– Более чем, – сморщил лоб Николай, прокручивая в уме варианты. – Ну-кась, пробью я через УВД, кто по Бухвостову заяву накатал?
И сыщик принялся вращать диск телефона. Через пять минут он уже знал, что заявление подал некто Ситов Жан Леопольдович, член Союза художников СССР. Потому разыскник помчался его допрашивать.
– Ну, чё, Ляксей, – выдал Бойцов от выхода, – что там вякал твой Платон? Ищу человека?
– Не Платон, а Диоген39, – проронил ему вслед Подлужный.
Но сыщик его уже не слышал. Алексея это не очень расстроило. Он тоже спешил. К Двигубскому – за санкцией на производство обыска в квартире Бухвостова.
8
Подлужный, Бойцов, девушки-практикантки и управдом со слесарем, вскрывшим входную дверь квартиры Бухвостова, ступая, словно по тонкому льду бездонного водоёма, гуськом «просочились» внутрь. На вошедших пахнуло запахом нежилого. Просторное бухвостовское «бунгало», переоборудованное из трёхкомнатной в двухкомнатную квартиру с кухней, представляло собой типичную неухоженную и заброшенную холостяцкую «берлогу». Это ощущение усиливали сопутствующий запах табака, не выветривший до сих пор, бутылки из-под спиртного, а также полное отсутствие хозяина. Зато нетривиальным для советского человека оказалось наличие взамен гостиной большой мастерской, уставленной мольбертами с подрамниками.
– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – шепнул Николай Алексею, едва заглянув в мастерскую. – Марина!
И впрямь! С листов ватмана, картона и холстов на самозваных гостей завлекающе взирала Марина Алькевич! Десятки Марин! В виде первичных эфемерных набросков, как пробы пера; затем – в форме эскизов, более глубоких зарисовок и этюдов, раскрывающих общий замысел художника; и наконец – воплотившихся в нескольких законченных миниатюрах.
В углу, тыльной стороной к посетителям, размещался холст внушительных размеров. Обогнув мольберт, Подлужный вздрогнул, потому что с полотна на него маняще смотрела концентрическим взглядом… живая Марина! Вернее, почти как живая.
Мастер изобразил её обнажённой и во весь рост. Молодая женщина, правда, прикрывала грудь и лобок руками, но даже на картине она эту тягостную обязанность исполнила не так, как прячут перси и прочие прелести красавицы, застигнутые в будуаре врасплох. Отнюдь… Пальцы она развела столь ловко, что были видны спелые соски её сладких грудей, а из-под лобкового пушка вишнёво темнело то, на что располагал правом избранный счастливчик. Она как бы выплёскивала наружу броской фактурой собственные сетования: «Так и быть, я прикроюсь, коль этого требуют законы жанра. Раз так предписывают правила приличия. Но право же, куда как замечательнее и приятнее восхищаться мной и хотеть меня без глупых помех. И не только восхищаться, но и прикасаться, ощущать и даже… Впрочем, дальнейшее будет зависеть от вашей подлинно мужской устремлённости! А ещё в большей степени – от моего желания. Дерзайте, завоёвывайте меня…»
– Ништяк! Я балдю! – шепнул Подлужному Бойцов. – У меня ажник червячок заегозился. И из-под спуда наружу запросился.
– Коля! – измеряв пошляка тяжёлым взором, каким оценивает утончённый рафинированный эстет вульгарного плебея-гедониста, укоризненно покачал головой Алексей.
В спальне Бухвостова участники осмотра натолкнулись и на иные признаки того, что Марина Алькевич являлась не только музой и вдохновением, но и частым отдохновением живописца: недокуренные сигареты в пепельнице со следами губной помады на мундштуках, женские плавочки и мужские трусы, а равно простыни в специфических пятнах. Наличествовали и некоторые иные предметы, стыдливо повествовавшие опытному глазу о том, какие сексуально-эротические смерчи проносились над сим прозаическим одром, сметая воображаемый балдахин…
И это – после впечатляющего образа на холсте. Впрочем, безобразие есть необходимый и обязательный фон красоты. Равно как, увы и ах! копание в грязном белье – тот будничный атрибут следопыта-законника, что порой позволяет людское бытие сделать чуточку чище.
Впрочем, действительно сногсшибательная вещичка ждала следователя на нижней полке тумбочки. Под спудом старых газет покоился дневник Бухвостова. Он представлял собой замызганную общую тетрадь в клеёнчатом переплёте.
Завершая обыск, Подлужный, вопреки своим художественным вкусам, изъял «общим чохом» картины и наброски, сигареты и простыни, окурки и тюбик губной помады, бутылки из-под алкоголя и стаканы, а также несколько фотографий хозяина квартиры и «зеркало его души» – записи.
9
Вернувшись в прокуратуру, Подлужный не только по долгу службы ознакомился с письменными откровениями художника.
Начальные пятьдесят-шестьдесят страниц, прибегая к гегельянско-ленинской терминологии, являлись унылым образчиком рефлексии запаршивевшего интеллигентика, скулившего о невостребованности его бессмертной души в той косной и душной юдоли печали, что именуется Советским Союзом. А равно поносившего «поганку-жену, променявшую его на любовницу» (именно так в тексте). Эту часть гадких излияний нытика детектив пролистал махом. Но далее за вязью букв проступило откровение, «клеившееся», как сказал бы Коля Бойцов, с задачами, вставшими во весь рост перед следствием.
«7 мая. Я не располагаю и одним шансом из миллиона на то, что эта Богиня, сошедшая с небес, хотя бы произнесённым с отвращением «Фу!» или с презрением «Фи!», вдруг обнаружит ничтожность моего существования, – черкал Бухвостов. – Куда нам! Она постоянно окружена блестящей золотой коммунистической молодёжью, угодливыми кавалерами на авто, стелющимися перед Нею на асфальт. Что Ей до непризнанного гения на шестом десятке лет, у коего паблисити и просперити – в прошлом? Непостижимо, но я даже не представляю, как мог прошляпить Её феноменальный восход над чахлым среднегорским ландшафтом! Что ж, беспробудные загулы с Жаном не могли не сказаться. Но… Но… Она есть – и дегтярная чернь моей планиды позади. Настала новая эра! Тьфу-тьфу!
11 мая. Пятый день не пью. Послал Жана и его выпивон на фаллос с забубённым наконечником. Перманентно мечтаю лишь о Ней. Был поглощён грёзами ваяния Её божественного облика. Поначалу терзания меня грызли, угнетали и ломали глубоко внутри. Сегодня, хуже прободной язвы, искания прорвались наружу. У меня всегда так: хожу вроде беременной бабы, мающейся от токсикоза, водянки и хотенчиков, а в итоге – рожаю образы со смертельной натугой, с блёвом, с кровью и дефекацией – вдрызг до потолка… Благодарю тебя, Господи! Проявились первые наброски. Эдак я умел творить в безвозвратной молодости. И пусть в те годы техника живописи, что там! – была не та, зато пихала неистощимая прорва энергии, напора, интродукции, уверенности в себе. Подобного прорыва вулканической мощи не ощущал в себе с той поры. И вот, попёрло!
