Любящий отец и муж изголодался по общению с мальчишками и по женской ласке. И поначалу его мысли беспорядочно перепрыгивали с одного объекта любви на другой, но затем всё же сосредоточились на маленьких существах. Тем более, что у Подлужного были замечательные сыновья.

Сергунька в семье Подлужных появился семь лет тому назад. И оказался необычайно одарённым – в плане интеллектуальных задатков. Уже в полгода первенец начал говорить. Причём «стартовал» он отнюдь не с общепринятого «мама». В связи с этой «неувязочкой» Алексей в дружеской компании любовно подшучивал над Татьяной:

– Представьте себе моё полуобморочное состояние, – иронизировал он в окружении близких людей, – когда вместо долгожданных «папа» или «мама», я услышал многозначительное «дя-дя»! С тех пор меня не покидают сомнения, – сценически талантливо сетовал «непутёвый» папаша под тихий понимающий смех родни.

– С твоим апломбом капелька сомнения не повредит, – парировала его шутку с гордостью и безгрешностью молодой матери Татьяна.

– Моя дочь выше подозрений!³⁷ – горделиво изрекала известный и несколько подправленный афоризм тёща Людмила Михайловна.

– Чей бы бычок ни прыгал, а телёночек-то наш! – нежно целуя внука, категорично «прекращала прения» мама Алексея под дружный и теперь согласованный хохот собравшихся.

Ещё не достигнув и годовалого возраста, Сергунька уже говорил осознанными краткими предложениями. Иногда, заигравшись, он нечаянно мочился в штанишки и тогда бодро «докладывал» матери: «Моки штуки!». Это означало, что штанишки мокрые и их надо бы сменить. Если же такая младенческая промашка случалась с малышом в присутствии отца, то бутуз начинал слезливо кукситься, ибо папаша воспитывал его построже.

– Ай-яй-яй! – стыдил сынишку Алексей. – Нехорошо. И не плач – ты же мужчина!

– Я и пачу, амо пачеца! – катилась безгрешная слезинка по пухлой щёчке малыша. – И пачу, амо пачеца!

На взрослый язык это переводилось так: «Я не плачу, само плачется!». При этом досадовал Сергунька на собственную слабость, а не на отца. Папу, вопреки взыскательности последнего, он обожал.

По мере взросления, детский пытливый умишко Сергуньки постоянно и неустанно постигал мир. Однажды на прогулке Подлужный катил коляску, в которой сидел сынишка, вдоль длинного забора. Татьяна шагала рядом с ними и прислушивалась к диалогу двух любимых мужчин.

– Папа, ето сто? – любознательно осведомлялся мальчик, показывая пухленьким указательным пальчиком на мелькающие штакетины.

– Забор, – был по-мужски лаконичен отец.

– А ето? – не оставлял его в покое малыш, глядя на «хоровод» штакетин.

– И это забор, – делился опытом наставник.

– А ето? – дивился нескончаемому потоку ограждения Сергунька.

– То-же за-бор, – интонационно внушал наследнику Подлужный.

Наконец изгородь оборвалась. Вплотную к ней, точно принимая своеобразную эстафету, стояли рядком мужики, уже «сообразившие на троих».

– И ето забол! – реабилитируясь перед папой, глубокомысленно обобщил Сергунька, тыча пальчиком в направлении выпивох.

Услышав его умозаключение, всегда выдержанная Татьяна засмеялась, подобно невоспитанной девчонке, забыв прикрыть ладошкой рот. Подлужный также расхохотался.

– Умница ты моя! – вытирая слёзы, набежавшие на глаза, расцеловала мама в щёчки сынишку. – Уж они-то однозначно – забор. Шпалы дубовые.

– Кон-конкретность дет-детского сознания, – сквозь смех, с научных позиций разъяснял Алексей жене логический феномен мышления малыша.

– И ето забол! И ето забол! И ето забол! – довольный произведённым эффектом, уже балуясь, показывал маленький шалун на спешащих мимо них прохожих.

На третьем году жизни сына Подлужный подарил ему кубики с картинками, на которых были нарисованы буквы, иллюстрированные соответствующими предметами. Трёх уроков хватило с лихвой, чтобы Сергунька овладел азбукой. Тогда Алексей к кубикам добавил книжку «Весёлая азбука». Тех же трёх сеансов чтения оказалось достаточным, чтобы Сергунька запомнил наизусть незатейливые стишки.

После этого участие отца в этом процессе оказалось излишним. «Бэ, – поочерёдно тыкал пальчиком смышлёный малыш в стилизованные изображения букв, стараясь внятно выговаривая каждое слово. – Беге-мот лазинул лот, бул-ку плосит беге-мот. Цэ. Цапля ва-азная, носаа-тая, це-лый день стоит как статуя. О. Ослик был узасно зол. Он узнал, сто он осёл».

Вскоре шустрый мальчонка уже читал. Как-то раз на прогулке старшей ясельной группы он, глядя на вывеску, важно произнёс: «Пла-дук-ты – Пладукты». Изумлённая воспитательница Вера Ивановна, вопреки поговорке, не приняла глас младенца за истину: ребёнок элементарно запомнил общеизвестное слово. По той же причине не убедили её и оглашённый воспитанником в ходе дальнейшего променада аншлаг на «Доме быта».

Объяснимый скептицизм опытного педработника оказался подорванным при посещении бассейна-лягушатника. Потому что там маленький грамотей углядел и громогласно, на свой лад прочитал надпись с обратной стороны запасных стеклянных дверей: «дохы в зоп». Введённая в кратковременное замешательство, Вера Ивановна заглянула на лицевую сторону двери и потрясённо прочитала: «Пож. выход». Лишь это нестандартное доказательство сломило её предубеждение. Подобное не отрепетируешь.

– Дохы в зоп! – хохотала воспитатель, рассказывая о дневном «происшествии» Алексею и Татьяне, забиравшим сына из яслей. – Надо же! Сколько живу, а эдакого дива ни один оголец не преподносил. А ведь ему ещё и трёх нет.

– Это ещё что, – невозмутимо ответил Подлужный. – Мы однажды проходили мимо «Трикотажоптторга». Так Серёжа, знаете, как прочитал? «Три Кота Зоп Торг». Я, само собой, принялся допытываться: откуда в его лексиконе взялось уличное слово «Зоп». А он мне так снисходительно и растолковал: «Да у нас Вася Кыцкин всегда так говолит».

– Ха-ха… Угу, – смущённо оглядевшись по сторонам, сквозь смех призналась Вера Ивановна. – Есть у нас в группе… Вася…

В четыре года отец обучил Сергуньку игре в шахматы, а в пять лет тот «негостеприимно» обыграл Колю Бойцова, заглянувшего к Подлужным «на огонёк». Николай счёл проигрыш за случайность и целиком отнёс его на недооценку партнёра. После фиаско сыщика и во второй партии, сыгранной им уже всерьёз, на Николая было смотреть и смешно, и жалко. Он имел столь обескураженный вид, как если бы в магазине самым бесцеремонным образом обвесили и обсчитали инспектора ОБХСС.³⁸

Другим рос младший сын Подлужных – Мишутка. Хотя говорить о нём одновременно и проще, и сложнее: семь месяцев – чересчур малый срок даже для самых предварительных выводов и суждений. Меж тем самобытность мальца уже угадывалась. Наперекор инструкции-наставлению, которой после рождения младенца снабдила Татьяну участковый врач-педиатр, Подлужный-младший начал «держать головку» немедленно после рожденияна, а не на второй месяц, как то предписывали незыблемые медицинские каноны. В четыре месяца он начал самостоятельно садиться. Ползать он не то что недолюбливал, а презирал это недостойное человека занятие. Потому малыш дерзко «перепрыгнул» через «черепаший» этап и в полгода уже вставал и дерзко вышагивал по детской кроватке, цепко хватаясь за обрешётку и перильца.

В ту пору ему досаждали режущиеся зубки. Однако Мишутка неохотно прикусывал ими пластмассовые игрушки и специально купленное резиновое кольцо. Зато, поднявшись в кроватке, с удовольствием мусолил деревянные поручни, напоминая уморительного и симпатичного бобрёнка.

Контрольную группу сверстников по физическим показателям Мишутка опережал на полтора-два месяца. «Весь в деда», – говорила про него мама Алексея. Во всём же прочем он рос обычным мальчиком, если не считать его повышенной двигательной активности. В отличие от усидчивого Сергуньки, с которым в младенчестве Подлужные горя не ведали, младшенький не давал родителям и секунды покоя. Он вечно к чему-то тянулся, куда-то лез, чего-то требовал. Но при всём при том был чрезвычайно общительным и обаятельным ребёнком. Обожал, чтобы папа водил его на ножках, хватаясь за отцовский палец.