Мысли лихорадочно работали, пытаясь зацепиться хоть за что-то рациональное. Предчувствие подсказывало, что подвохов тут может быть гораздо больше, и пусть я даже был сыном нечисти, но человеческое любопытство и человеческие слабости сейчас, очевидно, перевешивали.

– Кто просил? Куда привести? Зачем?

– Поехали. Увидишь.

Я быстро обернулся в сторону своего дома. За деревьями мигали огни окон: какое-то погасло, какое-то зажглось, в других были видны силуэты жильцов, которые занимались привычными делами. В другой такой вечер я бы уже лег и смотрел какой-нибудь документальный ролик перед сном, но сегодняшнюю возможность нельзя было упускать.

Конечно, это была ловушка, причем даже не хитроумная, но теперь мне даже не стыдно, что я в нее попался.

– Ладно. Поехали. Туда и обратно.

– Так, что-то я не понял… – Из окна машины Арсения я видел Пречистенскую набережную. За рекой – золотые купола храма. А чуть правее впереди возвышались разномастные башенки из красного кирпича – штаб ловцов в доме Перцовой. – Мы куда приехали? Зачем?

Арсений даже не посмотрел в мою сторону. Дождался зеленого сигнала и свернул на светофоре. Рядом со штабом на тротуаре стояли люди. Человек десять. Ночью. Просто стояли и смотрели в сторону нашего автомобиля. Мне еще больше стало не по себе.

Молчаливые силуэты собравшихся особенно мрачно смотрелись на фоне будто бы несерьезного, сказочного здания штаба из красного кирпича: хоть ночью и не очень хорошо удалось бы рассмотреть подробности архитектуры, но я и без того помнил и майоликовые панно по фасаду, и драконов под балконом, и трубу в виде совы. Из-за драконов его и прозвали в народе «домом с крокодилами», и ловцы нечисти прикидывались курьерами одноименной службы. Кто-то из прежних директоров придумал такую шутку, которая прижилась. Штаб ловцов всем своим видом кричал, что здесь творятся сверхъестественные дела, и совсем не пытался прятаться – наоборот, красовался в центре города. Тот самый случай, когда лучший способ спрятать что-то – это оставить на виду.

– Либо ты объяснишь мне, что тут происходит, либо я выпрыгиваю из машины! – рявкнул я на ухо Арсению.

– Для того и везу, – спокойно ответил он. – Чтобы объяснить.

Я вновь откинулся на спинку сиденья, выдыхая. Может, и правда зря переполошился, но выглядело это все очень странно.

Кроме людей я ясно заметил и анчуток, и кикимор, и лешачат. Нечисть жалась ближе к стенам, скромная и тихая, но глазища у всех любопытно сверкали. Сбежали со своих мест, выходит? Я нахмурился.

Арсений остановил машину напротив входных дверей, над которыми красовалось панно в виде кокошника с изображением птицы Гамаюн. Из дверей вышла женщина, запахивая на груди пуховый козий платок. Приоткрыв рот от удивления, я окликнул начальницу:

– Любовь Валентиновна, вы чего ночью на работе?

Она крутанулась, ища источник звука, прежде чем поняла, что я сижу в машине. Арсений заглушил мотор и отстегнул ремень безопасности.

– Приехали. Доставлял нечисть, а теперь тебя самого доставили.

Я вышел из салона. В лицо ударил прохладный апрельский ветер с реки, сильно пахло водой, сырой землей и мокрым асфальтом. Сердце на миг замерло. Показалось: вот же оно, это и есть твоя жизнь. Прекрасная, ароматная, острая и сладкая. Хочется быть, дышать, жить – но что-то будто бы переломилось в этот миг. Сам мой мир дал трещину, но в чем именно, я пока не мог понять.

Понял очень скоро.

Любовь Валентиновна, наша строгая директриса департамента, тихо запела, отстраненно раскачиваясь и глядя мне прямо в лицо. Перед глазами у меня замерцало золотистое марево из мельчайших песчинок, голова стала тяжелой, будто меня опоили каким-то сонным зельем или загипнотизировали. Я упал на асфальт, ударившись затылком.

Теперь я знал, что мне не желали зла, – но в большей степени желали добра сами себе.

Сознание померкло.

Очнулся я в каком-то незнакомом помещении.

На службе я привык к офисным кабинетам, оборудованным под нужды департамента по контролю за нечистью. Да, когда-то здесь были причудливые интерьеры, которые унесла революция, но теперь остались в основном лишь безликие комнаты с белыми стенами. Правда, четвертый этаж полностью оборудовали под комфортные для разномастной нечисти условия: там можно было найти и уютные интерьеры для целых семейств домовых с кикиморами, и имитации лесных опушек для самых мелких и хилых лешачат, и комнаты с ваннами и аквариумами, где отлично себя чувствовали мелкие водяные духи.

Но меня приволокли в подвал. Нам, ловцам, всегда говорили, что после потопа тысяча девятьсот восьмого от подвала почти ничего не осталось. А до серьезного разлива Москвы-реки здесь располагалось кабаре и мастерские художников. Потоп погубил и многие картины тоже – когда я был студентом, ходили байки, будто души картин переродились мелкой нечистью и поселились в подвале. Но чаще говорили, что вода так и осталась в нижнем помещении, черная и вечно холодная, и только множество благородных сотрудников департамента не дают страшному злу вырваться в воды Москвы-реки.

Ни то ни другое не оказалось правдой. Вернее, все оказалось правдой лишь отчасти.

Я сидел на стуле. Вокруг столпилось столько нечисти, сколько я, кажется, не переловил за всю жизнь: русалки, лешачата и лешие постарше, анчутки, бесы, духи, кикиморы, домовые, держащие за руки крохотных мохнатых домовят, какие-то неведомые твари, о существовании которых я и не подозревал. Среди рогатых, заросших мхом и корой, иссиня-бледных зубастых лиц с трудом можно было разглядеть нескольких людей. Одним из первых я заметил Арсения. Игорь и Марьяша тоже были тут. А вот с Любовью Валентиновной случилось что-то невероятное: от моей начальницы осталось лишь лицо, а тело у нее стало птичьим, в точности как у существа с панно над входной дверью.

Я хотел закричать, но из горла вырвался только хрип. Хотелось пить, и голову после колдовской песни, усыпившей меня, стягивало тугим железным обручем боли.

Пол у меня под ногами когда-то был паркетом, но теперь от него остались лишь полусгнившие отваливающиеся доски и проглядывающий камень с землей под ними. А дальше, в глубине помещения, плескалась черная вода, будто дикий пруд с пологими берегами. Ветер не задувал в подвал, но вода постоянно шла рябью, будто ее что-то тревожило.

– Что происходит? – выдавил я и сам удивился, насколько приличными словами выразился.

Я посмотрел в невозмутимые глаза своей начальницы, стараясь не думать о том, что она с какой-то стати оказалась птицей. Гамаюн – это верховная нечисть, как леший? Или еще выше в их иерархии? Кажется, все-таки я был плохим учеником.

Мне казалось, что я уже сошел с ума. Или что Марьяша добавила в начинку пирога какие-то особенные ингредиенты, и, проснувшись утром, я пойму, что мне все померещилось.

Но Любовь Валентиновна не ответила, только смотрела на меня с материнской нежностью, какой никогда у нее раньше не наблюдалось. Пробившись через толпу, ко мне подошел Арсений. Подцепил цепочку у меня на шее и вытащил камень поверх футболки.

– Мы с тобой оба – сыновья нечисти, – сказал он. Мне показалось, что он осторожно подбирает слова, чтобы не шокировать меня еще больше. Хотя куда, казалось бы, больше. – Сто с лишним лет дух верховного водяного, ослабший и почти мертвый, томился тут, изредка подселяясь в тела молодых людей, которые поили его своей силой. Водная нечисть всегда была частью этого мира, без нее баланс хрупок и неполноценен. Но верховный водяной слишком долго болел, и настоящего баланса достичь не получалось. Он позвал нас сегодня. – Арсений поднял тяжелый взгляд на благоговейно затихшую нечисть и снова склонился над моим лицом. Его дыхание обдавало свежестью, похожей на запах молодых листьев и росы. – Не бойся, брат. – Он почти ласково тронул мое плечо, но тут же сжал пальцы сильнее, ободряюще. – Ты нам поможешь. Мы долго поили верховного водяного эликсирами из энергии. Его дух окреп и просит тебя стать вместилищем для него. Ты сам станешь верховным водяным и дашь нечисти больше власти над людьми.