В ответ мне буркнули:
–
Хорошо
Я повесил трубку, собрал барахло в сумку, и, повесив на дверь номера табличку «Не беспокоить», ушёл.
7
– Кто?
Голос, раздавшийся из-за массивной стальной двери, я не узнал. Но рассудил, раз голос мужской – это либо батя, но его баса бы ни с каким другим не перепутал, либо брательник младший. Или, как вариант, двоюродный брат, он как раз присоединился к нашей весёлой семейке, перед тем, как я навострил лыжи из города.
– Открывай, родственник приехал.
– Кто? Какой, на хер, родственник?
– Егор? – Наугад назвал я имя младшенького.
– Ну.
– Х.ем палки гну. Это Валера.
– Б..ть. Ёп твою мать! – За дверью что-то грохнуло, залязгала и бешено задёргалась дверная ручка. – Валера, я щас, ты погодь, только не уходи. Да, ёп твою, батя, на все б..ть запоры, какого хера, сейчас, сейчас. Тут, б..ть, заело.
Ну да, узнаю отца, он всегда требовал запирать дверь на все замки, запоры и цепочки и страшно ругался, если кто-то этого не делал.
Снова скрежет отпираемых замков, лязг отодвигаемой щеколды, бряканье дверной цепочки и невнятная ругань.
Наконец дверь распахнулась.
Брата младшего, встреть его на улице – не узнал бы. Сколько ему было, когда я лыжи навострил? Лет двенадцать, кажется. Был он тогда тощим заморышем с патлами до плеч и кривыми зубами.
А теперь: здоровый бугай на пол головы выше меня, бритый наголо, но с бородой, пиратскими серьгами в ухе и белоснежной ровной улыбкой. Братишка протянул ко мне руки, словно желая обнять, но замер, всматриваясь в моё лицо.
– Да не ссы, Егор. Я это, я. Это всё, – я помахал рукой перед лицом, – маскарад. Рыжая из аэропорта вернулась?
– Нет. Там тебя ждёт.
Он посторонился, пропуская меня внутрь.
– Звони тогда, пусть сюда едет. Только скажи, чтобы не неслась как бешеная. Я тут и никуда не денусь.
Я переступил порог и, осмотревшись, констатировал – квартира изменилась, в отличие от дома – тёмно-серой громадины сталинского ампира. Прежде чем пересечь порог родного дома, я несколько раз обошёл его. Потом с полчаса наблюдал за подъездом и близлежащей территорией, пытаясь обнаружить слежку. И только убедившись, что за домом никто не наблюдает, поднялся к квартире, и не к основному входу, а к запасному расположенному через подъезд.
Исчезли обои в цветочек, зеркало в бронзовой раме и выгнутые бра на стенах. Всё стало светлое, в стиле лофт: псевдокирпич на стенах, натяжной потолок со спотами, и плитка под деревянные некрашеные доски, вместо линолеума.
Глянул на дверь моей комнаты, хотел было пойти к ней, но сзади кашлянули, и я всё понял.
– Что? – Я оглянулся на смущённо отводящего глаза брата. – Моя комната – уже не моя?
Егор пожал плечами.
– Когда мы поняли, что ты не вернёшься, Сонька её Лизке отдала.
– Ясно. Вещи хоть мои не выкинули?
– В гардероб отволокли. Не все, правда.
– Гардероб – это где? Я что-то не помню, чтобы в нашей квартире было такое место.
– Пойдем, покажу. – Братишка тяжело вздохнул. – Только тапки натяни. Сонька не разрешает в ботинках по квартире шляться. И куртку давай повешу, она…
– Не любит, когда в уличной одежде по квартире шарятся. – Закончил я за него. – Ну, кто бы сомневался.
8
Я стоял перед гигантским шкафом, которого, кстати, не помнил, и с грустью, да нет, пожалуй, с любопытством смотрел внутрь. Немного мне осталось от прошлой жизни. А впрочем, чего я хотел? Исчез, не обняв никого из родичей на прощание, не сказав даже прощай, лишь бросил короткую записку в почтовый ящик: «Я – норм. Меня не ищите».
За спиной опять смущённо кашлянул Егор.
– Болеешь? – Иронично поинтересовался я.
– Нет. – Он вздохнул. – Это Соня в сердцах выкинула. Ещё до ремонта. Диски, кассеты, книги…
– Ага, – перебил я его, – весь шмот, проигрыватель, гитару и всё остальное тоже.
– Не, – улыбнулся братишка, – проигрыватель с колонками я себе забрал, он у тебя зачётный. А гитару Ольга забрала, когда подросла.
– А рисунки?
Лет до пятнадцати, пока не начал потихоньку вливаться в криминальный мир нашей семейки, я любил рисовать. Впрочем, любить – совсем не отражало моей страсти. Я рисовал везде: дома, в школе, на заборах, в заброшках на стенах, на обратной стороне тетради, на альбомных листах, на обоях и парте. Получалось – по заверению друзей и родственников – очень неплохо. Рисовал в основном могучих воинов в доспехах, с мечами наперевес, да обнажённых дев, учась по репродукциям Валеджио и Райо. Выходило натуралистично. Самые лучшие украшали стены моей комнаты, часть разошлась по друзьям и знакомым. Я даже год в художке отучился, а потом затянул меня водоворот опасной уличной жизни, и я всё забросил.
Егор тяжело вздохнул.
– Тебе лучше этого не знать.
– Ясно, сожгла. Ну да ладно. Где Ольга, кстати?
– Учится в столице.
– А остальные? Мать, отец, кто там у нас ещё на ниве семейного бизнеса подвизается?
Брат погрустнел.
– Мать, после того, как Лизку похитили, приболела, вся на нервах, давление там, и всё такое. Я ей укол поставил, сейчас спит. Батон у себя сидит, ему ничего и не сказали, он что-то совсем в последнее время сдал, из комнаты почти не выходит. Сказать им, что ты приехал?
– Пока не надо.
– Иван, братуха двоюродный – ты должен помнить, с Сонькой поехал.
– Ладно. Сеструху дождёмся, тогда и созовём семейный совет. Ты вообще в курсе происходящего?
– Без деталей.
– Понятно. Ты чем в нашем, точнее, в вашем бизнесе промышляешь?
– Компы, программы, сбор данных, ну и так, по мелочи. Взломать, инфу слить или, наоборот, залить, в базы изменения внести.
– Хакер, значит.
Брат поморщился.
– Программист серый. И это, у нас сейчас серого дохода почти нет, изредка, если кто сильно важный попросит. Мы давно уже честным бизнесом занимаемся.
– Ну, ясно. Ладно, оставь меня пока одного. Сонька появится – семафорь.
Дождавшись ухода брата, я принялся вяло ковыряться в шкафу. Из всего моего добра остались: любимая кожаная куртка, с потайной кобурой в рукаве, чёрные джинсы с усиленными коленями, кепка-восьмиклинка, чёрная водолазка и… И больше ничего. Ну да, Рыжая всегда как огонь была.
Я снял с вешалки кожан. Из темно-корчневой, почти черной кожи: толстой, чуть ли не ременной, плотной – не всяким ножом пробьешь – и тяжелой. Такие сейчас не делают. Пожалуй, единственное, оставленное здесь, о чём я жалел. Впрочем, нет – вру, не жалел, даже ни разу не вспомнил. Зачем мне в новой, светлой жизни была нужна гопническая куртка? Вот-вот, на хрен она мне не упала, но сейчас, пожалуй, пригодится.
Достал вещи из шкафа, понюхал. Пахнет, не сказать, чтобы свежестью, но чистотой точно, и можжевельником. Видимо, прежде чем закинуть то немногое, что осталось от моей жизни в шкаф, сеструха, а скорее – мать, постирала вещи.
Стянув свои тряпки, я надел водолазку и джинсы, накинул кожан на плечи и посмотрел в зеркало. В плечах село ничего, а вот в объёмах велико. Да, как мало от тебя, Разгон, осталось. За эти пятнадцать лет я, хоть и прибавил немного в росте, но зато и потерял килограмм пятнадцать. Занятия штангой и боксом поменял на йогу и стрельбу из Дайкю7– очень последнее успокаивало и приводило мысли в порядок. Но это ничего, так даже лучше, проще будет за плёткой лезть. А в том, что пекаль8 мне понадобится, я ничуть не сомневался. Не знаю, чуйка наверное – сколько раз она меня на границе выручала. Но, правда, один раз и подвела, ладно хоть не под монастырь.
Я пошарил по карманам. Сначала по внутренним. В левом лежало с пяток визиток. Не особо рассматривая, сунул их обратно. Лежали пятнадцать лет, пусть и дальше лежат. Есть не просят, и ладно. В правом – старые механические часы «Ракета» на толстом стальном браслете, подарок деда на пятнадцатилетие. Покрутив заводную головку, я поднёс часы к уху: ты смотри, тикают. Подумав, я надел их на запястье, взамен разбитых Петлёй смарт-часов.