Сегодня дежурит другая медсестра, взамен Лидии Сергеевны и в процедурной, после перевязки — обнадеживает:
— Завтра, Ваня, тебя утром обратно переведут, а там скорей всего выпишут и домой поедешь! Скучно здесь?
— Не то слово… — Оправдываю её надежды, если я от безделья чуть на стены не лезу, нормальный четырнадцатилетний подросток вообще тут с ума сходить должен.
Вечером долго не могу уснуть (отоспался впрок) и немного мандражирую перед завтрашним днём, когда размеренный и поднадоевший больничный распорядок сменится волей. Полагаться полностью на доставшиеся воспоминания бывшего хозяина тела не стоит, они во первых субъективны, во вторых — не полные и обрывочные. Если что, буду ссылаться на последствия после удара током, главное — не переборщить, а то от странного поведения до постоянной прописки в дурдоме один шаг.
Мысли сворачивают на привычную дорожку — как спасти СССР⁈ Аж зубами скрипнул с досады, да сдался он мне! Тут со своим настоящим ещё не определился, а туда же, спасатель! Ладно, я это больше от досады и бессилия, ну куда ни кинь — нет метода и возможности, пока по крайней мере. И вообще, без интернета, поисковиков и электронных гаджетов — чувствую себя неполноценным слегка, чуть ли не ущербным. Те же мысли о необходимости учиться, пусть и не сейчас, а с началом нового учебного года — отгоняю, стараясь об этом не думать, чтоб не портить настроение.
Поворочавшись и сбив простыню под собой в канат — наконец то забываюсь и проваливаюсь в беспокойный сон. В котором неожиданно вновь становлюсь попаданцем, только наконец-то в самого себя, и не в школьника. На дворе начало двадцать первого века, только-только сотовая связь начинает входить в обиход, а я, как и тогда — зависаю в деревне у приятеля, был такой период в жизни, отдохнул душой и телом. С капельницей ближе к осени…
Мы с Вовкой сидим у него в сарае, на дворе начало лета, и как в песне — барабанит по крыше дождь. На верстаке плитка, шумит самогонный аппарат, а у стены выстроился ряд фляг с уже созревшей брагой.
— Ммм, зело борзо! — Довольно бросает он, выдохнув после стопки и закусывает свежесорванными перьями лука с грядки, макая их в солонку. — Почистим ещё, конечно, и молоком, и через уголь пропустим, потом разольем по таре, эту партию на кедровых орешках поставим настаиваться! Ты чо не пьешь?
Мне хочется открыть другу глаза и предупредить, уберечь и его, и себя от неизбежного. Я то ведь всё знаю, как оно дальше будет. Но вместо этого поднимаю свою стопку и отсалютовав — дегустирую, комментируя:
— Хорошо пошла!
Всё как тогда, сейчас его мать зайдет и ругаться будет, надо как-то прервать этот порочный круг, попаданец я или зря⁈ Скрипит входная дверь, входит тетя Тома:
— Вовка! Там ветром теплицу в нескольких местах порвало! Перекрывать надо, а вы опять пьете! Иди посмотри, а то ведь ветром совсем всё порвет!
— Мы не пьём, мама, а перерабатываем полуфабрикат в жидкую валюту, делаем инвестиции в будущее! — Вовка с гордостью осматривает батарею алюминиевых фляг. — Нам при всем желании это не выпить! Не волнуйся, сейчас всё починим, пусть дождик стихнет хоть, чо зря мокнуть!
Меня опять подмывает рассказать, прервать порочный круг, но никак, такое вот ущербное попаданство на этот раз. Как собака Павлова — всё понимаю, но сказать не могу. И сделать тоже, вот мы опять синхронно чокаемся, несмотря на моё яростное внутренне сопротивление и выпиваем. Зря Вовка говорит, что не сможем всё выпить — ещё и не хватит…
«Сейчас пойдем смотреть пострадавшую теплицу…» — Всё, что будет дальше, я знаю наизусть. — «Там и впрямь в трех местах порвало слегка, и дернул же меня тогда черт предложить заклеить скотчем!» Так и происходит, но свернуть с уже пройденного сценария не получается и я бессильно наблюдаю, как обрадованный моей «гениальной идеей» Вовка радостно хлопает меня по плечу и мы вдвоем за несколько минут чиним теплицу скотчем, с двух сторон.
Понимаю, что ничего изменить не в силах и безвольно плыву по течению. «Через два или три дня тетя Тома снова придет…» — Легко предсказывать, если знаешь наперед.
— Вовка, там разошлось всё и ещё больше порвало! — Негодует мамка.
— Щас починим! Рулон ещё целый есть! — Друг её беспокойства не разделяет, ещё бы, с утра дегустируем, море по колено…
Сейчас мы больше половины рулона скотча истратим, через неделю уже два купим и все уйдут без остатка, в попытках починить теплицу. А в начале июля, протрезвев — обнаружим с Вовкой напрочь порванную теплицу, зато щедро и со всех сторон обмотанную скотчем. Который от влаги толком не держится и спустя какое-то время отклеивается. А теперь веселый ветерок играет концами скотча, а сама теплица похожа на экспонат современного искусства, сотворенного накуренным «художником».
«Надо было сразу перекрывать, ведь всё равно так и пришлось делать…» — Констатирую очевидный факт, сожалея при этом, что нельзя изменить дальнейшего, запомненного уже частично хода событий: «Баню, конечно, жалко. И с девчонками неудобно получилось, да что за попаданство то такое, форменное издевательство!»
Трясу головой, не разбирая, где явь, где навь, затем взгляд фокусируется и замечаю стены палаты, спящих на кроватях соседей и понимаю — это был всего лишь сон. А я в палате диспансера для скорбных умом, сейчас бы покурить после такого сновидения…
Сходил умылся и там, в туалете — всё понял. Мой сон, это же ответ на мучающий меня вопрос, как спасти Союз. Подсознание выдало верный ответ на то, что не давало мне покоя наяву. Никак не спасти СССР, он как та несчастная теплица — то что мертво, не реанимировать…
Глава 9
Понедельник — день тяжелый, суета начинается сразу же после завтрака. Уже по знакомому маршруту возвращаюсь в отделение интенсивной терапии районной больницы, где меня сразу берут в оборот. Нет чтоб перевязку сначала сделать плановую — сразу начинают выспрашивать все подробности конфликта, и белые халаты, накинутые на костюмы тройки — меня в заблуждение не вводят. Сразу видно, какая-то комиссия и судя по благожелательности вопросов ко мне — переживать не стоит. Пусть лучше теперь мамаша Мюллер переживает, на пару с главврачом.
Отвечаю на все вопросы, стараясь не выбиваться из роли подростка, и уж тем более не шокировать их фразеологизмами и идиомами из своего времени — не поймут и не оценят. После чего меня передают на попечение молодого врача и уходят, по обрывкам фраз: «Это вопиющий случай!»; «Не первый раз уже такое происходит!» — понимаю, что наше дело правое и победа будет за нами. Врач, заботам которого меня поручили, вопреки ожиданиям — не смотрит волком. Пошла возня крысиная, кого-то с должности подвинут, а кого-то наоборот — наверх протолкнут. Опрашивает, осматривает, присутствует на перевязке и удовлетворившись — предлагает два варианта: домой ехать или остаться здесь.
— Динамика у тебя хорошая, организм молодой, заживает на глазах. Нет смысла в стационаре лежать, а повязку сменить тебе и в селе могут. — Ненавязчиво подталкивает он меня к выписке.
Я и сам не горю желанием и дальше оставаться в этом осином гнезде, лучше до дома, до хаты, доводы его принимаю и высказываюсь за выписку. Видно, что аж вздохнул с облегчением, впрочем — и я не сильно расстроен, что придется покинуть эти стены. Вот прямо неуютно себя здесь чувствую, подгадила мне Лидия Валерьевна, отравила момент знакомства с реалиями советской медицины. Надеюсь — карма её настигнет и прокатится катком, таких к лечению пациентов на пушечный выстрел подпускать не стоит, особенно к детям!
Словно по мановению волшебной палочки — все препоны и бюрократическая волокита устранены и уже к одиннадцати часам меня выписывают. Выдав на прощание направление в сельскую больницу и ещё какие-то справки. Пытаюсь разобраться, что там написано и кроме того, что мне предписаны перевязки и дневной стационар — больше ничего не могу понять. Врачебный почерк — это вневременное и даже интернациональное, лучше не вникать, меньше голова болеть будет. Так же выдают вещи, в которых я сюда попал, но я уже переодет в привезенное в субботу мамой, так что пахнущую дымом школьную форму засовываю в хозяйственную сумку, к опустошенным стеклянным банкам.
