Почему вы решили спрятаться 18 января? Откуда вы знали об акции?

Мы быстро узнали. Многих из тех, кто работал в городе, забрали на Умшлаг, когда они выходили на работу. Я знала кое-кого из них, покупала для них товар, рассказывала вам об этом. Помню, что один парень, звали его Изя Френкель, спрыгнул с телеги, которая ехала на Умшлаг, и сбежал. Он мне и рассказал, кого забрали, я знала почти всех этих ребят…

Но вернемся к тому, что было после январской акции, к занятиям в боевых отрядах.

Ну вот, учили нас, как с оружием обращаться, как гранату взрывать. Оружие у нас было никудышнее – польские гранаты, самодельные гранаты, несколько револьверов и коктейли Молотова.

Сколько оружия было в вашей группе, вы не помните?

У каждого, кроме Леи, был револьвер, значит, в нашей группе девять револьверов. У меня был FN-«семерка», бельгийский револьвер, а еще была самодельная граната.

Граната была у каждого?

Да, у каждого

И у Леи?

Кажется, и у Леи тоже. Она была с Адиком, поэтому они решили, что девятый револьвер останется у меня. Тогда мало кто умел обращаться с оружием. У щеточников[89], на территории Марека[90], был такой Абрам Столяк. Вот он в оружии разбирался. И был Кóза, как его настоящая фамилия, не знаю, так у него вообще был пулемет.

Откуда взялся пулемет?

Кто знает… Может, у немцев отбили во время январской акции, а может, купили у поляков за большие деньги.

После акции вы продолжали общаться с теми, кто работал в городе? На что вы жили?

С той минуты, как я попала в боевую организацию, должна была порвать со всем, что до сих пор делала. Жила вместе с моей группой, но время от времени приходила в наш двор на Налевки, 47, там жила моя подружка по училищу ОРТ. После войны я разыскала ее в Канаде.

Как эту подружку звали?

Эва Альтерман. Она живет в Монреале.

Она тоже участвовала в восстании?

Нет. Она пережила Майданек, потом – Аушвиц, освободили ее во время Тойте марш[91]. Ее вытащили из бункера 3 мая, но она уцелела.

Я разыскала ее через наших подруг из Варшавы. Полтора года назад наконец встретились.

Расскажите, пожалуйста, еще немного о жизни в организации.

Наша организация была крепко законспирирована – далеко не все евреи заслуживали доверия. Никто не мог выйти с территории без разрешения, получали так называемые пропуска. Своих денег ни у кого не было, ели все одно и то же – жили мы очень и очень скромно. Хлеб пекари давали нам даром. Мяса никогда не видели. Держаться помогало только одно – желание отомстить. Все хотели дожить до той минуты, когда начнем сражаться, до митат кавод[92]. Каждый ждал этого дня. Мы ведь знали, что гетто уничтожат. Это было понятно всем. Каждый день мы ждали, когда наконец начнется восстание. Каждую ночь выставляли посты, наблюдали за территорией из окон – немцы всегда начинали акции под утро. Окружали гетто. Мы знали, откуда они могут появиться – со стороны улицы Заменхофа, от улицы Генсей. Так и было.

Итак, первый день восстания, 19 апреля.

Да, он самый. Мы ведь… У меня сейчас все это перед глазами… Мы спустились вниз, сами-то жили на втором этаже. Заняли пустую квартиру. Там вроде было пять окон, стояли по двое у каждого окна…

Как началось восстание?

Мы увидели, что немцы входят в гетто. Помню, ночью я стояла на посту, заметила: что-то происходит, въезжают машина. А дом еврейской общины тогда был на нашей улице, на углу Заменхофа, и там тоже началось какое-то движение. Интересно, что немцы устраивали все акции как раз в еврейские праздники. Тогда была Пасха.

С другой группой мы перекликались лампочками. Уже не помню, сколько раз нужно было мигнуть. Кое-что я только теперь вспоминаю. О лампочках сколько лет не помнила, а сейчас все такое живое, все возвращается… Под утро, очень рано, они явились с песнями, наглые, уверенные в себе. Мы начали их атаковать. Через минуту комната была красной от огня, на нас щебенка сыпалась. А мы так: швырнем гранату – и под окно. Польские окна довольно высокие, вот мы у стены под окнами и прятались. Вход через ворота во двор забаррикадировали. Договорились: как будем отступать с наших позиций, подожжем баррикады. Мы должны были забросать этот деревянный хлам бутылками с зажигательной смесью. Помню, как сама туда стол тащила… Ворота были закрыты.

То есть при отступлении вы должны были поджечь баррикаду?

Баррикаду построили внутри, перед воротами, а сами ворота закрыли. Одного из нас, Мейлаха Перельмана, назначили… поручили ему поджечь баррикаду. Мы отступили на чердак, на всех чердаках были проделаны проходы в стенках, чтобы можно было переходить из одного дома в другой. Мы все это раньше подготовили. Наши парни с огромным трудом проломили стены – в польских домах они в метр толщиной. Словом, выбрались по чердакам на Милую.

Сколько времени прошло, прежде чем вы начали отступать?

Не помню.

Хотя бы приблизительно. Час? Несколько часов? Отступили под вечер?

Немного, но сколько именно, не знаю. Время в таких ситуациях совсем невозможно определить. Отступали по чердакам, потому что у нас совсем не осталось боеприпасов. Вот это я помню! Как расстреляли все пули, что были в пистолетах, и гранат больше не осталось, так и начали отступать. Уму непостижимо, как немцы на нас перли. А мы – горстка молодежи. У нас ведь оружия вообще не было, а они нас поливали из пулеметов… Нас было тридцать человек. Три группы против целой колонны вояк. В нашей группе и в той, второй, ни-кто не погиб. А вот парня с пулеметом убили… Он был в группе возле Мурановской. Стоял со своим пулеметом на балконе, так они его застрелили, тут же умер. Мы отступили. Немцы к нам не добрались, потому что Мейлах [Перельман] поджег вход. Они могли, конечно, залезть через окна, но это было слишком высоко. Так что мы успели выбраться.

Куда?

На Милую, 29, Милую, 31, Милую, 33… Точнее не вспомню. Помню только, что при отступлении была у нас одна трудность – дома-то разной высоты. Так что мы должны были перепрыгивать, например, с третьего этажа на второй. Пробирались с фасадов, а немцы стояли вдоль всей улицы Милой и начали по нам, прыгавшим, стрелять. Еще помню, что, когда наконец добрались на место, нашли там много бутылок с коктейлем Молотова. Их другая группа приготовила. Ночью вернулись на Заменхофа. Хотели попасть в главный штаб, на Милую, 29, туда, где был Мордехай Анелевич, но они перебрались на Мурановскую, 18…

На Милую, 18.

Да, на Милую, 18. Это был проходной двор со стороны Мурановской, поэтому я ошиблась. Но вход в тот бункер был со стороны Милой. Я пошла в бункер, но Мордехая там не было…

Когда это происходило? На следующий день? Вы только что сказали, что ночью вернулись на Заменхофа.

Да… Это было… На Заменхофа все было разрушено. Мы знали, что на противоположной стороне Заменхофа, на Милой, 29, находится та, вторая, группа. Выбрали меня и еще одного парня, вот мы туда и пошли. Помню, надо было только через дорогу перейти, а как ее перейдешь? Немцы патрулировали эту улицу днем и ночью. Два солдата все время ходили взад-вперед, мы их видели. На улице валялись какие-то обгоревшие обломки, они ведь сразу подожгли дом на Милой, 29.

На следующий день вы все-таки пробрались на Милую?

Не помню, когда это было, то ли на второй, то ли на третий день.

А зачем вас туда послали?

Мы хотели получить указания, что делать дальше. Помню, обмотали обувь тряпками, чтобы нас не услышали. Улицы были совсем пустые, тихие, эхо шагов далеко разносится. Я наступила на какую-то железяку, и она как загремит… Началась стрельба. Всего два немца, а стреляли жутко. Я понеслась… Помню, знала, где там вход [в бун-кер]. Мелах [Перельман] не перешел, ждал, пока немного утихнет. А я уже перебежала и ждала его на другой стороне. Не хотела входить сама, да и боялась, что немцы меня схватят или увидят, куда захожу. Через минуту и Мелаху удалось перейти. Это были какие-то двадцать метров, да какие там двадцать… дорога шириной самое большее метров восемь. А как пришли в бункер на Милой, 29, оказалось, что Мордехая там нет. Мы остались в бункере на ночь.