Память, матерь благоразумия, то есть знание былых событий, имеет не меньшую важность, чем навык[37], и тому, кто хочет ее найти, следует знать, что она живет в покоях, столь богатых и пышных, какие только можно вообразить: проще говоря, в истории. Кто примется за изучение истории, сполна известится о приключившемся с другими, благодаря чему люди отменно выучиваются управлению и собой, и другими, как уже сказано. Цицерон в речи «В защиту поэта Архия» говорит, что мы должны быть весьма признательны истории, ибо, если б не она, лежали бы во мраке все примеры[38], из которых мы столь многому научаемся и без которых мы не давали бы нашим действиям подобающего направления. Поэтому он же во второй книге «Об ораторе» говорит, что история есть свет истины и наставница жизни[39]. Плутарх в «Жизни Тимолеонта» оставил нам сочинение прекрасной учености и назидательности, где сказал, что мы должны глядеть в чужую доблесть, словно в яснейшее зеркало, и научаться из нее украшать себя и устраивать или приводить в порядок нашу жизнь[40]. И Тит Ливий в первой книге своей истории оставил нам то же увещевание, говоря, что мы должны глядеть в деяния и примеры других, ибо из них можем отменным образом усвоить наставления и поучения и для наших частных нужд, и для нужд республики; равным образом, что в них увидим худого, того не должно ни исполнять, ниже пробовать[41]. И если чужие приключения и примеры столь нам нужны, дабы стяжать благоразумие, надлежит о них памятовать, а с этой целью надобно непрестанно читать истории. Таково было одно из полезнейших наставлений, поданных добрым и мудрым императором Василием сыну его Льву, который потом наследовал ему на престоле и получил прозвание Философа[42]. Эти наставления, или увещевания (как он их озаглавил), разделены на 66 глав, и в 56-й он говорит так:
«Изучай и читай истории древних, ибо там без труда найдешь то, что другие собрали долгим трудом, почерпнешь и познаешь и доблести добрых людей, и пороки дурных, различные перемены сей человеческой жизни, неустойчивость этого мира и стремительные падения империй, и чтобы сказать одним словом, – узришь наказания дурных дел и воздаяния добрым, остерегаясь первых, чтобы не впасть тебе в руки Божественного правосудия, и держась последних, дабы получить заслуженное воздаяние»[43].
Так написал этот прославленный император, увещевая своего сына читать истории и показывая ему цель и образ действий, какого должно держаться, чтобы извлечь плоды. Вот каковы отец и мать благоразумия, которые, как я сказал, порождают оное, сойдясь на ложе здравого суждения: я понимаю под этим, что они производят истинное и совершенное благоразумие, когда объединяются в сердце человека рассудительного, который, умея судить о добре и зле и различать между добрым и дурным действием, умеет весьма хорошо извлекать плоды и наставления как из опытности, так и из истории и благодаря этому делаться весьма благоразумным. Дайте прочесть все истории мира человеку, не имеющему рассудительности, и заставьте его улаживать какое угодно дело: он во всем будет таков, каким родился. Тому, кто хочет стяжать благоразумие, необходимо иметь хоть какой-то рассудок, хотя бы еще не совершенный, ибо он усовершенствует его, применяя к делу.
Хотя я сказал, что для стяжания мудрости необходимы опытность и история в их сопряжении, однако не намеревался отнять собственное достоинство и плодотворность у истории, которая и одна может служить обретению этой добродетели. То правда, что если одна с другой соединяется, они рождают совершенное благоразумие; но правда и то, что с помощью одной истории можно сделаться достаточно благоразумным хотя бы для собственных потребностей. Подобное мы видим на примере курицы: если потопчет ее петух, она снесет отменное яйцо, но если нет у ней петуха в распоряжении, она со всем тем не прекращает нести яйца в достаточном количестве и весьма питательные, лишь бы была сыта. Так и история, если ее сопровождает навык, производит совершенное благоразумие, но и в отсутствие этого спутника не теряет своей плодотворности для того, кто будет читать ее часто и сумеет рассудительно взирать на события, в ней отмеченные.
Поэтому многие мудро предпочитают ее навыку и вследствие сего призывают всех к ее чтению. По этой причине и отец нынешних политических писателей, Корнелий Тацит, в четвертой книге «Анналов» прямо говорит, что история полезней, потому что большинство учится на чужих примерах и приключениях[44]. Если бы без навыка нельзя было приобрести благоразумие, благоразумны были бы весьма немногие: я докажу это двумя неопровержимыми доводами. Первый: навык не оказывает положительного действия иначе как с возрастом. Поэтому говорит Овидий в шестой книге «Метаморфоз»: Seris venit usus ab annis[45]. Я хочу сказать, много надобно времени тому, кто хочет получить пользу от навыка, ибо надлежит долго заниматься разными делами. Поэтому и говорит пословица, что благоразумие живет только со стариками: так, мы видим, что врачи (от которых требуется много практики вкупе с ученостью) хороши, когда состарятся, ибо опыты у них были разнообразные и несметные. В согласии с этой истиной тот, кому удастся достичь крайних пределов длительного навыка, сможет считать себя счастливцем, но добираются до сих пределов весьма немногие, особенно сейчас, когда люди живут столь беспорядочно. Поэтому мудрый Солон, как сообщает Лаэрций в его жизнеописании, говорил, что старится в усердном учении[46], желая показать, что, будучи наконец способен пользоваться плодами трудов, посвященных учению, он уже недалеко от смерти; итак, от навыка немногие могут добиться помощи.
Второй довод: навык живет с весьма немногими; я хочу сказать, лишь весьма немногие имеют случай употребить себя в делах и испытать себя в мирских занятиях, как это явственно видно, так что лишь немногие могут извлечь благоразумие из навыка и опытности. О, сколь много отменных дарований, остающихся в пренебрежении и без употребления, проводят годы, живя на шарлеманер[47], как говорит пословица, а будь они употреблены в делах теми, кому надлежит вести оные, были бы и они в числе людей благоразумных, и у государей, возможно, их предприятия шли бы лучше. Но терпение – так все идет в свете и будет идти до его скончания.
Помню, читал я об одном знатном господине, жившем в Германии, который, хотя и был благородного духа, за всем тем избегал волнений больше, чем следовало, ибо некие честолюбивые и своекорыстные льстецы внушили, что лучше ему заботиться о телесном здоровье: по этой причине он уступил другим управлять не только его подданными, но и им самим (нельзя вообразить в государе ничего более неподобающего и губительного для его репутации и влияния). У этого господина был конюх родом из другой области, к которому он по добродушию своему питал большую приязнь, хотя подобный человек и не заслуживал такой великой милости. Тот, видя, что ему так благоволят, решил и хозяйские дела кругло обделывать, и себя не обидеть, и если мог куда запустить руки, то уж не пренебрегал. Среди прочего он наполнил конюшни господина чужеземными лошадьми, много худшими, чем его собственной породы кони, лучшие в Германии, и им одним давал объездку, так что этот государь другими лошадьми и не пользовался; и так как их обильно кормили, усердно чистили скребницей и холили, они выглядели лучшими в свете и казались таковыми тем более, что слуга с лукавым намерением допускал на конюшню несколько лошадей местной породы, но из самых немощных и тощих, которые в сравнении с его лошадьми выглядели сущими ослами. Добрый господин был в высшей степени доволен, полагая, что его любимец весьма ему предан и в службе усерден; а если иной раз эти его кони (чистопородность коих заключалась в добром корме), стоило на них сесть, падали или по меньшей мере упрямились, конюх тотчас их оправдывал, говоря, что это вышло из-за скверной узды, или по вине кузнеца, или по иной причине. И государь, весьма его любивший, верил ему во всем, ибо не входил в дела, как следовало бы.
