Дон Кихот улыбнулся, но не стал спорить с Санчо. Нашему рыцарю внезапно пришло в голову, что он должен осмотреть погребальную колесницу, дабы проверить, действительно ли на ней везут человеческое тело. Но Санчо воспротивился этому.

– Сеньор, – сказал он, – это опасное приключение окончилось для вашей милости более счастливо, чем все прежние. Но люди, обращенные вами в бегство, могут спохватиться, что они бежали от одного-единственного рыцаря. Опомнившись и устыдившись своей трусости, они, пожалуй, вернутся да зададут нам хорошую трепку. Осел мой в полном порядке, горы близко, голод дает себя чувствовать, – так не лучше ли нам попроворнее удалиться отсюда? Мертвый, как говорится, в могилу, а живой – за стол.

Тут Санчо схватил осла за узду и решительно двинулся вперед. Дон Кихот, сознавая, что его оруженосец прав, последовал за ним без всяких возражений. Перевалив через цепь холмов, они выехали на уютную, защищенную от ветра лужайку и решили здесь заночевать. Санчо разгрузил осла; рыцарь и оруженосец растянулись на зеленой траве и сразу позавтракали, пообедали и поужинали, набив свои желудки холодными закусками, которые господа церковники (редко о себе забывающие) везли на муле в своем обозе. Но тут явилась новая беда: у них не оказалось не только вина, но даже воды, чтобы промочить горло. Тогда Санчо, заметив, что лужайка покрыта мелкой, свежей травкой, сказал… но что именно он сказал, мы узнаем из следующей главы.

– Эта трава так свежа, сеньор, что поблизости, наверное, есть какой-нибудь ручеек. Пройдемте немного подальше. Я уверен, что нам удастся утолить ужасную жажду, которая, по правде сказать, еще хуже голода.

Совет понравился Дон Кихоту; он взял Росинанта за узду. Санчо нагрузил на осла все остатки ужина, и они двинулись вперед. Ночь была так темна, что они могли пробираться по лугу только ощупью. Но не успели они сделать и двухсот шагов, как до слуха их долетел сильный шум потока, падавшего, казалось, с огромных и высоких утесов. Шум этот чрезвычайно их обрадовал. Они остановились, чтобы прислушаться, с какой стороны он доносится, но тут вдруг различили странные звуки, совсем не похожие на гул водопада. Это были какие-то мерные удары, словно кто-то бил молотом о наковальню. Звуки эти, сливаясь с яростным гулом потока, способны были вселить страх в сердце всякого, и Санчо, который от природы был труслив и малодушен, совсем растерялся от ужаса. Ночь была темная, место пустынное, листья деревьев, колеблемые нежным ветерком, шелестели тихо и жутко; вдали глухо шумел водопад, и сквозь этот шум мерно раздавались зловещие удары, – все это невольно вселяло страх в сердце.

Дон Кихот не мог более оставаться в неизвестности. Исполненный отваги и решимости, он вскочил на верного Росинанта, схватил щит, взял копье наперевес и воскликнул:

– Друг Санчо, ты должен знать, что Небу было угодно произвести меня на свет в железный век, чтобы я воскресил век золотой. Я – тот, кому суждены опасности, великие деяния и отважные подвиги. Я – тот, повторяю, кому надлежит воскресить доблесть рыцарей Круглого стола[28], двенадцати пэров Франции, девяти мужей Славы[29], затмив собой всех Платиров, Таблантов, Оливантов, Тирантов, Фебов и Бельянисов и все полчища знаменитых странствующих рыцарей минувших времен, ибо я совершу столько великих и удивительных подвигов, что перед ними померкнут самые славные деяния этих героев. Прислушайся, мой верный и преданный оруженосец, как глубоко молчание беспросветной ночи, как глухо и невнятно лепечут листья, как жутко шумит поток, словно он низвергается с высоких Лунных гор, как беспрестанные удары поражают и терзают наш слух. Все это может пробудить боязнь и ужас в сердце самого Марса[30]; что же сказать о тех, кто не привык к подобным приключениям! Но я не знаю страха, кровь моя кипит, и сердце готово выпрыгнуть из груди, – так жажду я броситься в это приключение, как бы опасно оно ни было. Итак, прощай. Подтяни немного подпруги у Росинанта, и да хранит тебя Бог! Жди меня здесь три дня, не больше. Если через три дня я не вернусь, отправляйся домой, в деревню, а затем побывай в Тобосо и передай несравненной госпоже моей Дульсинее, что плененный ею рыцарь погиб, совершая подвиг, который сделал достойным того, кто хочет называться ее слугой.

Выслушав слова своего господина, Санчо так растрогался, что заплакал и сказал:

– Не понимаю, сеньор, почему вам вздумалось пускаться в это ужасное приключение: теперь ночь, никто нас не видит, и мы отлично можем свернуть в сторону и избежать опасности, хотя бы нам пришлось не пить целых трое суток. Никто об этом не узнает и не назовет нас трусами, тем более что наш деревенский священник, которого ваша милость отлично знает, не раз, мне помнится, говорил в проповедях: кто напрашивается на опасность, тот и погибает. Небо спасло вашу милость от подбрасывания на одеяле, которое выпало мне на долю. Оно сохранило вас невредимым в победоносной битве с толпой врагов, сопровождавших покойника. Довольно с вас и этого. Не искушайте судьбу, пускаясь в приключение, где можно уцелеть только чудом. Подумайте обо мне. Знайте, что едва вы покинете меня, как я от страха отдам свою душу всякому, кто пожелает ее взять. Я оставил родину, бросил жену и детей, чтобы служить вашей милости, надеясь на этом деле не потерять, а выиграть; но, как говорится, жадность рвет мешок. Все мои надежды рушатся. Как раз в ту самую минуту, когда я рассчитывал получить злополучный остров, который ваша милость столько раз мне обещала, вы собираетесь покинуть меня в этом глухом, безлюдном месте. Во имя самого Бога, сеньор, умоляю вас, не причиняйте мне такого горя. Дождитесь хоть утра. Ведь до рассвета осталось не более трех часов, если только меня не обманывает наука, которую я изучал, когда скитался пастухом в полях. Сейчас пасть Медведицы приходится как раз над нашими головами, а это означает полночь[31].

– Где ты видишь пасть Медведицы, Санчо? – спросил Дон Кихот. – Ведь ночь так пасмурна, что на небе нельзя разглядеть ни одной звезды.

– Это верно, – ответил Санчо, – но у страха много глаз: он видит и то, что под землей, и то, что на небе. А впрочем, здраво рассуждая, и без того ясно, что до рассвета недалеко.

– Пускай себе он наступает, когда ему вздумается, – ответил Дон Кихот, – но никогда никто не скажет, что слезы и мольбы могли удержать меня от исполнения рыцарского долга. И потому прошу тебя, Санчо, замолчи! Я верю, что Господь, вложивший мне в сердце желание пуститься в это невиданное и страшное приключение, сохранит меня и утешит твою печаль. Но довольно! Подтяни подпруги Росинанта и дожидайся меня здесь, а я скоро вернусь, живой или мертвый.

Видя, что ни слезы, ни советы, ни мольбы не действуют на непреклонную волю господина, Санчо пустился на хитрости. Подтягивая подпруги Росинанта, он незаметно спутал его задние ноги уздечкой осла. Ничего не подозревая, Дон Кихот вскочил на Росинанта и дал ему шпоры. Однако спутанный конь не мог сдвинуться с места. Убедившись, что выдумка удалась, Санчо Панса сказал:

– Вот видите, ваша милость. Небо сжалилось надо мной и не желает, чтоб вы покинули меня. Вы не в состоянии сдвинуться с места. Росинант выбивается из сил и не может оторвать копыт от земли. Грех вам мучить бедное животное и упорствовать в том, чего не хочет допустить сама судьба!

Дон Кихот был в полном отчаянье: он яростно шпорил коня, но ему никак не удавалось сдвинуть его с места. Выбившись из сил, он решил покориться судьбе и дождаться рассвета или той минуты, когда конь его тронется в путь. Твердо убежденный, что в этой беде повинны какие-то таинственные силы, он сказал: