Он встал и пнул кресло. Потом раскидал мусорную корзину.

– Алик, ты меня слышишь? – голос матери звучал в телефонной трубке слишком громко. Илья предпочел бы не слышать ее вовсе. Он умер. Сейчас? Опять сделал будто назло. Специально. Даже умереть вовремя не смог. – Я не знаю, что им отвечать. Алик, ты слышишь? Они говорят, что он был известным человеком, знаменитым. Имеет право на хорошее кладбище. Мне звонили из какого-то союза. Говорили, что могут похлопотать о могиле. Как это? Я не понимаю. Какая разница, если он уже умер? Они твердят, что мне будет удобнее ездить, если близко и кладбище хорошее, а какая мне разница, куда к нему ездить? Я вообще не собиралась к нему ездить! Зачем мне его могила? Мой дом уже как могила. Я каждый день за ним ухаживала – приносила, подавала, убирала. Алик, я так устала. Приезжай, пожалуйста. Я хочу спать, а они все звонят и звонят. Я больше не могу слушать, какой он был великий человек. Они все говорят «соболезнуем». Почему? Я так рада, что он наконец умер. Мне не придется больше с ним жить. Готовить для него. Я смогу готовить только для тебя. И комната его освободилась. Ты сможешь жениться и привести в дом жену. Будете жить в его кабинете. Мы все оттуда вынесем, поставим новую кровать, занавески красивые повесим. Разве это не хорошо? Почему они думают, что я должна плакать? Да, я плачу. Но от радости, что мы теперь с тобой без него остались. Как думаешь, может, обои в его кабинете тоже переклеить? Если бы у тебя была невеста, я бы с ней это обсудила. Но они все звонят, спрашивают, какие я хочу поминки, хочу ли панихиду. Алик, я ничего не хочу. Я так устала. Алик, дорогой, давай ты решишь, я в этом ничего не понимаю.

– Да, мама, я все решу, не беспокойся, – ответил он.

Прах отца захоронили в колумбарии очень престижного кладбища. На прощании собралось много людей, которые говорили речи в микрофон. Илья сидел рядом с матерью, держал ее за руку.

– Алик, что говорят эти люди? Я не понимаю, – шепотом сказала мать.

Он перешел на язык, на котором говорил в детстве, который почти не знал его отец. Это был их с матерью родной язык. Сейчас он переводил матери, что говорят выступавшие. Она кивала.

– Папа был великим журналистом, писателем, – шептал Илья матери.

– Алик, почему все так долго? Когда они наконец закончат? – спросила мать. – Я хочу его отпустить. Наверняка он давно устал. Всегда уставал от длинных разговоров. Поэтому мне редко звонил. Мне хотелось поговорить с ним подольше, но он всегда вешал трубку. Я еще долго говорила – про то, что приготовила на ужин, что уже все остыло и я два раза подогревала. Если третий раз подогреть, будет совсем невкусно. Спрашивала, хочет ли он завтра пирог или нет? Мне же нужно было тесто с вечера поставить. Он не понимал. Я говорила в трубку, в которой уже были короткие гудки. Но мне и этого хватало. Так я сама решала, печь ли назавтра пирог для него или делать для тебя пирожные.

– Пирожные ты всегда пекла, – улыбнулся Илья.

– Да, потому что ему не нужны были мои пироги. Ничего не нужно. Он хотел есть в своей столовой, а не дома, – отмахнулась мать. – А ты так радовался, когда я пекла пирожные. Такой счастливый ходил. Крем по пальцам стекал, ты облизывал и смеялся. И я счастливая была. Алик, что с нами дальше будет?

– Все хорошо, не переживай. Я займу место отца.

– Ох, дорогой, он всегда говорил, что ты не сможешь.

– Поэтому я это сделаю. Ему назло.

– А если колумбарий, мне надо к нему приходить?

– Нет, мама, не надо. Это не могила. Не надо убирать, цветы сажать.

– Это хорошо, правильно. Не хочу к нему сюда ходить. Плохо мне тут. Такие все важные и торжественные. И могилы у них одинаковые.

– Да, потому что их не родственники убирают.

– А кто тогда?

– Специальная служба. Ты только платишь, а они следят, чтобы цветы были высажены, гравий подсыпан, старые цветы убраны.

– Это как-то странно. Разве не родственники должны убирать могилы?

– Ты же сама этого не хочешь.

– Да, но есть правила.

– Так вот, по местным правилам, ты не должна сюда ездить и убирать тоже не должна. Они сами все сделают.

– Это хорошо, удобно. Но со мной так не надо. Когда я умру, похорони меня по-человечески, в гробу, в земле. И приезжай с женой на родительский день. Я хочу, чтобы ты заботился о моей могиле. Тогда я смогу с тобой поговорить. Пока ты оградку станешь красить или жена твоя цветы сажать, я с вами буду.

– Да, мама, обещаю.

– Простите, вы не могли бы, извините, у нас там… – начала мямлить Рита.

– Что? – огрызнулся Илья. – Я занят!

Рита понуро двигалась в сторону курилки. Еще дважды ей на пути попадались мужчины, но на вопрос о штопоре отвечали отрицательно. Попросить мужчин зайти в бухгалтерию и проткнуть пробку Рита так и не решилась.

«Вот поэтому я и не замужем», – думала она и чуть не плакала. Сегодня по случаю праздничного ужина они не пошли обедать, и у Риты сосало под ложечкой от голода. Слезы были того же происхождения. Она честно дошла до курилки, в которой никого не было, и повернула назад. Уже в коридоре было слышно, что в бухгалтерии «все началось».

Ирина Михайловна, зажав между толстыми ляжками бутылку вина, пыхтя и тужась, давила вилку. Вокруг столпились охающие и подбадривающие ее «девочки». На полу рядом со стулом стояла уже пустая бутылка из-под шампанского.

– О-о-о-о-о! Ура! – закричали «девочки». Ирина Михайловна, тяжело дыша, разливала вино.

– Налейте мне, – велела она, – а то самой себе нельзя. Примета плохая.

– Ирина Михайловна, мужчин нет, – призналась начальнице Рита.

– Вот это ты права! Хорошо сказала! Девочки, у всех нолито? У Ритули тост. Мужиков нет. Давайте за нас, бабоньки! Таких красивых! Умных! Молодых! – прокричала Ирина Михайловна. – Пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сдохнут те, кто нас не захотел!

Ирина Михайловна собиралась выпить бокал вина до дна, но на пороге появился Саныч. За его спиной маячил корреспондент криминального отдела Антон.

– Ирина Михайловна, дорогая! Ну вы просто сейчас нанесли оскорбление всему мужскому полу в моем лице! Почему сами? Почему не позвали? Как можно? Вы же такая утонченная дама, леди! – Саныч виртуозно открыл еще одну бутылку шампанского и вина заодно.

– Михаил Александрович, а вы тут какими судьбами? – всполошилась главный бухгалтер. – Проходите, садитесь. Салатик?

– Из ваших рук что угодно! – ответил Саныч. – Но у меня встречное предложение. Давайте ваши прекрасные барышни присоединятся к нашему скромному торжеству. А вы, дорогая, присоединитесь ко мне. Будете моей спутницей на сегодняшний вечер. Хотя бы на этот. И я не смогу поверить собственному счастью, если вы согласитесь. Но я был бы несказанно рад, если бы смог рассчитывать на продолжение.

Ирина Михайловна поперхнулась вином и закашлялась.

– Тоха, помоги дамам переместиться, так сказать, – велел Саныч, деликатно постукивая главного бухгалтера по внушительному загривку. Отложения солей в шейном отделе, так всем сообщала Ирина Михайловна. Лишний вес, артрит – это все соли, во всем они виноваты.

– Как самочувствие в целом? – спросил Саныч. – Как дети, внуки? Сто лет с вами не общались!

– Ну, не сто лет. Поздравляли на Восьмое марта, – заметила слегка взволнованно Ирина Михайловна. Тогда ей показалось, что Михаил Александрович как-то особенно ее обнимал и прижимал. С подтекстом, так сказать. Ирина Михайловна была не против и восприняла это как аванс. Только зарплаты так и не дождалась. Пока. Но она не отчаивалась. И вот Михаил Александрович появился в их отделе и спрашивает про самочувствие.

– Без вас никак, дорогая Ирина Михайловна. Только вы сможете сделать праздник праздником! – балагурил не замолкая Михаил Александрович. – Пойдемте, у нас там и водочка стынет, и все будут рады вас видеть. А уж как я буду рад!

Антон, помогая собирать и переносить тарелки и стулья, то и дело косился на Саныча.