В Москве дядька Авдеев отправил на городском почтамте свой отчет генералу и получил от него послание. Прочитав письмо, улыбнулся в усы и хмыкнул, многозначительно глянув на братьев. На вопрос: «Что же там написал батюшка и дядюшка», отвечать не стал, сказав, что не велено. Николушка и Павлуша получили письма от матушек, полные наставлений и слез по поводу расставания.

В Москве остановились у тетушки Павлуши по отцовской линии. Тетушка обожала племянника и была счастлива встретить путешественников у себя. У нее же решили оставить впоследствии коней, поскольку не планировали брать их дальше.

Ни Федор, ни братья Москву почти не знали, поэтому с удовольствием ходили осматривать многоликий город. Ходили без особого плана, просто шли в произвольном направлении. Парням была интересна жизнь простого люда, до которой родители не допускали, поэтому актерство продолжалось, и на прогулку они выходили в одежде разночинцев. Тетушка удивлялась, даже пыталась спорить и ругаться, но племянник умудрялся ее успокоить очаровательными улыбками и кроткими словами, что так надо. Антонине Наумовне оставалось только смириться. Даже картуз и косоворотка на ее прекрасном племяннике смотрелись изумительно.

Однажды во время прогулки зашли достаточно далеко в незнакомый ранее район и решили отдохнуть, а заодно поесть в трактире. В заведении было достаточно людно. Казалось, что здесь обитают не самые обеспеченные горожане. Помещение было в меру прокуренным, в меру пропахшим пережаренным мясом и чесноком, в меру грязным.

У парней не было сомнения, что родителям здесь точно бы не понравилось. Потому следовала совершенно естественная в такой ситуации реакция: незнакомо, значит, надо исследовать.

Расположились за массивным деревянным столом. Тут же подскочил половой в довольно несвежем переднике, но с салфеткой на руке. Он взмахнул грязной тряпицей над столом, смахнул крошки на пол и подобострастно согнулся:

– Чего изволите-с?

Николай постарался придать себе максимально солидный вид и веско спросил:

– Что, голубчик, посоветуешь?

– Ежели желаете поскуснее, то извольте селяночку с осетринкой. Страсть как хороша! И расстегайчиков с налимьими печенками.

– Давай, голубчик, уважь гостей.

Половой метнулся исполнять заказ, только его и видно было. Павел развернул лежавшую на скамье чью-то газету, полистал ее, несколько раз фыркнул, наконец возмутился:

– Ну и куда это годится? Тут пишут, на Хитровом рынке инспекцию делали, чтобы определить, достаточно ли чистоплотно продавцы содержать свой товар.

– Ну-ну? – Николай отвлекся от разглядывания певчих птичек, содержащихся в клетках.

– Автор сообщает, что там ужас ужасный творится. Ножи и тумбы, на которых животных разделывают, никогда не моются, всюду грязь, нечистоты, смрад, гниение снятых шкур, запекшаяся кровь, черви, фу. Получается, у того трактирщика, у которого мы с тобой, Николашка, хулиганили, вообще чистота безукоризненная.

– Безукоризненной она стала после работы бесплатных заезжих молодцов, Херувимчик. А мне тот трактир больше запомнился скучающей Грушенькой. Ну-ка, покажи, где там ужасы описывают. Люблю всякие мандражи, чтобы под одеялом хотелось спрятаться, – и Николай подхватил газету.

Селянка и расстегаи и впрямь были выше всяких похвал. Видимо, этот трактир славился этими явствами, потому что к концу обеда почти все столы в трактире были заняты сосредоточенно жующими посетителями.

Когда были готовы рассчитываться и уходить, в трактире вновь приоткрылась дверь и в помещение проскользнула худенькая девушка лет восемнадцати. Быстро обведя глазами зал, девушка направилась к столу, где сидели Авдеев и его подопечные, и присела на край лавки.

– Угостите, господа, со вчерашнего дня не ела, – ясные глазки умильно заглядывали в лица мужчин, – могу отплатить, я умелая.

Половой, пробегавший с подносом с мисками, замахнулся на нее тряпкой:

– Иди отсюда, не мешай господам кушать. Иди, давай.

Но Николай был сыт и благодушен, поэтому бросил половому:

– Дай ей расстегайчиков ваших знатных. За наш счет.

– Слушаюсь-с. Только, господа…

– Иди, любезный. Принеси, что сказано.

– Слушаюсь-с.

Девушка, подскочившая со скамейки, снова села:

– Благодарствую, господа.

Пока ждали полового с заказом, Николай строго выспрашивал у девушки, сколько ей лет, где живет. Девушка отвечала смущенно, но довольно складно, а сама все ближе придвигалась к Павлу, который сидел, свободно откинувшись на спинку. Тот фыркал, как довольный кот, и, кажется, даже поглаживал тоненькую ручку, лежащую на скамье. Авдеев не вмешивался, только внимательно слушал.

Половой вернулся не очень довольный. Он сунул девушке в руки расстегаи, завернутые в промасленную бумагу, и коротко бросил:

– Иди уже.

Девушка вскочила со скамьи, схватила аппетитно пахнущий сверток и опрометью бросилась на выход, даже не поблагодарив.

Реакция братьев была одинаковой:

– Ну что же ты так грубо, любезный.

– Надоели они, эти девки, спасу нет. А оне разные бывают, господа. Иная молодая, а уже все прошла, да на все способная. Извольте счет-с.

Пока Федор расплачивался, решали, куда теперь отправиться. Притихший Павел хлопал себя по карманам и что-то бормотал себе под нос.

– Павлушка, пойдем. Ты что, блох ловишь?

Павел как-то растерянно протянул:

– Братцы, часов нет. Точно помню, пристегивал утром и смотрел время, когда гуляли. Коля, это папины часы, которые он мне дарил, с дарственной надписью…

– Может, под стол закатились?

Возле посетителей, которые двигали скамью и шарили по карманам, снова остановился бегущий половой.

– Что-то еще угодно, господа?

– Да вот, братец, часы закатились куда-то.

Половой медленно покачал головой.

– Эх, господа. Говорил я, что этих девок нужно гнать. Шалава паскудная.

– Ты думаешь, это девушка?

– А кто ж еще? Они тут ходят и ходят. Некоторые приходят и ждут, когда добрый человек покормит, другие клиентов ищут, а есть такие, что добром чужим разживаются. Мы их гоняем, а они все ходят. Эх, Хитровка рядом, оттель тянутся. Потаскушки тамошние. Нарочно вид ангельский представляют, чтобы пожалели их.

– А конкретно эту девушку ты знаешь по имени?

– Нет, господа хорошие. Они все разные ходят, не упомнишь. Вроде как в первый раз видел.

– Но часы папины…, – Павел был безутешен.

Авдеев скомандовал:

– Все, в участок идем. Что теперь разговоры разговаривать.

– Это правильно, господа. Тут за углом по правую руку участок. Недалече. Спросите Ферапонтова, он человек совестливый. Если сможет, то поможет. Деньгой отблагодарите, так даже доволен будет.

– Спасибо, братец. Все, идемте. Паша, не разводи панику, идем в участок.

Уже выходя из трактира, тихо добавил в дверях так, чтобы слышали только братья:

– Кобели, прости Господи. Бабники малолетние.

– Ну Федор Ильич!

***

Ферапонтов оказался грузным высоким мужчиной. Он внимательно выслушал рассказ и спросил только одно:

– Была молодая, худенькая и робкая?

– Да.

Полицейский вздохнул:

– На то и берут нашего брата, на жалость. А то, что ваш половой сказал, что это Хитровка, так он прав. Оттуда такая схема, на мужчин рассчитанная. Что, сильно ценные часы были? Золотые?

– Нет, серебряные. Но их мне отец подарил, они с дарственной надписью. Отца больше нет, это память. Я не обижу, Петр Петрович, отдарю за помощь.

– Память. Хмм. Отца помнить – это правильно. Ну, что ж, – Ферапонтов встал и оправил мундир, – Прокопьев, я на Хитровку ушел. Остаешься за старшего, смотри мне тут.

Хитровка при дневном освещении особо страшной не выглядела. Еще не тянулись к ночлежкам толпы людей, несших свой пятачок за право занять кусочек нар, уже разошлись по разным углам стоявшие на местной «бирже» безработные, еще не вышли на ночную работу ловкие ночные тати, и не вернулись к месту ночевки профессиональные преступники, которых плодила эта страшная площадь. Вполне можно было из-за незнания зайти на территорию и даже не понять, где находишься. Но это только до темноты, когда начинается самая хитровская жизнь.