Во время застолья мать уединилась с дочерью в малой комнате, где в кроватке лежала, мирно посапывая, малышка, единодушно названная Виолеттой.

– Ничего не бойся – всё будет хорошо, – уверенно, но приглушённым голосом произнесла Мирослава Георгиевна. – Мне не привыкать, сама знаешь. Никому ничего не говори, продолжай хранить молчание. Проблемы надо решать по мере их поступления… Постарайся за полгода привязать отца к дочке. Эта тайна о ребёнке вскроется, наверное, где-нибудь… через полгода-год. А до того времени крепи брак с мужем… Без Божьей помощи вам не обойтись.

– Знаешь, – улыбнулась Бэлла. – Почти то же мне говорила и медсестра. Она оказалась верующей… А папе ты говорила… об особенностях ребёнка?

– Не говорила. Ни к чему. Пусть все привыкнут и полюбят… Изабелла, дорогая, тебе главное – не волноваться! В любом случае мы с папой всегда будем на твоей стороне… Но станем молиться, чтобы известие не ударило Бориса. Ты, наверное, не сможешь… Но я постепенно подготовлю его родителей к этой новости.

– Каким же это образом, мама? Как бы они что-то не заподозрили…

– Не переживай. Ты же знаешь мои способности в дипломатии.

Дочь кивнула и, снова взглянув на Виолетту, открыла дверь комнаты.

…Родители Бэллы и Бориса не стали утомлять молодых. Высказав все пожелания малютке и семье молодых супругов, перепробовав все блюда на столе, интеллигентно откланялись через пару часов. Оставшись в купленной обоими родителями год назад двухкомнатной квартире, супруги, разбирая и рассматривая подарки, тешились как в первый день свадьбы. Молодая женщина, ещё будучи беременной, подробно объяснила мужу, сколько времени ей будет невозможно выполнять свой супружеский долг, но сейчас они почти забыли об этом. Однако вскоре, увидев взволнованное состояние Бориса, жена оставила игривость и серьёзно промолвила:

– Теперь мы – родители, и на нас лежит ответственность по воспитанию нового члена общества.

Борис рассмеялся высокопарности слов жены, но, посерьёзнев, спросил:

– Наш ребёнок ведь здоров? У неё всё в порядке?

– В организме нет болезней, руки-ноги есть, – уклончиво ответила Бэлла, улыбнувшись своей находчивости. – А почему ты спросил? Ты думаешь иначе?

– Ну-у-у, бывает же, рождаются дети… с пороком сердца или ещё… с какой-то проблемой…

– Нет такого, – перебила мужа молодая жена. – Во всяком случае, мне не сказали.

– Это хорошо, – улыбнулся Борис и предложил заложить в стиральную машину все вещички малышки. – Которые с этикетками – их ещё не стирали. Тебе передал только то, что постиранное собрала тёща. Этого хватит для Вили на один-два дня.

– Для Вили? – удивилась Бэлла.

– Виолеттой она будет потом, как подрастёт. Пусть побудет пока Вилей.

– Уж не хотел ли ты мальчика? – засмеялась Бэлла.

– Немного есть. Через пару годиков или раньше поднатужимся, – игриво ответил Борис.

– Ну уж нет. Стоит раз начать людям называть девочку Вилей – и потом не отучишь. Так и со мной было. Мама нарекла меня Изабеллой, а папа упорно звал Бэллой… и просил меня так называться и перед детьми. И я привыкла. Когда получала свой первый паспорт, спорила с мамой… Та хотела, чтоб было по метрике, а папа утверждал, что Бэлла Вениаминовна – звучит красивее.

– Первый раз об этом слышу… А как ты… себя ощущаешь? То есть – кем? Изабеллой? Ведь по паспорту ты значишься так. Тебе это важно?

– Я же говорила тебе: зови меня как тебе нравится. Мне нормально и так, и этак.

– Заметил – как только зову тебя Бэллой, ты начинаешь выглядеть простушкой. А с именем Изабелла ты прямо королева.

– Ой, тебе кажется! – засмеялась молодая женщина.

– Понял. Буду всегда звать дочь Виолеттой!

…Незаметно наступил вечер, и вскоре, после лёгкого ужина, Борис объявил, что ляжет пораньше: завтра на работу. Их супружеское ложе стояло в малой комнате, рядом с кроваткой для дочери. Изабелла лишь недавно её покормила, девочка потешно позёвывала, на минуту обратив на себя внимание папы. Борис улыбнулся ей и лёг в постель с блаженством на лице.

Женщина, поцеловав мужа, вышла в большую комнату, присела на диван. Вспомнились ситуации с мамой. Мирослава Георгиевна несколько лет работала в школе для детей с особыми потребностями развития – аутистов и с синдромом Дауна. Её дочь не особо любила туда ходить. Она помнила другую работу мамы – с глухими и глухонемыми детьми. Они были во всём нормальными, только изъяснялись мимикой и жестами. Постепенно, будучи подростком, Бэлла научилась от мамы языку таких людей. Девушка могла свободно изъясняться даже со взрослыми, если видела их в магазине или транспорте. Но позже, поближе рассмотрев умственно отсталых детей в спецшколе, девушка была поражена не столько терпением педагогов школы, сколько искренней любовью к ним мамочек либо бабушек. Бэллу потрясало: как можно любить уродов, от которых всё равно нет и не будет никакой отдачи! Хотя мама разубеждала дочь, но та не верила в любовь к таким детям. Девушка могла ещё согласиться с жалостью, состраданием, но любовь не умещалась тогда в её сознании.

Изабелла росла балованной девочкой, родители очень редко ругали её: всё давалось ей легко в школе, она умела ладить и с одноклассниками, и с учителями. После девятого класса она получила аттестат с отличием. Хотя в последние два года её успеваемость по геометрии и алгебре колебалась между «хорошо» и «отлично», тем не менее ЕГЭ она сдала замечательно. Родители желали ей поступления в хороший институт. Бэлла же категорически отвергла этот вариант, утверждая, что хочет совершенствоваться в живописи и стать художником. Своенравную девушку мало смущало, что её рисунки родители называли блажью и хобби, не считая это занятие специальностью для жизни. Родители, вероятно, победили бы в этом споре, но быстрое замужество дочери на время закрыло вопрос…

Женщина взглянула на мольберт, стоящий у окна, и, быстро вскочив с дивана, подошла к нему. Откинув цветастую хлопковую ткань, Бэлла взглянула на начатый на холсте пейзаж. Лёгким движением руки она сделала несколько новых мазков кистью. Именно изображения природы получались у неё лучше всего. Множество её малых и больших картин в красивых рамках разошлись по рукам друзей и знакомых, но также часто раскупались в художественном салоне их областного города. Было в них что-то завораживающее, помимо почти фотографично изображённой красками природы.

Внезапно одна мысль прилетела в её сознание, озарив сердце, подобно тому как молния в засушливое лето дарит надежду на влагу засыхающей земле. Бэлла повеселела и взглянула в окно, обдумывая стремительно потёкшие подобно живительному ручью мысли. Вскоре женщина стала тихо молиться, устремляя взор к вечернему небу.

Изабелла терпеливо учила дочь ходьбе. Хотя девочке исполнился годик, самостоятельно передвигалась она плоховато: быстро заваливалась на бок или на колени. Но мама радовалась, что у неё нет церебрального паралича, детей с которым на видеоролике показала молодым супругам пару месяцев назад Мирослава Георгиевна. Виолетте отнюдь не требовалась инвалидная коляска: её гибкое подвижное тело побуждало быть неугомонной в движениях. С каждой новой неделей девочка ходила всё уверенней, проходя уже без падений расстояние от окна до стены большой комнаты. Изабелла придумывала дочке разные мотивы, чтобы та самостоятельно вставала с пола, слезала с дивана или шла на зов в кухню. Этому её научила бабушка-логопед. В этих занятиях их поддерживал и Борис.

Но маленькой тайной молодой матери было желание развить внимание девочки. Ведь в первый же вечер после возвращения из роддома Бэлла вспомнила, как одна бабушка умственно отсталой девочки из спецшколы, где работала ранее Мирослава Георгиевна, рассказала о своём методе. Пожилая женщина утверждала, что с его помощью ей удалось вывести внучку с синдромом Дауна на высокий уровень развития. В то время Бэллу это заинтересовало, и она пристально разглядывала детей, сравнивая их с внучкой той бабушки. Намётанным глазом художника Бэлла быстро увидела в поведении и разговоре той девочки отличия от ровесниц с этим диагнозом в классе спецшколы. Девушка забыла рассказать об этом маме. Но год назад память Бэллы как будто услужливо вынесла из своих закромов этот секрет. Суть его состояла в развитии внимания и усидчивости ребёнка.