После спектакля, как оно часто бывает, когда долго ожидаемое событие оказывается позади, его участники ощутили некоторую пустоту в своей жизни. Привыкнув мчаться на репетиции или в мастерские после уроков, теперь они получили неожиданно много свободного времени. К тому же ученики потеряли главный стимул для хорошей учебы. Серафима немедленно предложила повторить спектакль для иной публики, но странное дело – того же энтузиазма, какой был на премьере в детском доме, актеры не ощутили. Возможно, на фоне более опытной труппы школьного театра их спектакль выглядел бледнее. Поэтому воспитательница решила более не повторять постановку. Она придумала кое-что другое.

Зима потихоньку отступала. Не то чтобы прекратились метели, но незаметно прибывал день – и это был главный отличительный признак того, что долгие зимние ночи уходили в прошлое. Вылезать из-под нагретого за ночь одеяла по утрам и Эмме, и Катьке по-прежнему было неуютно, зато в школу они шли уже под светлеющим небом, да и возвращались после уроков не по быстрым сумеркам. Иногда подруг разбивал Дымов, возникая перед ними из соседнего проулка. И тогда Катька уходила с ним шататься по чавкающей под ногами снежной грязи. Эмма не присоединялась к ним, предпочитая вернуться в детский дом, чтобы там погрузиться в чтение.

Дымов же неожиданно оказался интересным собеседником. Он с увлечением слушал разглагольствования Катерины, время от времени вставляя язвительные замечания, провоцируя девочку на яростные споры. Они могли разругаться, не сойдясь во взглядах на жизненные принципы, но через пару дней мальчик вновь возникал перед подругами, и Катька, презрительно фыркая, тем не менее соглашалась возобновить прогулки. Она решила, что возьмет на себя образование приятеля, поскольку он категорически отказывался ходить в школу. Вот она и делилась полученными на уроках знаниями. Выяснив, что Дымов читает лишь по слогам, она поставила своей целью научить его как следует читать – и вскоре они стали проводить дни на колокольне, склонившись над книгой. Катерина относилась к беспризорнику как к очередному подопечному. На встречи она всегда приносила сухарь в кармане, которым щедро делилась в процессе чтения. А Дымов в свою очередь угощал ее ирисками и зимними яблоками. До тех пор, пока Катька не узнала, что ни за те, ни за другие он не платил.

– Ты их украл?! – возмутилась она, когда Дымов мимоходом похвастался удачно проведенной операцией по проникновению в чей-то подвал. – Я не буду их есть! Ты должен вернуть!

– И как ты себе это представляешь? – усмехнулся Дымов.

– Никак не представляю. Воровать плохо. Тебя, что, этому не учили?

– Если бы я не воровал, я бы не смог пережить ни одной зимы.

– А я тебе говорила, что надо идти в наш детский дом.

– Во-первых, я тебе уже говорил, что я не могу жить под чьим-то давлением.

– Ха-ха! Зато воровать – это так здорово!

– А ты пробовала?

– Конечно! Я же тоже жила на улице, когда моя семья вся померла. И я воровала. Только это совсем мне не нравится.

– Значит, тебе не приходилось голодать настолько, что эти твои правила благородных девиц имели бы хоть какое-то значение.

– Пф! Лучше умереть, чем…

– Говорю же, не голодала. Не есть день – ерунда. А вот не есть три дня – тут не до ужимок барышень. Тут возьмешь какой угодно черствый хлеб, лишь бы положить его в пустой желудок.

Катька помолчала.

– Наверное, ты прав. Я действительно не была настолько голодной никогда. Но один раз я залезла в один дом. Там была кружка молока на столе. И я его украла, выпила прямо на месте. А потом я узнала, что то молоко было для маленького мальчика. Он болел, и не мог ничего есть. Только молоко пил. И он умер.

Дымов внимательно посмотрел на подругу.

– Ты выдумываешь, чтобы меня разжалобить.

– Может быть, и придумываю. Но воровать – плохо!

– Ты еще скажи, что это грех.

– Не скажу, потому что не верю в библию.

– А ты знаешь, что такое библия?

– Конечно. Мария Николаевна нам рассказывала по секрету. Но не уводи разговор в сторону. Помимо чувства порядочности – оно у тебя напрочь отсутствует, похоже – есть ведь еще опасность попасться. Тебя поймают и отправят в колонию.

– Опасность лишь раззадоривает. Разве не это тебе нравится в жизни твоей разбойницы?

– На сцене – да. Но в жизни – не думаю, что я смогла бы постоянно всего опасаться.

– Ты еще маленькая!

– Зато ты большой!

– Не зли меня!

– Не раздражай меня!

За перепалками проходило время встречи, и они расставались, чтобы встретиться снова на следующий день, все больше привязываясь друг к другу. Пока два события не изменили круто жизнь Катьки, а с ней и Дымова.

В предпоследнее зимнее воскресенье Митька и Санек вытащили подруг в Елисеевский магазин, уговорив купить большой каравай.

– Мы уже давно не ходили никуда, – заметил Санек. – У меня в жизни столько денег не накапливалось!

– Ладно, пошли, – милостиво согласилась Катька.

Погода располагала к приятной неспешной прогулке. Неожиданно теплое для февраля солнце смогло просушить всю зимнюю грязь на улицах, и теперь можно было идти, не опасаясь увязнуть по щиколотку в смеси снега, грязи и песка. А на центральной Тверской улице еще и было подметено. Витрины ярко сверкали под ярким солнцем, и ребята на мгновение почувствовали себя ослепшими, шагнув в темное на контрасте с улицей помещение магазина. Привычно оглядев изобилие товаров, немного поспорив и решившись на покупку, приятели встали в хвост небольшой очереди.

Уже подходила их очередь оплачивать покупку, как неспешное течение торгового дня нарушилось. Входная дверь раскрылась, впуская толпу людей, чей внешний вид не соответствовал привычному для этого магазина контингенту покупателей. Митька толкнул плечом Катьку, указав на вошедших подбородком. Девочки оглянулись и тут же напряженно подобралась, ощутив волну агрессивной враждебности, исходившей от этих людей. Мрачные лица, почти скрытые высоко поднятыми воротниками старых тулупов или телогреек, столь неуместных в этот солнечный по-летнему теплый день, руки в карманах – все эти восемь или десять человек выглядели одинаково угрожающие. На взгляд невозможно было определить их возраст, но детей среди них не было – значит, не беспризорники налетели.

Продавщица открыла было рот, но один – явно главарь – лениво уронил с губ:

– Молчи.

Его злое лицо не соответствовало вальяжной интонации приказа. Группа слаженно действовала, словно этот визит был ими заранее расписан по сценарию: двое встали у двери, перекрывая дорогу на выход, несколько человек рассыпались по залу, приблизившись к покупателям, замершим на месте. Эмма и Катька схватились за руки.

– Все на пол, – коротко приказал главарь, извлекая из-за пазухи короткий обрез.

Кто-то из женщин вскрикнул. Этот звук подхлестнул банду. Шепот и вальяжность сменилась резкими и короткими приказами. По примеру взрослых детдомовцы тоже упали на пол, мальчишки подтолкнули подруг, чтобы те заползли под прилавок. Глядя снизу на то, как воры срывают с прилавка развешанные там колбасы, окорока, ветчину, как извлекают из разбитых витрин нарезанные куски мяса и сыры, друзья затаили дыхание. Им не было видно, но они слышали, как бандиты отогнали от кассы продавщицу и выгребли все деньги. Несколько раз мимо спрятавшихся под прилавком девочек проходили грабители, а разбитая над их головами витрина засыпала их осколками. Каждый раз Эмма судорожно сжимала руку подруги. Она боялась, что начнется стрельба. Поэтому едва слышно пискнула, когда один из бандитов вдруг заглянул к ним под прилавок.

– А ну вылезли! – прикрикнул он.

Тут же рядом показалась вторая пара прохудившихся сапог, и другой бандит тихо сказал:

– Оставь девок, Деревяшка.

Катька вздрогнула, глаза ее округлились, и, к ужасу Эммы, подруга высунулась из-под эфемерной защиты деревянного стола.