Может быть, поэтому и я, и Катька восприняли с таким энтузиазмом идею поставить в нашем детском доме спектакль. Это означало, что мы перестанем быть самими собой, а перевоплотимся в сказочных персонажей с другой жизнью, столь непохожей на нашу скучную историю. И быть может, заглянем в наше будущее. А вдруг нам и вправду так понравится, что мы захотим стать артистами?

Задумка Серафимы была оригинальной, но отнюдь не новым слово в педагогике. И до нее воспитатели организовывали силами детей концерты или капустники. Помимо этого, в детском доме работало несколько кружков. Педагоги ставили своей целью занять умы и руки детей, только что пришедших с улицы, различными занятиями. Мария Николаевна, грузная пожилая женщина с натруженными руками, работавшая воспитательницей малышей, привлекала девочек (и некоторых мальчиков) кружком шитья. В основном, там шили рубашки для воспитанников же или занимались вязанием. А сторож Василий Егорович развлекал молодежь кружком моделирования. Мальчики (и некоторые девочки) проводили много времени за выпиливанием полочек или шкатулок, которые потом вешали на стены в своих комнатах или дарили учителям и воспитателям на праздники. Даже заведующий детским домом, суровый на вид дядька с пышными усами и бородой, из-за которых имел прозвище «Капитан», приносил из своего кабинета на первом этаже старенький аккордеон и устраивал хоровые пения каждый четверг. Однако идея молодой воспитательницы, только в сентябре прошлого года пришедшей в их детский дом, оказалась совершенно необычной и привлекла многих детей, как взрослых десятилеток, вроде Катьки и Эммы, так и малышей, только начавших ходить в школу наравне с остальными. Дети зачастили в комнату Серафимы.

После распределения ролей и переписывания каждым исполнителем своей роли в отдельную тетрадку к ней приходили по очереди на продумывание своего образа. И Катьку, и Эмму снедало любопытство – как проходят эти индивидуальные репетиции? Возвращавшиеся с них ребята были полны энтузиазма немедленно начинать работать над своим образом, но ни в какую не хотели рассказывать, что же именно было за закрытой дверью их театрального руководителя. Прошло несколько дней, когда наступила очередь Катьки идти на свою первую репетицию. К тому времени она уже вызубрила роль Маленькой Разбойницы и даже пару раз ее проиграла перед Эммой, взобравшись на сцену. Эмма же поочередно исполняла роли всех остальных партнеров, с которыми Маленькая Разбойница должна была появляться в своих сценах. И вот настала та долгожданная минута, когда Серафима позвала Катьку в свою комнату, чтобы обговорить ее роль. Вечером, сидя на кровати и готовясь ко сну, Катька взахлеб делилась впечатлениями

– Она говорит, что я должна не просто говорить свои слова. Она говорит, я должна за каждым словом, каждым движением иметь мысль. Вот Разбойница насмехается над Гердой. Но я должна показать, что на самом деле она завидует. И хочет, чтобы та стала ее подругой. Ну вот как мы с тобой. Эх, жалко, ты не хочешь играть роль Герды. Мне было бы проще тогда…

– Нет, спасибо! – ответила Эмма. – Мне не хочется учить такую длинную роль. И я вообще не знаю, смогу ли я вообще выйти на сцену, когда в зале будет столько народу

– Глупости! Серафима говорит, что, когда выходишь на сцену, зрителей уже не видишь.

– Интересно, откуда она знает?

– Она была актрисой, – встряла со своей кровати маленькая Таня, слышавшая разговор подружек.

– Актрисой? – хором переспросили Эмма и Катька.

– Ага! Я слышала, как Мария Николаевна говорила об этом дяде Васе, – порадовалась возможности проявить осведомленность Таня. – Она танцевала в театре.

– Ух ты! – восхитилась Катька

– Ах вот почему она согласилась поставить со мной танец, – задумчиво проговорила Эмма

– Танец? – хором спросили подружки.

– Ну да. Я сказала, что боюсь говорить со сцены. Ну ты и так это знаешь. И Серафима знает, что я даже к доске боюсь выходить, – напомнила Эмма. – И она предложила мне сыграть роль без слов. Танцевать. Я буду снежинкой. В сцене бурана. Мы с ней уже и музыку подобрали.

– Снежинкой? Танцевать? – переспросила Катька. – Я тоже хочу танцевать

– Ты же хочешь и Разбойницу сыграть, – напомнила Эмма. – А буран в той же сцене, когда Разбойница с Гердой встречается.

– Это-то я помню, – протянула Катька. – Но все равно… Потом покажешь мне танец?

– Конечно, покажу. Даже научу.

– А музыка?

– У Серафимы патефон есть, – напомнила Эмма.

– А сейчас сможешь станцевать? – спросила Рита, подперев голову ладошкой.

– Здесь? Без музыки?

– Места маловато, конечно, – согласилась Катька. – Давай завтра. Можем в коридоре.

– Нет, я еще не весь танец выучила…

– А танец надо учить? – удивилась еще одна девочка, чья кровать стояла чуть дальше Катькиной.

– Конечно, – со знанием дела ответила Эмма. – В какую сторону пойти, как наклониться, куда руки направить.

– И тебя Серафима этому учит?

– Да. Она и сама танцует. Очень красиво, между прочим.

– Ух ты! Хотела бы я увидеть!

– Я тоже!

– И я…

– Может быть, удастся когда-нибудь, – неуверенно произнесла Эмма. – А еще она сказала, что в воскресенье будет первая общая репетиция.

– И ты молчишь?!

– Да ты что!

– В это воскресенье?

– Ну да. Она сказала мне сегодня, что уже можно начинать.

Разговор прервало появление Марии Николаевны, дежурившей в этот вечер. Она зашла проверить, все ли девочки готовы ко сну, и пожелав спокойной ночи, погасила лампы.

– Скорей бы воскресенье, – прошептала Катька со своей кровати у окна.

– Ага! – откликнулась Рита.

Остальные лишь согласно повздыхали.

В первую субботу декабря после ужина воспитанники детского дома не спешили разбегаться: в этот день им выдавали карманные деньги. Сумма эта была небольшая, символическая, предназначенная скорее для поощрительных моментов воспитания, чем для финансового обеспечения индивидуума. Тем более, что лишение этих карманных денег широко использовалось в качестве наказания за плохое поведение и неудовлетворительные оценки. Не то чтобы это лишение заметно ударяло по карману воспитанника, но все же было неприятно не услышать свою фамилию и не получить три рубля, которые можно было потратить в течение месяца на свои прихоти.

Массовая драка с беспризорниками не осталась безнаказанной – отметившиеся в облаве Санек и Митька не были вызваны к учительскому столу. Разумеется, Катька заметила это и подбадривающе кивнула приятелям, сжимая в ладони свою трешку. Когда всех отпустили, и галдящая толпа из ста шестидесяти воспитанников дружно устремилась прочь из столовой, Эмма с Катькой протолкались к друзьям.

– Да ладно, – пожал плечами Митька.

– Не в первый раз, – усмехнулся Санёк.

– А пошли завтра в Елисеевский! – предложила Катька. – У меня уже прилично накопилось. Купим булку московскую на всех, а?

– Да у нас и свои есть, – самолюбиво ответил мальчик. –

– Чего загнали? – деловито спросила Катька.

– А помнишь ту гармонику, что мы нашли в том доме? – подмигнул Санек.

– Да ладно вам! – нахмурилась Эмма. – Наверняка свои полочки продали на рынке.

– Ну и полочки тоже, – согласился Санек. – Но за них много не получишь. Коряво делаем, чего уж там, – самокритично оценил он свои труды в кружке выпиливания, которым руководил сторож Василий Егорович.

– А я свои платки вышитые не могу продать, – вздохнула Эмма.

– Не удивительно, – фыркнула Катерина, но подруга так на нее взглянула, что Катька предпочла вернуться к теме покупок: – В общем, наскребем все вместе рублей эдак двадцать, да?

– Наверное, – согласились друзья.

– На булку большую хватит. И возьмем колбас. Я была в Елисеевском осенью, так чуть не захлебнулась слюной! Столько там мяса всякого! – мечтательно причмокнула Катька.

– Уговорила, пойдем! – воскликнул Санек, ясно представивший себе эту картину. Многие детдомовцы бегали в гастроном н соседней улице как на экскурсию.