Солнце опустилось за вершины Моминой скалы. На тропинках, гремя колокольчиками, показалось стадо тщедушных овечек, разбавленное десятком чуть более добрых коз. Пастух подгонял их спокойным словом, изредка срываясь и хрипло гаркая на непокорный молодняк. Козы с готовностью отвечали ему задорным «бе-е», а овцы нехотя отзывались басовитым «бэ-э». Проводив их взглядом, мы вошли в калитку, и нас поймала обеспокоенная Станка – ужин стыл.

Мы подождали, пока Вихра приведёт двух стареньких соседок, и поднялись на веранду второго этажа. В другой день я бы порадовалась шумному застолью, но сейчас, вымотанная, больше молчала. Глеб тоже молчал, рассеянно смотрел в пустоту и лишь изредка, взглянув на Настю, улыбался самыми кончиками губ, а Настя вовсю отдувалась за нас – отвечала на все обращённые к нам вопросы.

Станка и Страхил плохо говорили по-английски, соседки английского не знали вовсе, но изредка выдавали что-нибудь по-русски. Вихра и дед Кирчо вразнобой переводили их болгарские слова, и разговор превратился в трёхъязычную какофонию. Ну или четырёхъязычную, если учесть, что одна из соседок зачем-то бросала фразы по-немецки. Гаммер между тем обсуждал с Богданчиком компьютерные игры. Богданчик время от времени распевал «Тихо в лесу кто-то жрал колбасу», подмигивал Гаммеру и был просто-таки счастлив, что рядом нет мамы, ругавшей его за такие песни.

Когда дед Кирчо заговорил о том, как его брат Данчо помогал отстраивать столицу Македонии после страшного землетрясения в шестьдесят третьем году и там познакомился с молодыми ребятами из Новосибирска, я выскользнула из-за стола. Поняла, что ещё чуть-чуть – и я помру.

Доплелась до овчарни и повалилась в кровать.

Ноги гудели, голова пухла, но сон не приходил, и я достала смартфон. Зашла в посткроссерскую группу. Там жизнь шла обычным ходом. Никаких головоломок, приключений и сокровищ. Девочки писали, что из-за пандемии открытки не доходят до Финляндии, хотя официальных ограничений не появилось. У меня у самой висела потеряшка с финским адресом, и я поплакалась об этом в группе, посмотрела на новые ягодные марки с облепихой, поворчала, что в Калининграде для них не подготовили штемпели специального гашения. Ненадолго отвлеклась от лабиринта мертвеца, но следом открыла на смартфоне «Золотую цепь» Грина и нашла нужный фрагмент текста.

«Коридор был в ширину с полметра да ещё, пожалуй, и дюйма четыре сверх того». «По разным местам этого коридора, слева и справа, виднелись тёмные вертикальные черты – двери или сторонние проходы, стынущие в немом свете». «Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем, пол – серым и чёрным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга блестел выгнутыми круглыми стёклами, прикрывающими электрические лампы».

Я не ошиблась! Коридор горной библиотеки в точности копировал коридор особняка из «Золотой цепи»! Ну хорошо, не в точности. Детали, конечно, отличались. В нашей пещерке не нашлось ни дверей, ни сторонних проходов, ни электрических ламп, и, главное, у Грина коридор привёл к лабиринту с сокровищами, а в Моминой скале он привёл к облицованному кафелем тупику с простенькой картой мира. Не могли же мы проморгать спуск?! Там и без перфоратора видно, что никакого спуска нет. Да и куда бы он вёл? В заброшенные шахты?

Перечитав описания библиотеки и лабиринта у Грина, я открыла сделанные в Калининграде конспекты шести книг Смирнова. Пробежалась по отдельно выписанным деталям вроде тайного прохода за шкафом с вымышленными книгами в рассказе Честертона «Злой рок семьи Дарнуэй». Вспомнила, что, по словам Вихры, в горной библиотеке наравне с обычными книгами стояли муляжи. Отсылка к «Злому року»? Но опять же – куда там идти через базальтовые глыбы?!

Или вот история Честертона о князе Отто, который приехал в Пруссию искать золото и построил у себя в замке настоящий лабиринт. Ещё одна отсылка? Князь искал сокровища и забрался в пещеру отшельника. Вход в неё чернел, «полускрытый колючим кустарником и совсем низкий, даже не верилось, что туда может войти человек». Слуги отшельника – да, у того отшельника были свои слуги! – напали на князя и завязали ему рот. Он сбежал, но с завязанным ртом не смог ответить часовому и получил пулю. Поучительная история. Жажда золота погубила князя. Замковый лабиринт его не спас. Тоже ведь, выходит, лабиринт мертвеца. Но головоломку Смирнова так назвали уже после его смерти, а значит, никакой связи тут нет. Да и мы шли по подсказкам «я таджика»! Выбрали более простой путь и вообще не должны были попасть в горную библиотеку, стоявшую на пути более сложном! Почему же в ней обнаружилась отсылка к «Золотой цепи»?!

Перечитывая фрагменты из электронных Грина и Честертона, я пожалела, что не взяла в Болгарию бумажные книги, хотя… они были самые обычные, советские, изданные громадными тиражами. Папа, увидев «Золотую цепь», сказал, что в детстве читал точно такое издание с парусным кораблём на обложке, а наш сосед дядя Витя отыскал в домашней библиотеке «Оцеолу» из такого же детгизовского собрания сочинений. Выделялся лишь «Потерянный горизонт» Хилтона, изданный в две тысячи седьмом году, однако он пользовался популярностью и раньше. Папа, например, в мои годы прочитал Хилтона, отпечатанного на пишущей машинке.

– Хватит! – Я сунула смартфон под подушку.

Закрыв глаза, задремала.

В тревожной дрёме продолжила метаться по книжным страницам, рассматривать чернильное пятно на развороте Майн Рида и щупать коленкоровый переплёт Честертона, затем вспомнила слово, днём вылетевшее из головы, и проснулась.

Апофения!

Одержимость, заставляющая видеть несуществующие взаимосвязи. Или как-то так.

Вспомнив слово, я почему-то успокоилась. Напряжение ушло. Мысли перестали кружить вокруг загадок «я таджика», и меня накрыла умиротворяющая тишина.

Во сне мы с папой бегали по катакомбам бывшего Пиллау в поисках утерянной Янтарной комнаты. Над нами гремели гаубицы и стрекотали автоматы. Проснувшись, я сползла с кровати и отправилась на кухню хозяйского дома. Отыскала там корзинку с овсяным печеньем и услышала стрельбу на втором этаже, в комнате Страхила и Станки. Перепугалась, но сообразила, что всё ещё сплю. Открыла глаза во второй раз и опять поплелась на кухню. На полпути без всяких выстрелов с отчаянием осознала, что по-прежнему вижу сон! Проснувшись в третий раз, нащупала рядом Настю, почувствовала боль в занемевших ногах и с облегчением признала, что уж теперь всё точно происходит наяву.

Есть вроде бы не хотелось, но я зашла на кухню, слопала пару бутербродов, затем поднялась на веранду, чтобы с высоты понаблюдать за ласточками, бесновавшимися в соседних покинутых домах. Едва присев на скамейку, услышала голоса. Открылась дверь, и я увидела, как из комнаты Вихры выходит Глеб. Была уверена, что он спит, и не ожидала встретить его здесь.

Глеб замер. Кажется, растерялся. Или мне показалось? Если и растерялся, то на микроскопическое мгновение. Потом поздоровался и пошёл вниз по лестнице. Вихра, одетая в маечку и пижамные шорты, улыбнулась мне с порога и как-то неуверенно промолвила, что Глеб поднимался к ней с вопросами о горной библиотеке. Я только пожала плечами, а когда Вихра позвала, зашла к ней в комнату. Обнаружила турецкую печку-плиту «Кахведжи» и короб с заготовленными дровами. Рассказала о своей печурке «Манхайм», которую тоже кормила дровами, и мы с Вихрой разговорились о прелестях зимних ночей в стареньком доме.

В комнате царил уютный беспорядок. У двери гудел холодильничек «Зероватт» с поцарапанной эмалью – самые глубокие царапины были отчасти спрятаны за цветными магнитиками и наклейками. Под ворохом вещей у стены обнаружились и стиральная машинка, и гладильная доска. Под окном стоял музыкальный центр «Шарп», проигрывавший диски и кассеты, а на двух внушительных колонках красовались виниловые фигурки «Фанко ПОП» – Гаммер оценил бы.