– Не покажу, – отвечала на это мать с раздражением. – Мне нужно ваше мнение. Вы что думаете о её диагнозе? Что с ней не так?

Десятки врачей строили множество догадок, исправно вписывая их в детскую историю болезней. Тетрадка пухла, как на дрожжах, и к очередной годичной комиссии наполнялась всё более душераздирающими подробностями.

– Пять невропатологов предполагают, что у девочки защемление седалищного нерва.

– Хирурги настаивают на грыже в позвоночнике.

– Всё же тут ДЦП.

– А Наталья Ивановна пишет, что проблема в шейном отделе.

– Мамочка, вы не замечали эээ… поведенческих странностей у вашей девочки?

– Что вы имеете в виду? – мать не поняла, к чему клонит эта тётя.

А я сразу поняла. И рефлекторно сжала кулаки от злости.

– Вы делали томографию головного мозга? Сусанна Валерьевна считает, что у вашей дочери проблемы с мозгом…

– Это у Сусанны Валерьевны проблемы с мозгом! – не выдержала я.

Стоять перед толпой народа почти голышом и слушать про то, что ты умственно отсталая, было оскорбительно.

– Уля! – мать одёрнула меня.

– Я не умственно отсталая! – рявкнула я. – У меня лучшая успеваемость в классе. И заключение от психиатра тоже имеется. Можете посмотреть в папке.

«Хотя он сам был не совсем нормальный», – подумала я, вспомнив весёленького дядьку, который сначала пел песню, а потом резко прекратил, посмотрел на меня с прищуром и спросил, сколько будет семью восемь.

– Пятьдесят шесть? – я не была уверенна в ответе из-за его странной реакции.

Ответ его удовлетворил. Психиатр дал мне заключение, что я абсолютно здорова, и отпустил с миром. Страшно подумать, что бы со мной случилось, не вызубри я таблицу умножения во втором классе.

Женщина-врач с тонкими накрашенными губами и бабеттой «прощай, молодость» смутилась и вернулась к бумагам.

– Так, пишем заключение, – сказала она. – Мамочка, пусть отвечает ваша дочь. Сама. Вы можете остаться.

– Можно я надену штаны?

– Пока нет. Тебя ещё посмотрит Геннадий Алексеевич.

– Прохладно, – я поджала под себя озябшую ногу.

– Потерпи немного, – процедила мать сквозь зубы.

Я с укором посмотрела на неё. Мать виновато опустила глаза. В помещении было очень холодно. Все взрослые были одеты в шерстяные свитера, пиджаки и зимние сапоги на меху, обёрнутые в уродливые голубые бахилы. Женщина с бабеттой накинула пальто поверх белого халата и принялась заполнять ворох документов, периодически спрашивая меня об адресе, возрасте и прочей шелухе.

– Дата рождения?

Я ответила.

– О, так у тебя сегодня день рождения? Поздравляю.

– Спасибо, – я нервно ёрзала на стуле, проклиная застрявшего где-то Геннадия Алексеевича.

Из плохо заклеенных старых окон дуло прямо в голую спину. Я всунула ледяные ноги в раскрытые сапоги.

– Мне нельзя болеть, – напомнила я матери.

После гриппа возникали осложнения, и я хромала сильнее, чем обычно.

– Пусть накинет свитер и носки, – материнская совесть всё же взяла верх над алчностью. – А когда доктор придёт, Ульяна их снимет.

– Мамочка, подождите, – другая женщина в больших очках, похожая на стрекозу, бросила на нас презрительный взгляд. – Медкомиссия работает столько, сколько нужно.

Геннадий Алексеевич явился через четверть часа, прощупал мой позвоночник и отправил нас подождать вне кабинета. Через полчаса мать получила заключение комиссии.

– Ура, я инвалид! А теперь валим отсюда. Ты обещала мне торт!

– Да не беги ты так, – цыкнула на меня мать. – Они же смотрят.

Но меня было уже не остановить.

***

– Музыка!

Четыре шага с вытянутой ногой, четыре маха руками, поворот, тряска плечами, ещё два шага, поворот и руки вверх. Отточенные до автоматизма движения въелись в мышцы. Я всё время следила за ногой, не позволяя ей волочься по полу или по привычке вставать на носок.

– Отлично, девочки! Вы молодцы. Вика, постарайся не сбиваться с ритма. В начале ты немного перепутала движения. Ещё раз.

Танец прогнали по второму кругу. А потом ещё раз. И ещё раз…

– Что у нас с костюмами? – поинтересовалась Елена Сергеевна у уставших танцовщиц после репетиции.

Из двенадцати участниц коллектива костюмы для танца были только у семи. Одна девочка сумела выклянчить у родителей драные джинсы. Видимо, шантажировала самоубийством. Иначе не объяснить, как мать-одиночка, работавшая санитаркой в больнице, отдала половину зарплаты на ошмётки джинсовой ткани со стразами.

Родители Арсеньевой тоже раскошелились. Главная бандитка танцевала в комбинезоне, пожертвовав джинсы в пользу обездоленной лучшей подруги – та играла роль главы противоборствующей группировки. В жизни, конечно, эта роль больше подходила мне. С каждым днём наши стычки с Арсеньевой становились всё яростнее. От тонких ядовитых шпилек мы перешли к взаимным оскорблениям и прямолинейным посылам в различные срамные места человеческого тела. Вернее, она перешла. Но и я не оставалась в долгу. Арсеньева с подружками упражнялась в остроумии относительно моей походки. У меня тоже было немало козырей в рукаве. Училась одноклассница из рук вон плохо. Учителя публично критиковали её за низкую успеваемость, и, к моему огромному удовлетворению, частенько ставили меня ей в пример.

– Господи, Арсеньева, когда же ты запомнишь, как это пишется! – злилась на неё учительница русского языка.

Аня стояла у доски и кусала губы до крови, совершая очередную нелепую ошибку. Я поднимала руку.

– Ленина, исправь, – сдавалась учительница.

Я гордо ковыляла к доске (да, гордо ковылять тоже надо уметь!), брала из дрожащей руки Арсеньевой кусок мела и с наслаждением зачёркивала каждую ошибку, издавая презрительные смешки. Ошибок было много. Смешков, впрочем, тоже.

Она брала реванш на физкультуре. Арсеньева была капитаном команды по волейболу для девочек. Она наотрез отказывалась взять меня в свою команду. Всю четверть мне пришлось просидеть на скамейке запасных.

«Ничего, Уля, – утешала я себя в такие моменты. – Ты возьмёшь своё. Выступление близко».

До новогоднего концерта оставалось меньше двух недель. Я заучила танцевальные движения до автоматизма и была готова к выступлению на сцене.

– Комбинезоны есть у Ани, Ульяны, Наташи и Оли, – сказала Елена Сергеевна. – Поднимите руки, у кого полностью готов костюм «бандитки номер два»?

Я подняла руку.

– И «бандитки номер один»?

Я подняла руку.

– Ульяна, у меня к тебе большая просьба, – обратилась Елена Сергеевна. – Одолжи, пожалуйста, свои джинсы Соне. У вас один размер.

Мерзкая Соня называла меня «косолапой». Но дело было превыше личных обид: я согласилась одолжить ей джинсы для танца и принесла их с собой на финальную репетицию. Сама же я надела красную рубашку и комбинезон. Елена Сергеевна разговаривала с Арсеньевой. Увидев меня, Елена Сергеевна сказала:

– А комбинезон Ульяна одолжит Олесе. Отлично! Все готовы к выступлению, девочки?

– Елена Сергеевна, вы, наверное, забыли? Мы переиграли. Теперь я в первой банде. А джинсы отдаю Соне.

– Ну Улечка… – Елена Сергеевна замялась и виновато улыбнулась. – Давай ты выступишь в другой раз?

– Почему в другой? – мне показалось, что я ослышалась.

– Пусть лучше выступит Соня.

– Пусть выступит. Я же и говорю, она теперь во второй банде, а я в первой…

Липкий сироп неловкости залил деревянный пол. Я почувствовала, как приклеиваюсь к нему. Елена Сергеевна что-то говорила, но её слова улетали в пустоту. Вся эта проникновенная чушь про дружбу, поддержку своих, взаимовыручку и доброту пролетела мимо меня как стрела, пущенная в оленя неумелым стрелком. Я смотрела на эту женщину и не могла поверить в то, что она говорит всерьёз.

– Ну что, Ульяна? Ты поделишься с девочками?

– Конечно, – сказала я твёрдо, – но только с одной. Потому что во втором наряде на концерте буду выступать я.