— Не скучайте. У меня вызов.

Нос уловил неприятный запах, и я повернулась к открытой двери. Там, за ней, хмурилось низкое небо, где-то совсем рядом плескалась вода. И именно оттуда тянуло гниющими водорослям и, кажется, болотом.

Куда же Всёля в этот раз меня занесла?

Мир оказался новым. То есть совершенно неожиданным для меня, таким, что я даже не могла представить ничего подобного. Сплошное болото с нечастыми островками буйной тропической растительности, настолько зелёной, что даже на вид она казалась ядовитой.

В этом мире все жизнь шла в трясине, в своеобразном уюте домиков, сплетённых из тины и грязи.

Да и сами жители мало напоминали людей. Это были, скорее, человекоподобные лягушки: примерно того же роста, перепончатые лапы были очень похожи на руки пальцами и ловкостью движений. А ещё они владели речью. Язык, конечно, был другой, и принципы его построения сильно отличались, но говорили они так же, как и мы, двигая ртом и языком.

Но вот сходства с лягушками было намного больше — холодная мокрая кожа, серая, вся облепленная тиной, выпуклые круглые глаза, крупные беззубые рты.

И беда их была вполне понятная — эпидемия, которая уносила жизни самых маленьких жителей мира. Было безумно жаль видеть маленьких лягушат, вяло лежавших на боку, с лапками, отброшенными в сторону от распухшего тела. Но страшнее всего было то, что это грозило полным вымиранием этому странному народу.

Чтобы помочь самым слабым, мне приходилось целыми днями рыскать на своём транспорте над грязной жижей, закладывая виражи вокруг высоких зелёных островов, так пугающих яркими хищными расцветками.

Почти сразу стало понятно, что помочь всем болеющим мы со Всёлей были бессильны. И выход представлялся единственный: найти причину, источник болезни и уничтожить его.

Но для этого...

Но чтобы победить болезнь, поразившую малышей лягушкоподобных болотных жителей, нужно было стать болотной лягушкой, жить как лягушка, питаться как лягушка, думать как лягушка... А я любила белые стены, белое бельё, белую посуду. Яркие краски с некоторых пор в моей жизни не радовали, да и жидкая грязь...

Это было ужасным испытанием, ужасным. Но я смогла!

Не буду говорить, чего мне это стоило, однако я выделила, нашла источник заразы.

Им оказалась одноклеточная водоросль, которая в новом витке своего развития почему-то не переваривалась организмами малышей человеко-лягушек, а начинала патологическое размножение прямо в их желудках. Или как там у них назывался мешок для сбора и длительного смачивания соками пищи?

На эту работу ушло время.

А ведь ещё были сложные случаи, которые требовали моего срочного вмешательства. И приходилось лечить, хоть и с помощью моей Всёли, а потому быстро и эффективно, но всё же лично присутствуя, а значит — тратя время.

Ещё больше времени потребовалось, чтобы научить взрослых жителей этого места жить по-новому, так, чтобы их дети не могли получить возбудителя с едой или питьём.

И это было непросто. Даже сложнее, чем вывести из тяжёлого состояния десяток малышей за один раз.

Как можно изменить культуру целого народа, живущего в грязи так, чтобы они следили за тем, что кладут в рот их малыши? Я объясняла, показывала на примерах (с помощью Всёли, конечно), уговаривала, даже кричала и ругалась!..

Я искала самых влиятельных человеко-лягушек. Обычно это оказывались старухи, покрытые ссохшейся кожей, свисавшей складками, почти потерявшими цвет, с вылинявшими глазами, ещё более выпуклыми, чем у остальных. Они слушали меня молча, приоткрыв рот и тяжело дыша. Долго раздумывали, когда я уже заканчивала говорить. Кто-то задавал пару вопросов, кто-то – много, кто-то загорался пониманием и радовался тому, что есть способ спасти детей, и становился моим продолжением — учил своих близких и не очень жить по-новому.

Но были и те, кто сразу разворачивался и нырял в свою грязную жижу, отказываясь тем самым помочь не только мне – своему народу.

И тут руки у меня опускались, хотелось плакать и поскорее вернуться на свою стерильно чистую станцию, к нормальным условиям, вкусной еде и привычным краскам.

Но Всёля говорила:

— Ещё на запад надо слетать, там остался кто-то, на кого можно повлиять.

И я уплотняла воздух, садилась на транспорт и мчалась вслед за садящимся грязь солнцем.

В этой сумасшедшей гонке я не могла ни нормально выспаться, ни поесть.

Спать в сырой и промозглой особенно ночью атмосфере было неуютно. Как бы Всёля ни загибала вверх края транспорта, всё же он был тем же воздухом, хоть и плотным. Не спасали никакие пологи, что воплощались по моему желанию. Влага всё равно проникала сквозь них, и я во сне куталась в пропитанные болотными испарениями одежды и вздрагивала от промозглой сырости.

А может, я настолько отсырела, что мне всё это только казалось?

В гостеприимно предлагаемые местными жителями дома я не помещалась. И к лучшему — жить в тине мало радости, а от сырости там всё равно не укрыться. Зато сколько грязни!

Именно из-за грязи были сложности с питанием. Злобных одноклеточных водорослей я не боялась, потому что еду, как и воду, мне воплощала Всёля. Меня угнетали запахи — я никак не могла избавиться от ощущения, что всё, абсолютно всё испачкано грязной жижей и провонялось духом окружавшего меня болота.

Мне всё время хотелось помыть руки и страшновато было класть в рот еду — обилие жидкой хлюпающей грязи вокруг создавало ощущение, что она везде: и в еде, и на руках. И если в чистоте своих рук я могла себя уверить, пропустив снова и снова искру очистки, то одежда и обувь страдали от болотной грязи, которая, казалось, оставляла брызги не только на штанах, а везде, даже на плечах.

Когда, наконец, Всёля перестала дергать меня словами: «Ольга, поехали!» — я почувствовала, что лягушкоподобные жители болотного мира смогут справиться без нашей с Всёлей помощи. И, конечно, с радостью и нервной поспешностью бросилась на станцию.

И ввалилась я туда, благоухая всеми оттенками сероводорода, которыми так богаты болота всей Вселенной и одного вполне конкретного мира. Вдохнула с радостью такой знакомый и такой сухой воздух, осмотрела абсолютно белые, такие родные и прекрасные стены и, пачкая грязными отпечатками чистый пол станции, подошла к любимому своему дивану и нежно прикоснулась к нему задрожавшим от наплыва чувств пальцем — я дома! Наконец, дома!

И вот я, облепленная грязью и тиной до самых, казалось, кончиков волос, голодная, с воспалёнными от недосыпа глазами, жаждущая горячей ароматной ванны, чистой одежды, нормальной еды и сна в привычной сухой постели, явилась в блаженный родной уголок, меня там встретила... война.

Маг в весьма воинственной позе стоял у входа в столовую, а Машэ — у двери в зал силы. Я заметила, как между ними мигнуло пространство — Алессей бросил в девчонку заклинанием. Она скривилась, но даже не пошатнулась, а вот маг дернулся, выгнулся дугой и рухнул на пол, застонал, согнулся пополам, схватился за бок.

Я сцепила зубы, чтобы не выругаться, на слабых подгибающихся ногах поспешила как смогла к нему.

— Что?

Он поднял на меня перекошенную физиономию, помотал головой отрицательно — его длинные кудри разметались, некоторые прилипли к мигом вспотевшему лбу — и выдавил с шипением:

— Ерунда. Не то что раньше.

Вызвав тунику, красным тонким лучом разрезала одежду на его боку вокруг крепко прижатой ладони. Крови вроде не было, да и самой раны не видно.

— Показывайте, Алессей.

Он отнял руку, и мои глазам открылся огромный кровоподтёк. Не дыра на полторса – уже хорошо.

— Всёля, что это такое? Опять дар учителя шалит? Но... Ты же его защищаешь!

— Это дар его учителя. Я гашу его, но не справляюсь полностью, когда он применяет заклинания. Он даже не подозревает, как глубоко его учитель переплёл свой дар с его магией…