— Вы про Маринку?

— И не только.

— А кто ещё?

— Алёна.

— Но она же…

— Что? Не так хорошо дерётся, как твоя Маринка?

— Ну, я хотел сказать…

— У неё есть несколько другие полезные качества. Я сам до конца во всё это не верю. Но в нашем институте её проверяли даже на каких-то приборах и… Ладно. Это не важно. Главное то, что она тоже не будет балластом.

«Всё страньше и страньше…» — подумала Алиса…

— А про Сашку ничего нового неизвестно? — прервал я генерала.

— Я же тебе уже сказал, что он пропал и на связь не выходит.

— Ну, может какие-то косвенные сведения есть? Совпадения и слухи? Я не верю, что Сашка там отсиживается в какой-то берлоге. Наверняка он вляпался в какую-нибудь непонятку.

— Как ты сказал? В непонятку? Да… Похоже, что ты хорошо знаешь своего брата.

— Я его не просто знаю. Я его иногда чувству. Особенно, когда ему плохо. А ему сейчас очень плохо…

— Да… — снова пробормотал генерал. — Непонятки… Там сейчас у американцев сплошные непонятки.

31 августа. 1974 год.

США. Монтана. Горы…

Александр Тихий.

Возвращаться снова из небытия было больно, мокро и холодно. Голова трещала, как лопнувший арбуз. Перед глазами по кругу плавали рыбки и летали радужные звёздочки.

— Очухался, сопляк? — спросил меня противный и строгий, но в то же время, знакомый голос.

Кое-как разлепив тяжёлые веки, я увидел перед собой военного средних лет, в котором сразу же опознал того, кто рулил на том дорожном посту, где меня остановили и проверяли.

— Я так и знал, что ты с ним заодно. Мне твоя морда сразу не понравилась. Ты что, брат Прайора?

Мотать головой в знак отрицания мне было больно, а отвечать лень…

Сдаётся мне пора уже имплантировать в затылочную часть головы титановую пластину из бронежилета. А то уж слишком часто мне туда прилетает. Особенно прикладом…

О… Вот уже и разнообразие. На этот раз удар прилетел ногой по рёбрам. А мои руки, кажется, связаны у меня за спиной… Нет. Даже не связаны. На меня кто-то заботливо надел наручники.

— Не хочешь со мной разговаривать? Зря. У меня и мёртвый заговорит. Только к тому времени у тебя будет такой вид, что тебя даже мать родная не опознает. — глумился коп.

— Ich verstehe nicht. (нем. Я не понимаю.) — неожиданно даже для самого себя по-немецки отвечаю ему.

А почему нет? Он надо мной глумится, а мне нельзя, что ли? Правда у нас условия неравные. Интересно… А если бы у него были связаны руки, а вопросы задавал бы я, он так же бы шутил мне в ответ?

— Чего ты сказал? — недоумевающе обратился ко мне военный.

— Я говорю: «Нихт ферштейн!». Чего тут непонятного? Тебе от меня, вообще, чего надо? Какого, в задницу, Прайора? Чьего брата? Ты о чём, военный?

Немая сцена. У моего оппонента отвисает челюсть и багровеет рожа от такого моего ответа. Он явно чего-то не догоняет.

Но я снова получаю от него ногой по рёбрам. А мне это не нравится. Так он меня забьёт раньше, чем я что-нибудь придумаю. А придумать надо, потому что подыхать в этих горах не входило в мои планы на будущее.

— Офицер! Вы, по моему, перегибаете палку и сильно нарушаете закон. Не боитесь, что Вам за это аукнется потом?

— Я здесь закон. А ты, умник, сейчас на своей шкуре поймёшь, что со мною лучше не шутить.

— Ай-яй-яй! Я уже боюсь. Посмотри! Видишь, у меня даже штаны намокли… — отшучиваюсь я, хотя мне уже давно не смешно.

Я пытался что-то сделать с наручниками, но система этих браслетов мне была не знакома. А я-то считал, что на кандалах собаку съел. Моя работа в прошлой жизни позволила мне ознакомиться накоротке с наручниками разных систем. Но эти были из какой-то другой оперы, и для советского опера оказались большим сюрпризом.

А военный достал откуда-то большой и о-очень страшный ножик. Вот почему эти уроды любят, чтобы нож был больше похож на что-то среднее между мачете, мечом и поварским тесаком? Или это у них, как комплекс неполноценности. Есть же такая легенда среди мужчин, что те у кого краник не слишком большой, обычно предпочитают покупать себе большие машины и носить большие пистолеты. Может и с ножами тоже самое? Не понимаю я этого. Нож должен быть удобным в руке и не слишком громоздким. Ладно, тут на природе… А вдруг пришлось бы махать им в каком-нибудь более закрытом месте. Например, в вагоне метрополитена или в пещере с низким потолком…

Кстати, о пещерах. Интересно, как там мой дружок техник-сержант Прайор. Если этот мясник тут меня нашинкует, а раненый Джек там загнётся, значит, все мои потуги помочь ему станут бесполезными.

Да и моя миссия в этой грёбанной Пиндосии закончится бездарно, так особо и не начавшись. Эх! Надо было ещё в Нью-Йорке попробовать выйти на контакт с нашими ещё раз. Вдруг на встречу со мной пришёл бы не тот идиот с инстинктом вертухая «хватать и не пущать», а нормальный человек с адекватным поведением.

— Ну, что тебе сперва отрезать?

— Даже не знаю, офицер. Раньше я у себя ничего лишнего не замечал, что требовало бы коррекции таким хирургическим инструментом. Хотя… Ты можешь, пользуясь случаем, подстричь мне ногти на ногах. А то мне так лень нагибаться. К тому же руки у меня немного заняты почему-то…

— Ты совсем идиот? Или ты ничего не боишься?

— Ну, почему… Боюсь. Например, дантистов. Они такие противные и злые. Постоянно лезут в рот всякими железяками и стараются сделать мне больно.

— А-а-а… — кровожадно ощерился злодей. — Это ты мне подал хорошую идею. Погоди! Будет тебе сейчас дантист. Тебе это точно не понравится…

Что он задумал? Эх! Ну, вот кто меня только за язык тянул? Да-а… Язык мой — враг мой! Только что меня собирались резать большим, и явно нестерильным ножом, а теперь этот затейник решил придумать что-то ещё более пугающее. Ну, да…

Полицейский долго копался где-то в багажном отделении джипа, а потом появился, сжимая в руке какие-то кле́щи. А может и пассатижи или плоскогубцы. Мне это, практически всё равно. Так как знаю, что мне всё равно будет больно и унизительно…

Пока мой мучитель копался в машине, я обратил внимание, что ноги того, кто лежал под машиной, не шевелятся, причём уже давно. Да и странно уже то, что сам он не принимал никакого участия в моём пленении и допросе. Похоже, что это просто-напросто труп, который запихнули под машину, устроив банальную ловушку для меня. Значит во время погони хоть одного, но я всё-таки подстрелил. Но всё же мне немного обидно… Старею. Или расслабился. Повёлся на такую шнягу… В былые временя, я бы хоть какое-то время наблюдал за поляной, прежде чем вылезти на открытое место с автоматом наперевес. А вон и автомат мой валяется на земле. Нет, я конечно понимаю, что калаш — машинка неубиваемая, и грязи не боится. Но нельзя же так с оружием обращаться. Оружие любит ласку, чистку и смазку. Чему вас только учат в вашей Пиндосии?

Господи! О чём я только думаю? Меня сейчас начнут пытать и уродовать. Я этого совершенно не желаю. Но убей меня, не знаю, как выбраться из этой передряги… Умирать не страшно. Смерть бывает быстрой и практически безболезненной. Но перспектива быть изрезанным этим грязным ублюдком меня совсем не впечатляет.

31 августа. 1974 год.

СССР. Где-то в Москве…

Алексей Громов (Тихий)

— Но, товарищ генерал, а как же мы туда попадём? На подводной лодке?

— Нет. На ракете… Шучу. У нас сейчас с американцами немного налаживаются кое-какие отношения. Но не на высоком государственном уровне, а… Короче. Договорились мы выпустить из страны некое количество людей, скажем так, нестандартной религиозной направленности. А то, Никита, пока был у власти, наворотил дел. С религией он боролся, видите ли. Из-за этого нас и называли за рубежом тюрьмой народов и прочими нехорошими словами. Так вот… В Оренбургской, Омской и других областях ещё с давних времён есть несколько колоний немцев, которые с давних времён живут там и молятся немного по-своему.