А может, ткань мира стала разъезжаться в стороны в городе Йошкар-Ола в России? Там, вдоль длинной набережной, названной именем бельгийского города Брюгге, тянутся ряды пряничных домиков-таунхаусов во фламандском стиле. Рядом – главная башня Московского Кремля и Дворец дожей Венеции, памятник княгине Монако Грейс Келли с супругом. А вокруг обычная для российской глубинки разруха, хрущевки, покосившиеся деревянные домики начала прошлого века, большой торгово-развлекательный центр, парк с военным оркестром и танцующими пенсионерами. Лейла лет до двадцати жила в соседнем городке и всегда хотела приехать, но добралась сюда намного позже, увидев все сначала в оригинале.

Однажды Лейла гостила у племени масаи, ее отправил туда случайный сосед по креслу из самолета. Она много расспрашивала о мире вокруг и вождя, и полуслепого католического священника, тоже из масаи. Больше всего запомнился один разговор: «Вот я вроде ничего не делаю плохого, живу в ладу с совестью. Но это же грех – всегда думать „я да я“, гордиться тем, чего добиваешься?» – поделилась Лейла мучившим ее тогда вопросом. «А при чем тут ты? – обескуражил пастор. – Это Бог дает тебе что-то. Чем тут гордиться?»

Впечатления едва успевали сменять друг друга, жизнь все ускорялась, но что-то внутри Лейлы начало пробуксовывать. С каждым годом работа становилась проще и бессмысленней, а платили за нее теперь до абсурдного много. Она хорошо знала свое дело, была полезной работодателю, по крайней мере, родному департаменту пиара, негласно воюющему с департаментом маркетинга, как заведено в больших международных компаниях. Но мысли о бессмысленности такой работы и себя в целом возникали все чаще. В самом деле, что есть в мире бесполезнее, даже вреднее маркетинга? Для чего создавать все новые потребности, которые без этой профессии никогда и не терзали бы людей? Зачем, например, фешен-брендам выпускать по четыре коллекции и дополнительно по две круизные в год? Готовя очередной пресс-релиз, Лейла прочла в интернете, что в последнее время на семь миллиардов человек производили около тридцати шести миллиардов предметов одежды, большую часть которой потом уничтожали. Так и отжившие свое коллекции ее премиального бренда, уже после закрытых тайных распродаж за бесценок для сотрудников (все навалено кучами, мерить нельзя, за фото сразу увольняют), тоже превращались в неузнаваемый мусор и увозились на одну из свалок подрядчика в странах Африки. Чтобы бренд оставался премиальным и недоступным.

Мир искажался все больше, во многом из-за маркетинга, искусства даже не продавать ненужное, а делать ненужное необходимым. Весь этот мир «лакшери» легко уместился бы в зарисовку нравов на пыльных дорогах Африки. Черные приятели средних лет обсуждают новости деревни, небрежно попивая из стеклянных бутылок дорогую для них колу (сколько бы можно купить воды!). Или другую сцену красивой жизни, на Ямайке, где особый шик – обливать колой машину: могут себе позволить. Или похожие ритуалы с шампанским, пусть и не из Шампани. Полные им ванны на чьих-то фотосессиях и в мечтах, бокалы, часто пластмассовые, в руках театралов мировых и не очень столиц. В Бейруте на тусовочную Джимейзе-стрит с барами и клубами, одними из самых дорогих в мире, ливанцы приезжают на роскошных «Бентли» и «Порше», одетые в последние коллекции известных брендов. Обычно все это, включая аренду машины, – в кредит. Но, как Лейле объяснил когда-то папа, тоже ливанец, никто не может обвинять этих людей после десятков лет гражданской войны. Они научились жить лишь сегодняшним днем и уже завтра готовы снова все потерять.

Или массовый туризм, все его ненавидят, даже сами господа селфи-тут-и-селфи-там не любят быть рядом с другими такими же. Что говорить про местных в любом уголке земли. Жили себе спокойно, грустили, мечтали, сушили белье, вели беседы с соседями – как вдруг оказались посреди парка развлечений в роли ростовой фигуры Микки Мауса. Одним пасмурным утром Лейле плакалась рыжая кудрявая хозяйка дублинского домика, которая и сама сдавала комнаты через сайт. Она тоже была пиарщицей, только почти уже не работала и жила в ожидании пенсии, много путешествовала и читала. «Представь, сижу я на пороге с утренним кофе, курю, как обычно, – делилась она, – а тут раз, и меня щелкают на камеру, как обезьянку какую-то. Я даже отвернулась и не стала улыбаться», – причитала воспитанная уроженка Европы. Лейла же легко могла при необходимости быть нарочито холодной и неулыбчивой, но пользовалась этим редко.

Хотя толпы туристов … В той же поездке по Ирландии Лейла добралась до утесов Мохер, которые на всех фото выглядят идеально для созерцания океана и вечности. Вот только в соцсетях не видно, что многокилометровая линия скал целыми днями жужжит и галдит, ходит туда-сюда по огороженным тропинкам. И каждый турист перелезает за ограду, делает величественные селфи над пропастью, через минуту-две – обратно в толпу. И Лейла тоже. В «Инстаграме»[2] смотрится здорово.

Но если маркетинг – однозначное зло, то пиар в теории вполне мог бы служить людям. Только в реальном мире он часто продвигает какой-то бред, не всегда полезный и для продаж самой компании, особенно если та успела обрасти бюджетами и экспертами международного уровня. Хотя любые знания идут в дело. Например, как одни воспоминания вытесняют другие? Скажем, какой-то поворот дороги вызывает душевную боль, потому что здесь вы часто сворачивали к дому бывшего возлюбленного. Даже сам район или улица мучают своими видами. Но стоит переехать туда жить или работать, начать ездить по этой дороге каждый день по иному поводу – печаль развеется, уйдет. Самую глубокую колею страдания можно выровнять, буднично проезжая по ней снова и снова по другим делам. Так работают и с репутацией: если появились негативные новости, надо просто создать такое множество новых инфоповодов, чтобы старые потонули в недрах поисковиков.

Лейла сошлась с собой на том, что пусть она не приносила пользы миру, но и не вредила ему, получая при этом высокую зарплату. Зато много куда летала, много что видела. Правда, никак не могла это выразить: изо рта пузырями воздуха выходили только убогие банальности, куцые и поверхностные. Ломала голову, как же возможно, что, понимая и принимая сразу весь мир, она лишалась глубины в его частностях. Но в Лейлиной профессии шаблонность ценилась, за нее хорошо платили. А значит, она была на своем месте, хотя быть там уже и не хотела.

Особенным должно было стать путешествие к маме в Бельгию. За несколько месяцев до него, в разгар подготовки очередного фешен-шоу так захотелось чего-то семейного, настоящего. Поэтому Лейла впервые и очень заранее взяла длинный отпуск на Рождество с Новым годом. Еще и день рождения мамы как раз в конце декабря. Они не виделись толком несколько лет. В ожидании сказки Лейла летела в Брюссель, мчалась по широкой трассе на север. Волнами накрывало чувство ирреальности: поначалу за окнами проносились кварталы будто из арабских или африканских стран, потом совсем не украшенные к Новому году пряничные городки с крошечными центральными площадями.

Через несколько часов навигатор привел к мрачному таунхаусу. Темнело, приехала. Внутри дом оказался, однако, милым, уютным, даже немного приторным. Маме, неутомимой, нервной, знакомой до каждой мелочи, такое, казалось, должно было давно наскучить, но ей, похоже, все нравилось. Спящий на ходу муж, трехлетняя кроха, кухня, уборка и пустой зимний дворик – вот новая счастливая жизнь. В которую Лейла своим визитом только внесла неловкость и сумбур. Не стоило обманываться: теплоты и близости между ними не было и в самом глубоком детстве, откуда им взяться теперь.

Все вместе, с маминым мужем и крохой, они ездили на миниатюрную площадь городка, ели огромные порции картофеля фри с закусками из сосисок и мяса – так в этих краях заведено по четвергам. На улицах тут и там бродили старики и старушки. После Лейлиного Дубая, заполненного молодыми работниками из разных стран, это бросалось в глаза, умиляло. Только в засахаренной Бельгии и жизнь казалась замедленной, вязкой, ненастоящей.