– Конечно, – решительно ответила она.

– Тогда нам нужно приодеться.

Агата гордо стукнула себя в тощую грудь и украдкой кивнула на тулупы и валенки, в которых дежурные рубили дрова. Сваленные кучей возле жарко натопленной печи, они издавали неприятный запах сырой овечьей шкуры и дёгтя. Нежина последний раз попыталась воззвать к голосу разума.

– Как по-твоему, что будет, если Лидия об этом пронюхает?

– Мне задаст трёпку, а тебя запрёт в твоей комнате, – ответила Агата с уверенностью. – Не больше, не меньше. Слишком малая цена за возможность наконец выпорхнуть из клетки.

– Некоторые птицы зимой предпочитают сидеть на жёрдочке, – уныло пробормотала Нежина, поплотнее укутываясь в тулуп.

Да, иногда друзья значительно опаснее, чем враги. Но разве Нежина могла в чём-нибудь отказать единственной подруге? Черноволосой красавице и так слишком во многом было отказано. Если Нежина попала в интернат относительно сытой и одетой, хотя бы немного узнавшей, что такое материнская любовь, то Агату нашли в мусорном бачке. Крохотный окровавленный младенец лежал на куче картофельной кожуры и уже даже не пищал, когда на девочку наткнулся Пунт, проверявший бачок на предмет наличия в нём пустых бутылок.

Тем более, что Нежина не верила в дурные предчувствия. Иначе вообще не вставала бы с постели. Она любила Агату до умопомрачения и потому не могла даже помыслить о том, чтобы не поддержать подругу в её затее, хотя голову девочки и сжимало тисками, а сердце томило необъяснимое предчувствие близкой беды.

Уже через пять минут Нежина окончательно убедилась в необыкновенной чуткости своего сердца. Едва они вышли за порог, как метель завертелась вокруг в диком, неистовом танце. Буран, разбушевавшийся не на шутку, забрасывал за шиворот и в карманы целые сугробы. Пронизывающий, давящий в лицо ветер то и дело менял направление. Теперь порывы продували насквозь, дёргали за одежду и бросали волосы на глаза, схватывали удушьем горло. Колючие снежинки рождались где-то высоко вверху и умирали в полёте, успевая в конце своего недолгого пути впиться в нежную кожу девичьих лиц, а потом их хрупкие скелеты бодро хрустели под быстрыми подпрыгивающими шагами Агаты и медленной переваливающейся поступью Нежины. Вьюга сделалась живым существом. Он то выла рядом, как стая волков, то срывалась неизвестно куда, словно пытаясь обмануть тишиной.

«Может, это и правда волки»

Предчувствие опасности наполнило душу девушки страхом. Нежине даже померещилось раз-другой, будто она видит тени, которые неотступно скользят за ними, останавливаются, когда останавливаются и они, и трогаются с места, едва они двинутся дальше, но вьюга ежесекундно ломала пространство так, что всё это могло быть просто игрой воображения.

Но думать о серых хищниках, которые наверняка в такую погоду отправились за пропитанием, было некогда, потому что Агата тащила Нежину вперёд, как крот разрывая заносы, которые пурга наметала снова и снова. Нежина же то и дело останавливалась, запахи чистого снега и вольного ветра, живые и тревожные, наполняли ноздри, кружили голову.

– Ты ползёшь как улитка, – раздражённо зашипела Агата. Её голос шуршал испорченной граммофонной пластинкой, но странным образом его не мог задушить даже голос ветра. – Снег растает и снова выпадет, пока ты доковыляешь до леса!

Нежина вздрогнула, очнувшись, и, неуклюже переваливаясь, поспешила за подругой.

Лес возле интерната огромен. Деревья, словно маяки, пронзают небо. И удивительно тихо. Ели, окружившие интернат, так плотно сомкнули ветви, что даже в самый солнечный день лес мрачен и полон скользящими тут и там тенями, а уж в такую снежную, беззвёздную и безлунную ночь его темнота не просто пугала – она внушала ужас. Но Агата упорно шла вперёд, к одной ей ведомой цели. Нежина плелась следом, оставляя в снегу глубокие следы, которые, впрочем, тут же заметал колючий ветер. Однако угрюмые ели неохотно размыкали лапы, пропуская замёрзших искательниц приключений, да и казалось, что эти места никто никогда не видел: и Нежина, и Агата ничего не узнавали. Уши треуха на голове Агаты постепенно опускались всё ниже и ниже, да и шагала она теперь так медленно, что Нежина почти наступала подруге на ноги. Наконец, выбившись из сил, продрогшие до костей девушки забрались под крону одного из деревьев. Тут было темно и тихо, ветки под тяжестью снега низко спустились к земле, так что скоро не чувствующие ни рук, ни ног подруги будто оказались в шалаше с полом и стенами из сугробов, а крышей из зелёных густых ветвей.

– Да, вот это мы вляпались, – печально изрекла Агата, растирая красные озябшие пальцы. Её хриплое дыхание паром струилось в снежной тьме. – Думаю, что Мадагаскар теперь так же далёк, как и раньше.

– Не мы, а ты, – едва пробурчала Нежина, старательно кутаясь в полушубок.

– Знаешь что! – у Агаты ещё остались силы на возмущение. – Ты могла и отказаться. Или уговорить меня передумать. Зачем ещё нужны подруги?

– Ага, передумать, – Нежина усмехнулась, чувствуя, как леденеют уголки губ, – ты бы пошла одна, чтобы твое бездыханное скрюченное тельце завтра обнаружили местные лесники, а может быть, и не нашли, и весной из тебя выросли бы мухоморы.

– Мухоморы, да будет тебе известно, весной не растут. И теперь вполне вероятно, что лесники найдут не одно, а два тельца, но твоё определённо первым, ибо такой большой сугроб будет трудно не заметить.

Как назло, в животе Нежины что-то заурчало и заворочалось.

– Вот-вот, – лязгая зубами, забубнила Агата. – Только и думаешь о том, как бы желудок набить. О свиных ляжках с картошкой, например, или о эклерах из тончайшего хрустящего теста с масляным кремом, который тает на пальцах, или о йогуртовом безе под воздушной коркой из жареного риса, который шариками лопается во рту – я однажды пробовала такое в Старом Городе… Да, перекусить было бы неплохо, – закончила она и немедленно разозлилась. – Это всё твоя вина! Если бы ты была достаточно настойчива… О, смотри!

Нежина подняла голову. Каждая иголочка, покрытая водой во время недавней оттепели, обледенела и покрылась пушистым инеем и теперь наверху покачивались тысячи крошечных мохнатых сосулек.

Агата медленно протянула непослушную руку, чтобы отломить одну из них, и тут же засунула добычу в рот.

– Хочешь?

Нежина отрицательно покачала головой, сосредоточенно прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Ей было холодно даже смотреть на то, как Агата, едва ворочая языком, из чистого любопытства жевала кусок льда, при этом не забыв уязвить подругу.

– Ну конечно, в ней же, в отличие от тебя, нет сахара и жира.

– И совести, совсем как у тебя, – парировала Нежина, по-прежнему напряжённо вслушиваясь в темноту. – Ты ничего не слышишь?

Внезапную тишину нарушил тонкий протяжный вой.

Побледневшая до синевы Агата, вздрогнув всем телом, вцепилась в руку подруги и внимательно прислушалась.

– Пожалуй, над костями, которые оставят волки-людоеды, такой сугроб не наметёт.

Вой продолжался, то повисая на одной тонкой, щемящей ноте, то обрываясь, гудел басовыми переливами. Стая бродила где-то недалеко, но они пока не слышали и не чуяли людей, чьё живое тепло и горячая кровь находились так близко от прожорливых звериных желудков. Они точно пели на незнакомом языке, который Нежина знала когда-то, но потом забыла. Мороз и вьюга творили с их песнями странные вещи: иногда казалось, что вой раздается далеко за лесом, а иногда – что в двух шагах от шалаша. Поэтому девушки сидели молча и испуганно переглядывались, стараясь дышать реже и пряча выдыхаемый воздух в рукавицах.

А буран потихоньку стихал. Над лесом гроздьями повисли крупные, чисто вымытые звёзды. Ночь была так ясна, что видно было всё, точно днём, а мороз был такой сильный, что щипал за нос, щёки, пробирался под тулупы, больно дёргал за пальцы. Холод проникал внутрь тела, наполнял его, отнимая способность сопротивляться. Хотелось просто лечь и уснуть.

Агата всё реже что-то шептала, сонно моргая осоловевшими глазами.