В глубине сердца я продолжаю любить свою планету, и, значит, туда еще вернусь. Там у нас все равно, кто ты: музыкант, художник или пишешь на дверях туалета. Ты являешься творческим человеком. У нас там все знамениты и все друг друга знают. Прилетев сюда, я сразу обратил внимание на Клуб Благосклонной Мудрости, так как хозяйка этого заведения одновременно недостаточно знаменита и недоступна для общения с простыми смертными. Такого у нас на планете я не припомню! Кроме того, мы практически не употребляем числительные. Ну, например, дядя Ричард наловил форели и сказал – «Вот посмотрите – поймал форель». Я один раз спросил – «А сколько ты поймал?». И он ответил – «Я поймал форель». Вообще, он забавный такой дядька с усами.
У нас на Планете никто не следит за течением времени, а просто говорят: день или ночь. И без времени проблем хватает. Вот вдруг подбежит к тебе старичок Хемингуэй и начнет бубнить про острова в океане – аж волосы дыбом встают! Про Сальвадора Дали тоже надлежит замолвить словечко, но я не буду эти ужасы рассказывать. Я, кстати, думал, что здесь живут нормальные люди, и я тоже стану нормальным. Но это не так просто. Тут странные критерии «нормальности» – если ты перешел улицу на красный цвет, то ты нормальный, а если чего выдумываешь, то уже не совсем. У нас же светофоров не было, там все пешком ходят. В-общем, прилетел я сюда еще потому, что хотел увидеть Сэлинджера. Я Курту обещал – ведь это один из любимых его писателей. Но постепенно выяснилось, что Сэлинджер живет в другой стране, разговаривает на другом языке (а у нас там у всех один язык) и сидит в бункере. Потом оказалось, что он умер. Но я с большим удовольствием прочитал здесь «Над пропастью во ржи», так как я лишь слышал пересказ Курта. С книжками у нас там всегда туговато – я имею в виду с земными (своих у нас – навалом).
Короче говоря, здесь все неплохо, только вот в кино сложней попасть.
У нас-то – пожалуйста, любой фильм смотри, а хочешь – снимай свой (даже прямо в кинотеатре). И смерти там нет. Хотя про нее все, кому не лень, говорят, а некоторые женщины даже прикидываются ею. Иногда даже Дженис Джоплин участвует в этом карнавале, но ей этот наряд не идет. А так, поскольку у нас все в черно-белом цвете, смерти бы понравилось. Но – увы!
Обычно, когда попадаешь в другое место, принято забирать что-нибудь в качестве сувенира с собой на память. Если бы мне предложили взять с Земли какую-нибудь вещь, то я чайник бы взял, наверное. Надо же чего-нибудь самому начать делать, хоть воду кипятить! Еще бы взял лопату – хочу научиться выкапывать ямы для старых книг и сломанных DVD. Я бы вообще многих людей туда перетащил, но боюсь, что космический корабль придет за мной одним. А так никаких вещей с Земли не нужно – сами не знаем, куда что девать.
Мне интересно многое на Земле. Поскольку я нахожусь здесь тоже в довольно забавном месте с кодовым названием КБМ, то буду придерживаться устоев этого заведения. У нас в КБМ редко обсуждают фразы типа – «Ты – это ты. А они – твои родители» или «Я не притворяюсь, что делаю домашнюю работу. Я притворяюсь, что ненавижу свою жизнь». То есть, вообще не обсуждают. Вообще, как-то к спорным и забавным фразам немного равнодушны. У нас на планете эту фразу день и ночь мусолили бы. Обглодали бы как кость. Все бы смыслы разобрали, контекст и прочее. А потом бы все равно продолжили – так как многие знакомы с принципом «От абстрактного – к конкретному». Ну, типа, слово «родители» возьмут и давай конкретизировать! Диву даешься, до чего доходят. Кстати, числительные и цвета нам не помешали бы… хотя кто его знает? Вот у нас компьютеры стоят, а сколько 2 на 2 будет – никто не может вспомнить. А может, они знают ответ, но скрывают? Ладно, вернусь туда – проверю.
А пока что меня всегда можно найти в Клубе Благосклонной Мудрости. Обычно я спокойно сижу за карточным столиком № 5. Сбоку от меня, на стене, висит телевизор, по которому беспрерывно транслируют бейсбольный матч памяти Рокки Колавито. У меня темно-русые волосы, и в моих зубах – сигарета Winston Classic. Очков не ношу, белого грима и шрамов на лице тоже не наблюдается. Если чего случится – обращайтесь кому не лень! А то я ненавижу одиночество!
***
…а тем временем Барни Шакалис отправлялся по делу – его одноцветная шляпа трепыхалась на ветру, в ее полях прорастали нелепые папоротники – до свидания, правосудный лимонад – читая вслух объявления в закоулках, Барни шел по верному следу –чутье практически потомственного детектива (дедушка однажды выкопал в огороде труп неолитического жирафа, а бабуля любила следить за процессом выключения света в туалете) – чутье подсказывало ему, что здесь ве-е-е-рняк – разбогатеет в момент и сможет завести себе плодородную интрижку, которая перерастет в долговечный роман всей его жизни в Нонтауне – он долго спускался по лестнице, боясь забыть подробности своих значительных догадок касательно поступков подозреваемого, стены ходили ходуном от его раздумий, в желудке плескалось утреннее кофе, 8 утра 23 минуты – то время, когда пешеходы мешают раскрытию преступления термоядерного столетия, черт тебя дери, Гарольд, я же должен позвонить и тебе, и Кори – рассказать о своем везении, да я же счастлив – осталось пройти пару кварталов, завернуть за угол – а там уже ждут легкие бабки – потом на автобус, и прочь отсюда – только бы не перешла дорогу Госпожа Невесомость – она все может.
***
Хочешь – не хочешь, а у меня сейчас вторник – и на этих листах будет вечный вторник – августовский полдень – когда петухи всё кричат – алкаши уже затихли и разливают предобеденное пойло по стаканам. Что я делаю? Не в силах закончить работу – выдавая по две фразы в час – где мое место на этом свете? На этих листах? В итоге я уверяю незримых людей – «Мне нужна лишь любовь» – но потом монитор, где находится мое лицо – этот монитор вырубают – и куда я пошел? Где я – и куда я пошел? Нужно находить свое призвание в этом мире – водить машину по пыльным дорогам – путешествовать в праздники или после работы в магазине (продавать музыкальные диски – хорошее дело), тихо молиться, преклонять колени перед Господом нашим, в которого поверю в одночасье (а сейчас не верю – да и не собираюсь, так как я и без «Господа нашего» знаю, что есть смысл у этой жизни, у этого мира – а если и нет – то я его сам придумаю – уже придумал – мир есть, так как жизнь – великое достижение, к примеру) – и вот так я живу – фактически в западне, но свободный и справедливый, редко бешусь – как буддист, но иногда топчу насекомых под ногами и мух луплю полотенцем – возможно, буду низвергнут в пучину горестей и стыда, нечестивый послушник и монах в незримом монастыре, литературной келье имени Джека Керуака – но время проходит между этих листов, коверкая фразы – и Джонни приехал в Город, а к нему все безразличны – да ведь и он безразличен к действительности зданий и машин – таких одиноких много – Джонни думал, что мы все потеряны для пространства Фантазии – лишь начали идти по чужой дороге, чтобы заплутать на целые песочные вечности (столько вечностей, сколько песчинок на берегу мирового океана) – и перерождаясь столько же раз – мы видели таких девушек в вагоне метро – и потом, когда шли по очередному Проспекту – они только начали теряться – но Джонни ни на кого не обращал внимания – для него все потеряно (он сам так считает) – преднамеренно слеп для этих реалий – прозрел для иного видения, для иных знаков бытия – даже фонарный столб кажется иным, если смотреть на него издалека.
Помнится, Джонни высказался в одном письме – «Если у тебя есть возможность и время думать об искусстве (и творить что-то) – ты уже можешь называться счастливым человеком» – сейчас же, если Джонни мог бы здесь заговорить, то он, наверное, сказал – «Это говорил другой Джонни, который уже умер – хуже ему уже не будет» – по сути, он был прав, говоря таким образом о счастье – ведь так оно и есть – например, доказывается в самом начале «Больших надежд» – там мальчика заставляют искать напильник и еду – иначе (так уверяет мальчика беглый заключенный) ему вырвут сердце и печень – разумеется, ни о каком искусстве мальчик и не может думать – и главная его задача теперь – выжить. Его фактически превращают в животное – лишают счастья полноценной творческой жизни – пусть и на один день – и сколько таких еще ходит по улицам тысяч городов – зарабатывающих себе на жизнь нелегким трудом, даже сейчас, в наш развитый информационный век? Сколько сходит с ума, познав глубинный ужас, растянутый на долгие минуты ожидания своей очереди на отдых? Сколько сердец разбито и никогда не будет склеено – так как клей высох на солнце, на солнце гнева и перенапряжения, сколько лучей еще пронзит эти отчаянные земли?
