Господами положения будто бы пока являются эти три или четыре возмутившиеся полка.
Страшные вести, если правда, ибо чем кончится? Мне теперь страшно и за нашего Колю. Ведь кто его знает, может быть, и их либо втянут в бунт, либо заставят драться с бунтовщиками. Что хуже? Одно верно, что положение ужасное.
Безумное правительство, но и Госуд[арственная] Дума тоже хороша. В такое время поднимать междуусобную войну! Конечно, я не знаю, кто и что затевает в этом, очевидно, сознательном заговоре. Но из того, что слышу, не вижу, чтобы этим создавалось нам правительство. А ведь нам нужен не многоглаво-партийный парламент, а крепкая и не совсем глупая власть.
И как характеристично: 22 февр[аля] государь уехал на фронт, а 24 уже начинаются “хлебные” демонстрации, и 27 (а м. б., 26) — военный pronunciamento*. Заговор совершенно очевиден. Поэтому-то и хотелось бы знать цель его. Что хотят сделать?
И только ли “три-четыре полка”, да еще гвардейских? Не клочки ли полков? И сколько в Петрограде войска?
[…]
28 февраля
Газеты в Москве не вышли, и в киосках объявление, что не будут выходить два дня.
Но город тем более охвачен частными слухами о петроградской революции.[…]
Здесь на улицах есть прокламации, но в массе непосвященной публики — полный хаос представлений о совершающемся. Общее настроение — за восставших.
[…]
Ночь
В Москве день был шумный. Большие толпы. Небольшие драки. Трамы не ходили. По слухам, градоначальник куда-то скрылся. О Петрограде слухи неясные. […]
Есть ли у нас правительство? Диктатор Алексеев и новое министерство — одно и то же или мы остаемся все-таки при двух властях? Это неизвестно.
В народе слухи, что “Алексеев назначен на место царя, а царь будет у него помощником”…
Есть еще слухи, будто бы государь в Ставке заарестован.
В общей сложности все совершенно неясно. […]
Итак, наша монархия, по крайней мере в самодержавной форме — рухнула. Перевороты у нас бывали, но на место одного царя немедленно являлся другой. Теперь мы — пока — не знаем, кто правит нами, кто у нас верховная власть и есть ли она. А у нас — страшная война. Вопрос в том, успеют ли лица, произведшие переворот, создать моментально бесспорную власть?
Вчерашняя власть была невозможна и нестерпима. Если правда, что назначался диктатором Протопопов, то это акт безумия. Если при этом еще распускалась Дума, то это архибезумие. Но надо же вместо этого иметь другую — прочную власть.
И должен же народ получить оповещение о происшедшем. Такой акт должен явиться моментально. Иначе мы будем в самом страшном положении.
Об этом Протопопове рассказывают, будто бы он занимался в последнее время спиритизмом, вызывал дух Распутина и уверил императрицу, будто дух Распутина вселился в него, Протопопова, вследствие чего императрица и поверила в него безусловно.
[…]
2 марта
Сегодня вышли газеты. Все подробности и официальные сведения. Дело кончено. Временное правительство уже организовало все министерства (в виде комиссаров). Все ему подчинились. государь, увидав, как сказано в газете, что всеми оставлен, уехал из Царского Села, но был задержан в Бологом и будет отправлен в Псков.
Судьба династии и форма правления, сказано, не решена еще. Гучков предлагает отречение.
Масса арестованных, вероятно, из предосторожности. Это, конечно, понятно. Судя по известиям, можно надеяться, что Временное правительство поддержит порядок и защиту страны. Если это будет так, то нужно будет признать, что переворот произведен замечательно ловко и стройно. Впрочем, ясно, что бесконечно громадное большинство народа за переворот. Видно, всем уже надоело быть в страхе за судьбы России. Несчастный царь, может быть — последний. Я думаю, однако, что было бы практичнее ввести монархию ограниченную. Династия, видимо, сгнила до корня. Какое тут самодержавие, если народу внушили отвращение к нему — действиями самого же царя.
Посланники французский и английский признали Временное правительство.
Теперь вопрос идет о существовании страны. Угрожает страшная Германия, а мы по уши сидели в измене, самой несомненной. Этот переворот должна бы была сделать сама династия, если бы в ней сколько-нибудь осталось живой нравственной силы. Но наличность условий привела к иному исходу.
Теперь дай только Бог, чтобы правительство, раз оно возникло, осталось прочным. Известия как будто обещают это.
Перечитываю газеты, целых три. Крушение рисуется головокружительное. Прямо всеобщее присоединение к Временному правительству. […]
Телефонировали в Посад, спросить — не послать ли им газет? Оказывается — есть, и обе, Катя и Надя — в полном восторге. Надя кричит по телефону: “Поздравляю с переворотом!”. Действительно, ужасная была власть. Если только Временное правительство окажется прочным (что, по-видимому, несомненно), то падение Николая II будет встречено радостью по всей России. Я думаю, что основная причина гибели царя — его ужасная жена. Но, конечно, не погибать же стране из-за нее… А он был под башмаком. И то удивительно, что так долго терпели. Я приходил к полному разочарованию в России. С этой стороны, конечно, снимается со всех гнетущее чувство, и дух народа может подняться. Но мне жаль, что теперь ведут слишком отчаянную смену лиц, даже низших, вроде полиции. Новая организация требует страшной траты сил и времени. Да и где народа набрать? В этом чувствуется неопытность. Отчего же во Франции при переворотах меняются почти исключительно верхи, а не масса служащих? Ведь они служат общественной потребности, а не той или иной власти. Во время Парижской Коммуны рабочий Камелина23, назначенный заведовать почтой, просто пришел на место почтдиректора и начал управлять. Разве не при всех режимах одинаково должны посылаться письма и телеграммы?
[…]
10 марта
Надя приехала в Посад.
В газетах началось мое поругание. Какую страшную гору несправедливости взваливают на меня революционеры. Ведь я действовал искренне и честно и притом всегда думал о благе народа и рабочих. Зачем ругать меня служителем реакции, когда я им никогда не был? Не я ли всегда работал на дело организации рабочих, не я ли первый выдвинул идею созыва Собора, не я ли первый обличил Распутина… Дубровин24 в своем [“]Русском знамени[”] называл меня революционером. Глинка25 в [“]3емщине[”]26 писал, что я как был, так и остался радикалом. Вот как ко мне относились реакционные силы. Да и правительство — сколько я вынес борьбы с ним, и оно же меня придушило. И вот меня же поносят, с прибавкой ругатель[ной], реакционером.
Эта несправедливая ненависть меня давит, как камень.
[…]
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Дурново Петр Николаевич (1845-1915) — директор департамента полиции в 1884-1993 гг., министр внутренних дел Российской империи в 1905-1906 (в 1900-1905 гг. товарищ министра) в кабинете С. Ю. Витте. С 1906 г. член Государственного совета. Один из организаторов подавления революционных выступлений в 1905-1906 гг.
2 Плеве Вячеслав Константинович (1846-1904) — государственный деятель. С 1881 г. директор департамента полиции, с 1884 г. сенатор и товарищ министра внутренних дел России, с 1894 г. государственный секретарь, с 1899 г. министр, статс-секретарь Финляндии. С 1902 г. министр внутренних дел и шеф отдельного корпуса жандармов. Проводил жесткую политику в отношении революционного движения. Убит эсером-террористом Е. С. Созоновым.
3 Толстой Дмитрий Андреевич (1823-1889), граф — государственный деятель и историк, почетный член (1866), президент (с 1882) Петербургской АН. В 1864-1980 гг. обер-прокурор Синода, в 1865-1980 гг. министр народного просвещения.
4 Желобовский Александр Александрович (1834-1910) — протопресвитер военного и морского духовенства.
