Наконец, заслонка на «глазке» вновь щёлкнула, закрывшись. Следом залязгал замок и засов на двери, и через несколько секунд она распахнулась, впустив в камеру двух мужчин в обычной гражданской одежде. Один был в тёмных брюках и светлой рубашке с закатанными до локтей рукавами, второй был одет в тёмно-серую «двойку». Кто в паре старший было понятно с первого взгляда — «двоечник». Он и старше спутника, взгляд умнее, костюм сидит отлично. Второй гость всего лишь играет роль подстраховки, телохранителя. Об этом говорят его габариты, которыми он ничуть не уступает мне, а ещё перебитый нос, тяжёлый настороженный взгляд и поза, из которой он готов буквально взорваться серией ударов.

— Здравствуйте, герр Макаров, — на чистом русском языке обратился ко мне мужчина в костюме. — Прошу простить за окружающую обстановку, но это вынужденная и временная мера, уже сегодня вас переведут в достойные вас апартаменты. Позвольте представиться — Карл Штайн. Герр Макаров?

Я испытал сильнейший шок.

«Герр, мать его, герр… герр… долбаные фашисты… я в немецком плену…бля!», — билась в голове только одна эта мысль.

— Герр Макаров, вы меня слышите? Как вы себя чувствуете? — вновь задал вопрос мужчина. И я краем сознания уловил в его голосе неподдельную обеспокоенность.

— На букву Хэ и это слово не — хорошо, — произнёс я, придя в себя.

— Шутите? — широко улыбнулся тот. — Это хорошо, это очень хорошо. Значит, идёте на поправку.

— Что со мной и где я?

— Вы в Австрии, в загородном имении фона Лохоузена. Что же до самочувствия, то это последствия приёма, э-э, некоторых лекарственных препаратов. За это я искренне прошу прощения у вас от лица всей нашей службы.

— Какой службы?

Мужчина моргнул, на мгновение на его лице отобразилось сильнейшее удивление, словно, я знал или должен был догадаться сам.

«Выходит, этот Лох… Лохмузен, блин, известная личность», — подумал я и предположил. — Гестапо?

В мою больную голову ничего другого в этот момент не пришло. А про гестапо я наслышан, это те парни в чёрных плащах, которые ловят, пытают партизан, засылают агентов в ячейки сопротивления и так далее.

— Вы и в самом деле плохо себя чувствуете, раз сравнили Абвер с этими сумасшедшими костоломами, — покачал головой собеседник, потом повернулся к двери и громко произнёс. — Воды и одежду!

Через полминуты в камеру вошёл ещё один человек в гражданском, который держал в одной руке вешалку с чем-то похожим на пижаму или робу заключённого, только не полосатую и без номерка, а в другой графин с водой, на горлышко которого был надет обычный стакан.

Сам я одеться не смог и здоровяку пришлось в этом деле помогать мне. Утолил жажду самостоятельно, хотя тремор был такой, что треть воды из стакана я пролил. После этого меня на инвалидной каталке доставили до новой комнаты, в которой имелась и кровать, и стул, и маленький санузел в каморке за дверью, оборудованный ванной на витых ножках и с высокой спинкой, унитазом и умывальником на стене. Горячая вода в кране стала приятным бонусом.

«Чёрт, как же я по всему этому соскучился, — блаженно подумал я, набирая в пригоршню воду и умывая лицо. Самочувствие и настроение улучшались семимильными шагами. Даже то, что попал в плен к немцам, перестало так сильно беспокоить. — Дайте мне несколько дней, чтобы вернуть силы, и я тут такового вам нарисую — одними испачканными штанами не отделаетесь!», — злорадно подумал я.

На два дня про меня, словно бы, забыли. Двое мужчин приносили мне подносы с едой, забирали грязную посуду, но не пытались разговорить. Вообще вели себя, как немые.

На третий день ко мне пришёл опять Карл Штайн.

— Добрый день, герр Макаров, — улыбнулся он. — Вижу, что вам стало лучше по здоровому цвету вашего лица.

— Здравствуйте, — буркнул я. — Что вам от меня надо?

— Вас! — сказал, как припечатал он. — Ваши знания, навыки, ваши вещи!

— Да ну? — криво ухмыльнулся я.

— Не смейтесь, Виктор… я же могу так вас называть?

— Называйте, — махнул я рукой.

— Отлично! — обрадовался он, будто выиграл лотерею. — Давайте поговорим?

— Угу.

Тот несколько секунд смотрел мне в глаза, потом заговорил:

— Думаю, сотрудник с вашей должностью должен понимать, что его игра проиграна. Ммм… хотя… а она точно ваша? Я про должность и звание. Например в Москве даже не знали ни о каком лейтенанте энквэдэ с фамилией Макаров, пока не получили от него крайне ценные сведения. Выходит, порученец Берии — это ложь?

— Кто знает, — пожал я плечами. — Может, ложь, может, игра.

В голове роились тысячи мыслей, идей, попыток нащупать то русло разговора, которое «и нашим, и вашим», что даст мне время для действия. Больше всего меня беспокоил тот факт, что мои вещи попали в руки врага. И то, что Карл свободно рассказал о документах, которые я передал, о моём «липовом» статусе. Не могло командование СССР не засекретить всё обо мне, после того, что я для них сделал. Выходит, немецкий «крот» сидит очень высоко. Хотя, могло так быть, что во время суматошной шумихи, когда пытались узнать хоть что-то про «лейтенанта НКВД Макарова, личного порученца наркома внутренних дел Берии», шпионы ею заинтересовались и сумели разнюхать суть, с чем она связана, пока компетентные органы не прикрыли крышечку, распахнутую из-за спешки.

— Хм, даже так, — покачал тот головой. — Ну, пусть будет по-вашему. Кстати, а зачем вы стремились покинуть свою страну? Вас она чем-то не устраивает? — вдруг сказал он и впился взглядом, который стал острым, как штык, мне в лицо.

Я вздрогнул от неожиданности. Попытался сохранить прежнее выражение, но судя по довольной ухмылке немца, сидящего в кресле напротив, мне это не удалось.

— Ну же, смелее, Виктор. Так что вам не понравилось в большевиках, раз вы отказались сотрудничать с ними, бросили отряд военнопленных, которых освободили, и тихо убежали прочь, к западным границам СССР?

Я не знал, что ответить. Напротив сидел не малограмотный солдат или командир, попавший в контрразведку по комсомольскому призыву. Этот человек не просто профи, а обучает профи.

— Хотел отдохнуть там, где меня никто не стал бы искать, — буркнул я, про себя досадуя за свою слабость.

— Вы лжёте, Виктор. На вас так расслабляюще действует окружающая обстановка и наше хорошее отношение? Но ведь мы можем вернуть вас в камеру и изменить отношение. Вы этого хотите?

«Что б ты сдох, урод, вот чего я хочу».

— Молчите? — он вопросительно приподнял одну бровь. — Кстати, нам не обязательно пытать вас лично. Вместо этого вы будете смотреть, как испытывают муки другие по вашей вине. Например, те пленные, которых мы вернули опять в лагерь, разумеется, не всех, так как кто-то погиб в бою, другие были наказаны в назидание прочим. А ещё у нас есть русские женщины… и дети. Вы сможете смотреть, как ломают кости мальчику или девочке?

— Вы, уроды, только и можете всех пытать, пряча свою слабость и страх за жесткостью.

— Слабость? Страх? Вы о чём, Виктор? — вроде бы искренне удивился собеседник. — Великая Германия захватила большую часть Европы и сделала это с величайшей лёгкостью. Сильные армии раскатывались гусеницами и сапогами наших воинов. Это нас все боятся, Виктор. Вы знаете, что буквально недавно из Москвы пришло предложение о перемирии? Ваши командиры просят мира в обмен на большую часть территорий, которую мы захватили. Это ли не показатель того, что боятся НАС, а не мы?

— Ничего, скоро начнёте уже сами боятся. Думаю, ты первый начнёшь пачкать штаны.

— Сомневаюсь, — улыбнулся тот.

Меня эта улыбочка уже стала бесить, так и хотелось стереть её, лучше всего кулаком, но можно и словами.

— Да? Так подождите немного и скоро узнаете на своей шкуре, что такое русская зима и русские солдаты. Трещать зады у вас будут и от холода, и от нашего оружия.

— Пустое бахвальство человека, у которого кроме слов нет ничего. Есть примеры, Виктор? Ну же, докажите мне, заставьте пусть не поверить, но хотя бы усомниться.