— В каком лагере? — без задней мысли уточнил старлей.

— В немецком.

— Что⁈

— В плену они. Сравнительно недалеко отсюда немцы несколько дней назад поставили концлагерь для наших бойцов. Там около полутора сотен человек, простые красноармейцы. Командиры если и есть, то они переодеты в гимнастёрки рядовых.

— Да как можно доверить доставку таких вещей тем, кто сдался в плен? — заскрипел зубами собеседник. — Товарищ лейтенант государственной безопасности, вы в своём уме?

— В своём, товарищ старший лейтенант государственной безопасности! — повысил я голос. — Тебе мало было двух недель губы, чтобы мозги встали на место? Опять свою дурь включаешь? Там сидят танкисты, артиллеристы, зенитчики, то есть, все те, кого не хватает нашему отряду для прорыва немецкой обороны. Большая часть — я в этом уверен — сдались из обстоятельств, изменить которые они были не в силах, кто-то попал раненым, другие смалодушничали, но после тех условий, в которых их держат, они будут рвать немцам глотку и скорее лягут под танковые гусеницы, чем вновь пойдут в лагерь. И, в конце концов, фильтрация пленных является твоей работой, товарищ старший лейтенант государственной безопасности! Вот и озаботься тем, чтобы в твой отряд попали только надёжные товарищи!

Собеседник покатал желваки на скулах, но больше спорить не стал.

Вечером я приказал половине отряда под командованием Морозова выдвигаться в сторону концлагеря, оставшиеся вместе со мной направились к немецкой рембазе в сорока километрах от лесного массива, где прятался партизанский отряд. С нами катил средний танк, тяжёлый А-44 (в данной модификации его никаким другим не назвать, хотя в документации числится средним) и два броневика.

Семьдесят человек пехотинцев были вооружены ППШ, СВТ и имели при себе пять «максимов». Седов и Паршин получили «гаусски» и сейчас шли довольными рядом со мной, ловя чужие завистливые взгляды.

Немцы заняли территорию колхозной ремонтной базы или что-то вроде того. За проволочным забором снаружи валялись сеялки и сушилки, несколько плугов и какая-то совсем уж непонятная штука с тремя крошечными металлическими колесами без всякой резины на них. По-видимому, всё это добро немцы выбросили со двора, чтобы освободить место.

Два выезда были защищены пулемётными гнёздами, рядом с которыми чернели короткие окопы. На территории базы стояли три зенитки небольшого калибра, совсем не «восемь-восемь». Наверное, те ушли на передовую, так как только им было по силам останавливать советские новейшие танки.

Охраняла территорию рота пехоты с двумя полугусеничными броневиками, один в один как тот, который я расстрелял и спас девчонок. На крыше каменного строения немцы оборудовали ещё одну пулемётную точку из мешков с землёй и МГ на станке и всё это затянули масксетью. Там же на крыше стоял большой прожектор, освещавший подступы к базе в ночное время.

«Эх, как же не хватает радиостанций», — вздохнул я. Проблема со связью была достаточно больной темой не только для моего отряда, но и вообще для всей Красной Армии.

Когда с обратной стороны базы заревел мощный мотор, и я увидел, как на улицу из палаток и боксов стали выскакивать полуголые немцы, понял, что пора.

Выстрел! Выстрел!

Оба пулемётчика на крыше свалились мёртвыми.

Выстрел!

Дёрнулся пулемёт рядом с мертвецами, получив заряд из гаусски в нежный механизм.

Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Свалились три солдата у ворот, засуетившиеся с пулемётом.

К танковому рокоту присоединились несколько пулемётов, следом затрещали частые винтовочные выстрелы.

Было видно, как дёрнулись стволы зениток, уставленные в небо, и стали опускаться к горизонту.

Выстрел! Выстрел!..

Добив магазин винтовки, и уничтожив один расчёт зенитного оружия, я вставил полный и занялся простым наблюдением.

То один, то другой немец падал замертво, не спасали мешки с землёй, борта броневиков, кирпичные стены сараев.

Затрещала пушка, посылая светящиеся трассы мелких снарядов в невидимую для меня цель.

Но спустя десять секунд по расчёту прошлась коса смерти, сшибая людей на землю, выбивая искры из стали, отбивая куски механизмов. Уничтожив самую опасную цель, Седов и Паршин (только их оружие могло устроить такую зачистку) перенесли огонь на третье орудие, раскурочив то несколькими попаданиями.

У меня при виде такого варварства сердце кровью облилось, ведь уже видел эти три пушки в качестве зениток в грузовиках для сопровождения отряда. Ведь говорил же, чтобы избегали излишних разрушений, берегли имущество, особенно технику. И на тебе.

Раздались несколько пушечных выстрелов, следом взметнулись невысокие фонтаны земли рядом со стенами строений. В ответ раздался хлёсткий выстрел замаскированной и молчавшей до поры немецкой противотанковой пушки и через минуту с той стороны в небо поднялся чёрный столб дыма.

— Суки, — скрипнул я зубами и приник к прицелу «гаусски». Не до наблюдения — нужно бить гадов быстрее и больше.

Выстрел! Выстрел! Выстрел!..

Всё сопротивление немцев было подавлено за полчаса интенсивного пулемётно-винтовочного обстрела. Пушки броневиков и танков выстрелили лишь несколько раз, разрушая окопы и ячейки в которых попрятались немецкие стрелки. Последние живые охранники и ремонтники, у которых из двух взводов личного состава уцелело чуть более пары отделений, дружно подняли руки вверх.

— Что с ними делать, товарищ лейтенант? — спросил старшина Миронов, указывая на кучку испуганных немцев, согнанных между двух стен кирпичных строений.

— Ничего. Нам пленные не нужны.

— Так они же вас видели, этот ваш костюм и оружие секретные! Расскажут своему Гитлеру про вас.

— Кто им поверит? Да если и поверят, нам-то что с того?

— Ну, как же… — растерялся собеседник.

— Пусть боятся советского оружия и знают, что им здесь не Европа толерантная, здесь их ждёт только смерть.

— Какая? — не понял моих слов старшина. — Товарищ лейтенант, вы так чудно назвали Европу.

— Слабая и податливая, как, мягко выражаясь, продажная девка.

Тут наш разговор прервал подбежавший боец:

— Та-аварищ лейтенант, там наши в подвале!

— Какие наши? — не сразу понял я о ком идёт речь. В голове мелькнула мысль, что нечто эдакое сотворили мои солдаты или с ними произошло что-то.

— Там в подвале сидят, танкисты вроде как. Мы их выпускать не стали — вас ждём.

— Показывай, — приказал я.

В одном из строений находился глубокий тёмный подвал, в который вела крутая бетонная лестница без перил. Спуск перекрывала решётка из толстой арматуры с висячим замком. Решётка была размещена просто на полу и приварена концами к ржавым рельсам, положенным просто так на пол. В центре имелся люк метр на метр, как раз на нём и висел замок.

С той стороны прутьев виднелись чумазые лица, у самого первого кроме грязи имелись синяки, а уж губы больше напоминали переспевшие сливы — тёмно-синие, почти чёрные и с чёрточками трещинок. На меня в нанокостюме он посмотрел с любопытством, опаской и надеждой.

— Кто такие? — обратился я к нему.

— Пленные мы, товарищ…

Он сильно шепелявил, приходилось чуть ли не угадывать слова.

— Товарищ лейтенант государственной безопасности.

В его взгляде мелькнула паника, товарищи позади избитого невольно отшатнулись, послышался совсем тихий ропот в подвале.

— Что примолк, язык откусил?

— Нет, товарищ лейтенант государственной безопасности.

— Так отвечай.

— Пленные, неделю уже как тут сидим.

— Просто сидите? — зло усмехнулся я.

— Нет… — опустил голову собеседник. — Работаем… на них.

— На немцев вы работаете! Так и говори, — добил я его словами. — Родину защищать страшно, в плен проще сдаться и помогать врагу своих товарищей убивать!

— Я не помогал! — вскинулся тот. — Никто не помогал! Заставили нас… или смерть, или работа на рембазе… вот, видите, что сделали, когда сначала отказался, — он раскрыл рот и показал отсутствующие передние зубы, — а ещё двоих повесили перед нашим строем.