– Чёрт, я ранен!

– Уходим! Вон в тот бункер слева!

– А-а-а… – прорычал Тоха. – Их в бункере ещё больше, чем снаружи!

– Тра-та-та! На тебе, на! А, без толку!

– Вот засада! Всё, я убит.

– И я…

Мальчишки хотели сыграть по новой, но тут Тохин телефон, печально моргнув и жалобно пискнув, умер.

– Всё, зарядка закончилась, – констатировал Тоха и спрятал телефон в карман.

– Эх, это всё из-за фонарика, он много жрёт. – Федя тоже спрятал телефон. – Что будем делать? Домой?

– Да неохота, рано ещё. А давай… – начал было Тоха.

– Страшные истории рассказывать! – подхватил Федя.

– Точно!

Мальчишки даже рассмеялись, оттого что подумали об одном.

– Про нечисть! – предложил Федя. – Ты что-нибудь знаешь?

– А как же! – ответил Тоха. – Вот, например, мне двоюродный брат прошлым летом рассказывал.

Тоха смешно насупил брови, сделал страшные глаза и начал рассказывать жутким голосом:

– В одном большом городе жила-была маленькая девочка. Ну, как маленькая – училась в третьем классе. Она добиралась из школы одна на троллейбусе. Ей надо было проехать всего три остановки. И вот однажды зимой их задержали в школе – то ли класс украшать к Новому году, то ли ещё что. И когда она вышла на остановку, было уже темно. На остановке не было ни одного человека! Стоит она, стоит, мёрзнет уже, а троллейбус не идёт! И вообще – ни автобусов, ничего, только машины – жих! – туда-сюда. А телефонов тогда ещё не было, чтоб маме позвонить.

И вдруг едет троллейбус. Как раз нужный номер. Странный такой – чёрного цвета, и в окнах темно. И людей не видно в троллейбусе. Даже водителя она рассмотреть никак не могла! «Ну, – думает, – это из-за того, что окна тёмные. Вот и не видно никого. Лучше всё равно сяду, чем на остановке замерзать». И села. Еле-еле забралась по высоким ступеням со своим тяжеленным рюкзаком. Села, оглянулась – а и в самом деле троллейбус-то пустой! Она подумала: «Может, выскочить?» Но тут двери заскрипели-заскрипели – и захлопнулись.

Поехал троллейбус, а на других остановках не останавливается! Вот и нужную проехали. Девочка – к дверям, барабанила-барабанила, а троллейбус всё едет! Кое-как прошла она вперёд, к водителю – а водителя-то и нет! Пусто за рулём! Девочка как закричит от ужаса, а троллейбус всё едет и едет. Вот за город выехал, там и троллейбусных проводов-то нет. А троллейбус всё едет и едет.

Видит девочка: к кладбищу подъехали. Двери заскрипели-заскрипели – и открылись. А девочка и не знает, что страшнее: то ли в чёрном троллейбусе без водителя оставаться, то ли на кладбище выходить.

– Ну как, вышла она? – спросил Федя.

– Не знаю, – ответил Тоха. – Только эту девочку с тех пор никто не видел – ни мама, ни папа, и в школе она не появлялась больше. С полицией искали – не нашли. А нашли, говорят, потом весной, когда снег таять начал. Около кладбища.

– Уф, хоть и знаю, что сказочки это, а всё равно теперь стану бояться мимо нашего сельского кладбища ходить.

– А я уже боюсь, – усмехнулся Тоха. – Да всё равно хожу, приходится – живём-то рядом.

– И как там Саввиха в самом крайнем доме живёт? Вот уж ей, наверное, страшно.

– Да что страшно! Говорят, она с нечистой силой дружит, чего ей бояться?

– Да ладно! С чего это ты взял? Вроде бабка как бабка. Ну старенькая, ну сгорбленная. Так это же возраст. А что в церковь не ходит, так воспитание, может, такое. Вон, твоя мать тоже не ходит.

– Да про Саввиху всякое говорят… – неуверенно сказал Тоха. – Я точно-то не знаю…

– А что говорят? – выпытывал Федя.

– Что её травки да ворожба от нечистого. Говорят, умеет она видеть, чего другие не видят. Не бывает это так просто. Так мать рассказывала. А больше я ничего не знаю.

– А хочешь, я тебе правдивую историю расскажу? – вдруг спросил Федя. – Я её от отца слышал. Правда бывает в тысячу раз страшнее сказок, даже самых кровожадных.

– Сам-то не струсишь? – усмехнулся Тоха. – Ну давай, люблю я такое: чтоб внутри всё обрывалось.

– Мне батя рассказывал, – начал Федя. – Ему лет восемь тогда было. Все его по-простому Колькой звали. Однажды послал отец его в лес бересту драть с маленьким топориком. Роща недалеко была – всего километра два до неё. Туда-сюда сходить да бересты надрать – не больше, чем на полдня. А был как раз Духов день, большой праздник. Вот идёт отец-то мой, к роще уж берёзовой подходит, видит: старичок сидит с длинной бородой. Но что-то странное в нём, а что – понять не может. Старичок спрашивает так запросто:

– Хочешь, Коля, новые кроссовки?

А батя думает: «Ничего себе, кроссовки уж в лесу предлагают!» А самому-то хочется, он и говорит:

– Хочу, дедушка! А что за них возьмёте?

– Да ничего ценного, – говорит. – А только приходи сюда, вот к этой берёзе, каждый день, как темнеть начнёт. Зарубку тут сделай, словно сок хочешь взять. Вот тебе берестяной туесок-непроливайка для сока. Да смотри, не пропускай ни одного дня, месяц ходи. Пропустишь – худо будет. И не говори никому об этом! А кроссовки на – прямо сейчас бери. Что увидишь – не удивляйся. И каждый день на коре этой берёзы новую зарубку делай, как бы отмечайся.

Лохматый старик достал из мешочка кроссовки – белые с красным, совсем новые, неношеные, с надписью «Адидас» – мечта любого мальчишки! Они ж тогда редкостью были. Впору пришлись!

Батя ботинки старые тут же под берёзой скинул, кроссы надел, зарубку первую сделал, туесок под неё подставил. Пока бересту драл – старичок исчез, а береста в тот раз хорошо сходила со ствола – ровно, крупными кусками.

Вот вернулся он домой, его похвалили за хорошую работу, спрашивают, откуда обувка такая модная. А батя мой и отвечает:

– Да в лесу на ветке висели. Ничейные, значит.

– Нехорошее это дело, – говорит его отец, – не для тебя они висели. Отнеси завтра на место.

Но батя заартачился, говорит:

– И ботинки свои уж наверняка не найду, да и вон какие хорошие кроссовки.

Ну отец его и сдался – разрешил оставить.

На следующий день ближе к вечеру батя собирается снова в рощу.

– Зачем? – спрашивает отец.

– Да я зарубку сделал, может, сок натечёт. Витамины всё же.

– Какой сок? Июнь месяц на дворе, сок-то ранней весной собирают!

А всё равно батя пришёл и трёхлитровую банку принёс.

Дома стали пить этот сок – и отец вообще перестал не то что ругать Колю, а даже замечания делать. И мать во всём с ним соглашается. Ну, батя-то и стал этим пользоваться – всё с друзьями в футбол гоняет, по дому дел не делает, книги все в туалет отнёс – и ничего ему за это нет от родителей. Только видит батя: мать что-то смеяться перестала, сама как кукла механическая – ходит по дому, делает что-то, а ни поговорить с ней по душам, ни слова ласкового не услышать. Отец спать почти перестал – сидит до полночи, потом ляжет, а всё ему не спится. За месяц так усох – аж скулы торчат, кожа серая, взгляд тусклый.

Видит батя: что-то неладное творится. И сам он злой какой-то стал, на родителей даже огрызаться начал. С друзьями перессорился. А ничего поделать с собой не может. «Ну, – думает, – что-то неладное с этими кроссовками. Не пойду-ка в рощу сегодня». Взял да и не пошёл. Но темнеть стало – и ноги сами туда потянули. Голоса страшные в голове слышались: «Иди, не то худо будет! Обещание держи, а то накажем! Кроссовки взял – расплачивайся». Так боролся батя несколько дней, но всё равно ходил к берёзе – принуждали. Только сок стал выливать в поле.

Отец его через несколько дней спать по одному-два часа начал. Тогда батя однажды пошёл, снял кроссовки, связал их шнурками и закинул на ветку берёзы. А сам ботинки свои искать стал. Искал-искал, нашёл в траве, уж жуки-червяки в них поселились. Выкинул он их всех, надел на ноги свои старые ботинки: «Что моё – то моё! А чужого мне и даром не надо!»

Откуда ни возьмись, старичок опять перед ним. Говорит:

– Носил? Носил! Теперь три срока, что носил, расплачиваться будешь. Проценты за отказ большие! Тебе безопаснее было бы обратно их взять.