Процедура швартовки должна была занять три часа, так что у пассажиров было еще полно времени, чтобы поспать. Корабль плавно вплывал в центр кольца. Те, кто смотрел в передние иллюминаторы, видели перед собой словно бы врата величественного храма, а корабль походил на голубя, скользящего к алтарю – возвышенно и невероятно легко. Солнечный свет отражался от металлических изгибов порта. Шаттлы левыми крыльями касались края кольца, а их правые крылья указывали на пыльную поверхность Марса. Они походили на храмовую стражу, молча застывшую по стойке «смирно».

Из ста двадцати пассажиров корабля тридцать пять не спали. Сидя или стоя в своих каютах или потаенных уголках, они наблюдали за тем, как корабль медленно причаливает к месту стоянки. Как только корабль окончательно остановился, все эти наблюдатели незаметно вернулись в свои постели. На корабле воцарился полный покой.

Полчаса спустя все проснулись от звуков негромкой музыки, протерли заспанные глаза и поприветствовали друг друга. Высадка прошла упорядоченно и быстро, пассажиры вежливо попрощались друг с другом, взошли на борт разных шаттлов и отправились к поверхности планеты.

На Земле шел две тысячи девяностый год, на Марсе – сороковой.

Эко стоял и смотрел. Пустая поверхность Марса пробудила в его памяти звучание волынок.

В номере было удивительно светло. Стеклянные стены от пола до потолка позволяли видеть всё до самого горизонта. Красная пустыня расстилалась, будто бесконечный свиток с записью эпического повествования – дикая, громадная, безлюдная.

«Ты хотел, чтобы тебя похоронили здесь?» – подумал Эко.

Хотя он никогда не бывал на Марсе, пейзаж за окнами отеля не был ему незнаком. Когда он, будучи пятнадцати лет от роду, впервые посетил своего учителя, на стену кабинета был спроецирован такой же, неизменный в веках, красноватый пейзаж.

Эко тогда стоял на пороге кабинета, смотрел на пустыню, расположенную на другой планете, и не решался войти. Его учитель сидел на стуле с высокой спинкой, лицом к стене, пряди его светлых волос ниспадали назад. Из колонок аудиосистемы лилось звучание волынок, и казалось, что оно доносится со всех сторон. Хотя поначалу изображение на стене казалось фотографией, постепенно Эко стал различать движение. Съемку вел низко и медленно летящий аппарат. То и дело в поле зрения возникали лежавшие на поверхности песка камни, но они быстро скрывались, и хорошо разглядеть ни один из них не удавалось. Вдалеке виднелось усыпанное звездами небо.

Он стоял, зачарованный, пока в поле зрения неожиданно не возникло глубокое ущелье.

Он удивленно вскрикнул и случайно задел деревянную статую около двери. К тому моменту, когда ему удалось это статую поднять, учитель стоял рядом с ним.

Он положил руку на плечо мальчика:

«Тебя зовут Эко? Пожалуйста, входи».

Он поднял голову. Пустыня исчезла. Осталось только звучание волынок. Он расстроился.

Эко никогда никому не рассказывал об этой встрече, и за те десять лет, которые он занимался у своего учителя, они редко вспоминали об этом. Это была их тайна, тайна, касающаяся двух планет. Учитель не говорил о Марсе. Сколько бы он ни обучал Эко теории и технике кино, он никогда не показывал ни одного фильма о Марсе.

Десять лет спустя Эко наконец видел перед собой настоящий Марс. Он смотрел на пейзаж, врезавшийся ему в память давным-давно, и в его памяти звучали волынки.

Приняв горячий душ, Эко уселся в мягкое кресло и вытянул ноги. Гостиничный номер был очень удобным, и он расслабился.

Он любил одиночество.

Хотя он мог поладить почти с любым человеком и вел себя учтиво и обаятельно на премьерах фильмов и вечеринках с коктейлями, хотя от него требовалось общаться с самыми разными людьми, чтобы снимать кино, он всё равно предпочитал одиночество. С другими людьми он никогда не раскрывался до конца, не чувствовал себя спокойно.

Всегда задерживал дыхание и был настороже. Только закрывшись в своей комнате, он мог облегченно вздохнуть, прогнать из тела напряженность и полностью предаться роскоши общения с самим собой.

Он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. На этой планете всё вызывало его любопытство. Пока он не оказался здесь, он представлял себе всевозможные фантастические зрелища, но реальность оказалась совсем иной. Эко не мог сказать, хуже или лучше была эта реальность, но он не сомневался, что настоящий Марс, конечно же, отличается от его представлений о нем. С пятнадцати лет он мечтал об этой планете и гадал, как это вышло, что Марс унес его учителя из дома на целых восемь лет.

Воображение рисовало Эко эту планету как последнюю утопию человечества, как место, где пошлые коммерческие интересы уступали место чистому интеллекту. Он знал, что на Земле большинство людей Марс себе таким не представляет, но ему это было безразлично.

Осмотрев номер, Эко решил, что тут всё очень похоже на его каюту на борту «Марземли». Прозрачный письменный стол, прозрачный комод, прозрачные спинки кровати. Прозрачный материал был голубоватый – местами он был светлее, местами темнее. Даже кресло, в котором сидел Эко, было прозрачным. Казалось, оно изготовлено из гнутого стекла, но при этом меняло форму, откликаясь на движения Эко. Прозрачными были и стены, и ему было видно всё, до самого горизонта. Непрозрачной, белой была только стена между номером и коридором, что создавало ощущение отделенности от других гостей отеля. В целом, номер походил на хрустальную шкатулку – даже потолок был почти прозрачным. Он словно был сделан из голубоватого листа матового стекла. Через него было видно расплывшееся солнце, светившее, будто белая лампа.

«Что означает вся это прозрачность?» Слово «прозрачный» имело политический подтекст. Этот номер, который, по идее, должен был принадлежать тому, кто в нем поселился, наводил на мысли о том, что за человеком наблюдают. Притом, что прозрачными были все номера, можно было предположить, что наблюдение носит массовый характер. Эко был готов воспринимать это как символ победы коллективизма над индивидуализмом, как попытку превратить жилища в некий образ политического вызова.

Именно такого подхода придерживалось большинство жителей Земли, это было ожидаемо. Естественно, документальный фильм Эко примут хорошо. Апологеты индивидуализма на Земле как раз таких свидетельств и ждали – неопровержимых доказательств обвинений, высказываемых против «ада в раю». А «ястребам» это дало бы возможность обзавестись большей поддержкой для нападок на Марс.

Но Эко не хотелось идти этим путем. По крайней мере, он не желал так легко и просто бросаться на путь поверхностной истины. Он отказывался верить, что этому месту, так подавляющему дух, его учитель добровольно посвятил восемь лет своей жизни.

Он никому ни слова не сказал о том, какова истинная цель его полета на Марс. Возможно, кто-то догадывался об этом – этого Эко точно не знал.

Ни для кого не было тайной, что он изучал искусство киносъемки под руководством Артура Давоски. Награда, полученная Эко год назад, стала поводом для его включения в состав землянской делегации, но сам он знал, что Теон порекомендовал его большей частью из-за его дружбы с Артуром. Эко принял предложение лететь на Марс, особо не задумываясь о причинах, а Теон ему ничего не объяснил. На похоронах Артура Эко видел лысину и темные очки Теона. Тот то и дело склонял голову.

Эко бережно вытащил из кармана рубашки маленький чип и залюбовался им, лежавшим на его ладони. На этом чипе хранились воспоминания его учителя, записанные ближе к концу его жизни – по всей видимости, в форме нейронной активности, преобразованной в единицы и нули. Умом Эко не принимал практичность этой технологии, но его сердце хотело в это верить. Человек умирал, но если он хотел сохранить свои воспоминания и если мог решить, где его воспоминания должны найти вечный покой, то не приходилось говорить об абсолютной победе смерти.