На взгляд Люинь, марсиане были наделены ясностью и чистотой Аполлона, а земляне страдали суетливостью Диониса. Десятилетнему марсианскому ребенку была известна Аристотелева логика, кодекс Хаммурапи, история восстания якобинцев и реставрации Бурбонов, а также все прочие аспекты развития истории человечества и искусств. Во время учебы каждый сидел за отдельным столом, мог за столиком в кофейне дискутировать о философии, обсуждать проявления вселенской Воли в истории духовной мысли, размышлять о преемственности цивилизаций и о роли сознания в человеческой истории. Марсиане преклонялись перед высокими идеями, ценили искусства и изобретения. Каждый марсианин спрашивал себя: «Почему я этим занимаюсь? Какую ценность вот это мое действие имеет для прогресса цивилизации?»
Земляне были совсем другими.
Первым, чему научилась Люинь на Земле, было то, как вести себя на вечеринках. Она ходила выпивать с другими девушками из танцевального ансамбля и принимала галлюциноген, который был недостаточно мощным для того, чтобы его объявили нелегальным. Она парила в пространстве в измененном состоянии сознания и ощущала себя почти божественно. Она слушала, как другие смеются, рассказывают анекдоты, громко поют. Она смотрела, как они вертятся и топают ногами на танцполе. Никто никого не расспрашивал – кто, что, где, почему. Все просто наслаждались коллективным расслаблением тела. Они обнимались и целовались, следовали своим чувствам и интересам и, удовлетворив их, тут же об этом забывали. Они демонстрировали всю красоту своего тела, соединялись с вселенной и приравнивали мгновения радости к космической вечности.
Люинь оказалась способной ученицей и вскоре участвовала в тусовках так же рьяно, как ее друзья. Она никогда не спрашивала у них: «Зачем мы этим занимаемся? Какую ценность имеют наши действия для прогресса истории человечества?» Она и так понимала, что такие вопросы бессмысленны на фоне безумства страстей.
На Марсе алкоголь продавали, но мало кто напивался допьяна. Все подростки из группы «Меркурий» должны были пережить шок столкновения с новым образом жизни. И они не могли избежать вопроса: существовала ли жизнь для того, чтобы создавать великие истории и произведения искусства, или в самой жизни имелся весь нужный для нее смысл? Они терялись, молчали посреди шумной толпы, оставались трезвыми рядом с резвящимися, пьянели во время занятий. В мгновение ока они утратили всякую веру.
Люинь нужно было выяснить, зачем ее отправили на Землю. Она не хотела быть пешкой в чужой игре. Когда-то она просто приняла бы предназначенную ей судьбу, а теперь не желала этого. Она должна была узнать, была ли у случившегося причина.
«О вы, боги Олимпа, – подумала она, – думали ли вы когда-нибудь, что в один прекрасный день группа детей зависнет между вашей трезвостью и буйством, не в силах решить, что выбрать?»
* * *
Люинь ехала на поезде в офис дяди Лаака и пыталась совладать с собой. Она нарочно дважды выбирала неверную станцию назначения, чтобы как можно дольше добираться до Хранилища Досье. Иначе путь занял бы у нее всего пять минут. Марсианские поезда всегда выбирали самый короткий путь, не давая людям времени подумать и что-то спланировать по пути.
Люинь растерялась. Она уже не понимала, вправду ли хочет продолжить свое расследование.
Она чувствовала, что приближается к границе, движется к вопросу, в обычной жизни не существующему, а возникшему только на контрасте с переменами. Пока что она была личностью, которая официально не существовала. Без регистрации у нее не было ни аккаунта, ни идентичности в системе. Она была кем-то, стоящим за пределами системы, потенциально опасным субъектом.
– Отказ от регистрации, – прошептала она.
Было ли это серьезным преступлением? Было ли это вызовом существующей системе мира? Было ли этого достаточно для того, чтобы дед отправил в ссылку ее отца и мать и поддался страху? Почему для системы так важен был девятизначный регистрационный номер?
На Земле Люинь слышала кое-какие истории насчет времени, именуемого Веком Машин. Когда люди рассказывали эти истории и описывали мир, в котором машины всех и каждого сажали в тюрьму и относились к личностям, как к запчастям, которые можно использовать и выбросить, их глаза наполнялись страхом. Свободу и чувство собственного достоинства подавляли и истребляли. Эти люди говорили, что Марс – самый лучший пример такого мира.
Рассказчики этих историй на Марсе никогда не бывали, но описывали все пороки этой планеты так, словно знали Марс лучше Люинь. Мало-помалу она к этим историям привыкла и убедила себя в том, что рассказчики не злобны, а попросту невежественны. И всё же она начала опасаться того, что они говорят правду. Люинь спрашивала себя: если вправду она жила в мире, созданном злобным режимом, то что же ей делать?
У Люинь было так много вопросов, но большую их часть она боялась себе задавать. Многие земляне говорили ей, что Ганс Слоун – диктатор. Они говорили об этом так убежденно. Люинь не смела спросить об этом деда и не хотела спрашивать. Кровь деда текла и в ее жилах, и свои сомнения она никогда не смогла бы высказать так, чтобы это не привело к прямой конфронтации.
В детских воспоминаниях Люинь ее дед был защитником Марса. Она не верила, что он диктатор, но кое-что вызывало у нее сомнения. Дед был воином, одним из последних пилотов, совершавших полеты во время войны. Он выжил в этой войне, он был победителем и человеком, исполнившим свой долг. После войны он стал пилотом, обслуживавшим промышленность. Он сопровождал шахтерские катера в пути между Марсом и его лунами. Он летал исследовать Юпитер, отправлялся к поясу астероидов за водой, к Фобосу и Деймосу для строительства баз. Он начал свою карьеру в качестве стажера, а потом поднялся до должности командира флотилии и возглавил техническое развитие всей Системы Полетов.
Большую часть своей жизни Ганс совершал одиночные полеты. Только в среднем возрасте он занялся политикой в качестве законодателя, затем стал руководителем системы, а в шестьдесят лет – консулом. Когда Люинь была маленькая, она видела деда за письменным столом. Он читал и писал допоздна или разговаривал с другими политиками. Даже тогда, когда Люинь с родителями навещали его, он порой вынужден был уйти, потому что возникали срочные дела, требовавшие его внимания. Его личное пространство хранило столько материалов, сколько заняли бы сведения целой школы. Люинь не верила, что он диктатор, – наверное, просто он слишком много и упорно работал.
И всё же она не могла быть в этом уверена. Были факты, указывающие на обратное: ее место в группе «Меркурий», смерть ее родителей, сам принцип действия центрального архива.
Она должна была добраться до самого дна своих сомнений.
Поезд скользил по стеклянному туннелю, будто капля воды. Окутанный воздухом, он не производил никакого шума. В детстве Люинь не осознавала, насколько тих окружавший ее мир. На Марсе не было скоростных лифтов, шумных толп, автомобилей и самолетов. Ей были знакомы только утонченные, деликатно обустроенные дома, стекло, сады со множеством дорожек, магазины без кассиров, кофейни, кинотеатры без будок для продажи билетов и прозрачные туннели, по которым каплями воды скользили поезда. Она знала только людей, которые учились, работали, думали и разговаривали. Здесь не было марихуаны, диких воплей, обнаженных тел, дергающихся в лихорадочном танце и зависших в пространстве между бодрствованием и сном. Здесь не было никакого шума, только тишина и безмятежность.
Люинь ехала по городу, перемещаясь из света в тень. Очертания вагона расплывались от игры солнечных лучей. Наконец Люинь приняла решение и нажала кнопку «Хранилище Досье имени Монтескьё»[7] – место, где работал дядя Лаак.
Ей нужны были ответы. И хотя ей не хотелось вставать лицом к лицу с нелепой реальностью, неведение и мысли о том, что она никогда не узнает правду, пугали ее еще сильнее. Сомневаться в собственной жизни – хуже этого страха на свете не было. Люинь не могла позволить себе жить в подвешенном состоянии.