– Прошел в свое купе и завалился спать.
– Ваша кровать была уже расстелена?
– Да.
– Вы у нас располагаетесь в купе… дайте-ка я посмотрю… номер пятнадцать. Второе от того конца вагона, который ближе к вагону-ресторану.
– Да.
– А где был проводник, когда вы возвращались в ваше купе?
– Сидел в конце вагона за маленьким столиком. Более того, Маккуин позвал его еще до того, как я вошел в свое купе.
– А зачем он его звал?
– Наверное, чтобы тот расстелил ему постель. Его купе еще не было приготовлено к ночи.
– А теперь, полковник Арбэтнот, я хочу, чтобы вы хорошо подумали. Никто не проходил по коридору, пока вы общались с мистером Маккуином?
– Полагаю, довольно много людей. Я не обращал на это внимания.
– Ах, вот как! Я сейчас говорю о последних полутора часах вашей беседы. Вы ведь выходили в Винковцах, правильно?
– Да, но только на одну минуту. Мела настоящая пурга, холод был просто ужасающий. В этой ситуации душный вагон показался нам настоящим спасением, хотя обычно я считаю, что то, как они топят в этих вагонах, совершенно недопустимо.
Месье Бук вздохнул.
– Очень трудно угодить всем и каждому, – заметил он. – Англичане – они вообще любители все открывать, а вот другие – те все плотно закрывают. Все это очень сложно.
Ни Пуаро, ни полковник не обратили на это замечание никакого внимания.
– А теперь, месье, попробуйте вспомнить, – голос сыщика звучал ободряюще. – На улице стужа. Вы возвращаетесь в вагон, садитесь и закуриваете – может быть, сигарету, а может, и трубку… – Он замолчал буквально на одно мгновение.
– Я любитель трубки. Маккуин курил сигареты.
– Поезд вновь трогается. Вы курите вашу трубку, обсуждаете европейскую и мировую политику. Уже поздно, и большинство пассажиров отошли ко сну. Кто-нибудь проходил мимо двери? Постарайтесь вспомнить…
Напряженный мыслительный процесс заставил полковника нахмуриться.
– Сложно сказать, – ответил он. – Понимаете, я совсем не обращал на это внимания.
– Но у вас должна быть военная привычка все замечать. Как говорится, все видеть, ничего не видя.
Арбэтнот опять задумался, но покачал головой:
– Не могу сказать. Никого, кроме проводника, я не помню. Хотя подождите-ка… мне кажется, что была еще женщина.
– Вы видели ее? Она была молодая или старая?
– Я ее не видел. Даже не смотрел в ее сторону. Помню просто шуршание материала и аромат.
– Аромат? Приятный?
– Такой… довольно насыщенный, если вы меня понимаете. То есть я хочу сказать, что вы почувствуете его и за сотню ярдов. Хотя, – тут полковник заторопился, – это могло произойти и раньше. Понимаете, как вы сами только что сказали, это была одна из тех вещей, которые замечаешь не замечая. В какой-то момент вчера вечером я сказал себе: «Женщина – запах – какой сильный». Но когда это случилось, я совсем не уверен; помню только, что… ну да, это должно было быть после Винковцев.
– А почему вы так думаете?
– Да потому, что почувствовал я этот запах именно в тот момент, когда говорил о том, что сталинский пятилетний план полностью провалился. Я еще помню, что этот запах напомнил мне о положении женщин в России. А до России мы добрались почти в самом конце разговора.
– Точнее вы не можете вспомнить?
– Н-нет. Это произошло где-то в последние полчаса.
– Это было уже после того, как поезд остановился?
– Да, я почти в этом уверен, – кивнул полковник.
– Ну что ж, на том и порешим. Вы когда-нибудь были в Америке, полковник Арбэтнот?
– Никогда. И не имею никакого желания туда ехать.
– А вы когда-нибудь знали полковника Армстронга?
– Армстронг, Армстронг… я знавал двух или трех Армстронгов. Например, Томми Армстронг из Шестидесятого полка – вы не о нем говорите? Был еще Селби Армстронг – его убили при Сомме.
– Я имею в виду полковника Армстронга, который женился на американке и чей единственный ребенок был похищен и убит.
– Ах вот вы о ком… помню, я об этом читал. Жуткая история. Не думаю, что я с ним когда-нибудь встречался, хотя, конечно, слышал. Тоби Армстронг. Отличный парень. Сделал блестящую карьеру – был кавалером ордена Виктории.
– Человек, которого убили ночью, был виновником убийства дочери полковника Армстронга.
– В таком случае эта свинья получила по заслугам. Хотя я бы предпочел, чтобы его по всем правилам повесили или посадили на электрический стул.
– То есть, полковник Арбэтнот, вы предпочитаете закон и порядок, а не личную месть?
– Ну, нельзя же жить в атмосфере кровной мести, тыкая друг друга ножами, как корсиканцы или какие-то там мафиози, – сказал полковник. – Говорите что хотите, но суд присяжных выглядит надежнее.
Несколько минут Пуаро задумчиво смотрел на своего собеседника.
– Да, – сказал он. – Я почему-то был уверен, что именно так вы и ответите. Ну что же, полковник, думаю, что у меня больше нет вопросов. Сами вы не можете вспомнить ничего, что показалось бы вам подозрительным прошлой ночью, или что кажется подозрительным сейчас, по прошествии некоторого времени?
Несколько мгновений Арбэтнот размышлял над этим вопросом.
– Нет, – ответил он. – Совсем ничего. Если только… – Он заколебался.
– Умоляю вас, продолжайте.
– Да, в общем-то, ничего такого, – медленно произнес полковник. – Хотя вы сами сказали, что вас интересуют даже мелочи…
– Да, да. Продолжайте.
– Да так, всякая ерунда. Просто деталь. Когда я возвращался к себе в купе, то заметил, что дверь самого последнего купе, того, что идет сразу же за моим…
– Да, номер шестнадцать.
– Так вот, дверь этого купе была приоткрыта. И парень из этого купе как-то странно пялился в коридор. А потом он быстро прикрыл дверь. Конечно, я понимаю, что в этом ничего такого нет, но тогда это показалось мне немного странным. В том, что дверь иногда открывают и смотрят в коридор, нет ничего необычного, но вот его вороватый взгляд привлек мое внимание.
– Та-а-а-к, – с сомнением произнес Пуаро.
– Я же предупредил, что в этом нет ничего такого. – Арбэтнот говорил извиняющимся тоном. – Но вы знаете, как это иногда бывает: раннее утро, полная тишина и покой – в такой обстановке все кажется серьезнее, чем на самом деле, прямо как в настоящем детективе. Хотя все это, конечно, глупости. – Мужчина встал. – Если я вам больше не нужен…
– Благодарю вас, полковник Арбэтнот, это всё.
Военный на минуту заколебался. Было видно, что его недовольство тем, что его допрашивают «иностранцы», испарилось без следа.
– Я хочу сказать о мисс Дебенхэм, – заметил он довольно неуклюже. – Можете поверить мне, что с нею всё в порядке. Она настоящая pukka sahib[52].
И, слегка покраснев, он исчез.
– А что значит это pukka sahib? – заинтересованно спросил доктор Константин.
– Это значит, – ответил Пуаро, – что отец и братья мисс Дебенхэм ходили с полковником в одну и ту же школу.
– Вот в чем дело. – Доктор Константин расстроился. – Тогда к преступлению это не имеет никакого отношения.
– Вот именно, – согласился с ним сыщик.
Погруженный в свои мысли, Пуаро выбивал пальцами какой-то мотивчик на крышке стола. Наконец он поднял глаза.
– Полковник Арбэтнот курит трубку, – заметил он. – В купе мистера Рэтчетта я нашел ершик для чистки трубок. А Рэтчетт курил только сигары.
– Вы считаете…
– Пока что он единственный, кто признался в том, что курит трубку.
– И вы думаете, что возможно…
Пуаро яростно покачал головой:
– Это просто невозможно… совершенно невозможно, чтобы благородный, слегка глуповатый английский джентльмен двенадцать раз воткнул нож в своего врага. Разве вы не чувствуете, друзья, как это невозможно?
– Ну-у, это уже из области психологии, – сказал месье Бук.
– А психологию надо уважать. На преступлении стоит автограф, и этот автограф принадлежит не полковнику Арбэтноту. Пойдем дальше.
