Через четверть часа спустилась к накрытому столу и, как пай девочка, села напротив, плотно сдвинув колени.

– Любишь китайскую еду? – спросил он прежде, чем начать наш ужин.

– Тебе не все равно? – огрызнулась я, наказывая его за мой вид.

– Первое предупреждение, – строго сказал он, отложив палочки. – Ты, наверное, не поняла, я приказываю, ты – исполняешь. Если отказываешься – штраф тысяча баксов.

– А если косячишь ты?

– Штраф – тысяча баксов, – повторил он.

– Не скажу, что я ценитель китайской кухни. Просто не ела и все, – исправилась я и взяла палочки. – А можно мне вилку? Я не умею.

– Нет. Но я научу, – он раскрыл ладонь и показал, как он держит свои палочки. Я повторила.

Жесть, теперь понятно почему китайцы такие худые. Лапша то и дело соскальзывает обратно в тарелку, а мясо вообще выстреливает в разные стороны, когда слишком сильно прижимаю палочки. Яр молча наблюдает мою драку с едой, и только у меня начало получаться, как он тут же вклинился с очередным приказом.

– Разведи ноги.

Я замираю с насилу пойманным кусочком мяса у самого рта. Оглядываю прозрачную столешницу и снова поднимаю глаза на Яра. Он лишь вскинул брови, дожидаясь, когда я исполню приказание.

Медленно развожу колени в стороны. Растяжка у меня всегда была отличная, теперь его очередь потеть.

Он даже не прекратил есть, а у меня в груди соляной кислотой взрывается смущение, стекая вниз, обдавая жаром бархатную обивку стула.

– Ты очень зажатая. Уверен, что ты ни разу не испытывала оргазм.

– Зато ты, я смотрю, расслаблен по самые неболуйся. Ой, или правду-матку тоже нельзя говорить? – с театральным преувеличением спохватилась я.

– Говори, мне нравится твой тонизирующий сарказм. Но я почти уверен, что через неделю ты будешь меня умолять убрать пункт «без рук» из текста договора.

– Мечтай.

– Спорим?

– Спорим!

Мы пожали друг другу руки и, сдвинули бокалы с белым игристым, скрепив новый пункт нашего договора.

– Кислятина, – поморщилась я.

– Вино может быть только сухим, запомни это.

– И все равно, кислятина.

– Я научу тебя пить хорошее вино. Не торопись, почувствуй аромат, – Яр чуть наклонил бокал и втянул носом запах. А теперь глоток. Чувствуешь? Спелая груша и белые цветы.

Я с недоверием взяла бокал и проделала все то же самое. Действительно груша, удивилась я.

– И все равно для меня кисло.

– Не кисло, а непривычно.

– Значит ты ценитель вина?

– А ты?

– А я люблю мамин борщ.

– Угостишь?

– Не знаю, – снова почти на инерции делаю глоток.

– Жалко что ли?

– Нет. Мама сейчас редко готовит.

– Почему?

– Болеет. Да и я приезжаю не часто.

– А отец?

– Отец бросил нас, когда мне был год. Так мама рассказывала, – поясняю я. Наде же, с ним так легко. Даже все еще разведенные под столом ноги не мешают беседе. И огонь в груди погас, и я чувствую себя вполне уверенно.

– Я тебя спросить хотела, мне в понедельник на лекции нужно. Ты же не заставишь меня брать академ?

– Нет, не заставлю.

– Спасибо. Какая у нас культурная программа на остаток дня?

– Волнуешься?

– Вот еще, просто не люблю сюрпризы.

– Посмотрим кино и пойдем спать, – отвечает Яр.

– Спать? Мы же спим не водной постели?

– Сегодня нет. Но ты не волнуйся, я помню про руки.

День второй

Я думала, что не смогу уснуть в чужом доме с совершенно посторонним мне человеком с неясными намерениями, но спала как убитая. Проснулась рано и, пользуясь относительной свободой, пошла изучать дом. Гостиную я рассмотрела достаточно хорошо еще вчера, поэтому, закутавшись в шерстяной плед, вышла на террасу. Похоже, что дом находился в значительном отдалении от соседей. Вокруг лес. Да и сад на первый взгляд кажется нерукотворным, но именно в этом его очарование. Поросший ряской пруд, через который перекинут деревянный мост, деревянная беседка в тени вековых сосен.

Я опустилась на скамеечку у воды, глядя на плавающих по зеркальной поверхности водомерок. Мне не дает покоя вопрос, кто же на самом деле мой временный арендатор? Он слишком молод для крутого бизнесмена. Ну, сколько ему? Двадцать пять? Скорее менеджер средней руки в какой-нибудь крутой компании типа Газпрома. Возможно, он вообще ничем не занимается, а просто прожигает бабло, которое заработал его папаша-олигарх. А если учитывать наш с ним договор, это точно зажравшийся мажор. Правда, он слишком воспитанный для отбитого прожигателя жизни. Те обычно не заморачиваются составлением договора. Хотя… Может он просто извращенец? Или импотент? Ну, а что, кто выдержит целый вечер с голой женщиной к которой не может прикоснуться?

– Доброе утро, – сзади раздался знакомый с металлическими нотками голос.

– Привет, – застигнутая врасплох его неожиданным появлением, тяну я, и мне в руку ложится чашка с ароматным капучино.

– Осторожно, горячий, – улыбается Яр.

Он сейчас такой уютный: футболка, спортивные штаны, привычный бардак на голове. Пытаюсь примерить на него все те маски, которые напридумывала в одиночестве, но получается не очень. Делаю глоток.

– Угадал?

– Нет!

Мой временный арендатор снисходительно улыбается.

– Здесь очень красиво, – оглядывая окрестности, произношу я. Яр только кивает, продолжая не спеша пить кофе. – Можно вопрос? А чем ты занимаешься? Ну, по жизни, – после очередного кивка спрашиваю я.

– Предположить не хочешь?

– Ну, не знаю. Огромный дом в глуши, извращенные фантазии, приказы…. Ты сексуальный маньяк? – улыбаюсь. – Извини, я не нарушила твой приказ, завернувшись в одеяло? Май нынче холодный.

– Ты же не об этом подумала, правда?

– Не об этом.

– Ну так и?

– У меня было два предположения: либо ты офисный работник в какой-нибудь преуспевающей фирме, либо – сынок олигарха.

– И на какой версии остановилась?

– Мажор.

– То есть, офисным планктоном я быть не могу?

– Если бы ты работал в офисе, у тебя не было бы времени и желания на сексуальные фантазии. Ты бы с высунутым языком, уже бы мчался на работу, и вечерами тебе было бы не до кино.

– Наблюдательная. Это хорошо. Все, больше теорий нет?

Качаю головой и Яр, отставив пустую чашку на скамейку, берет меня за руку.

– Пошли.

Мы возвращаемся в дом и поднимаемся на второй этаж. Там, в неприметной нише скрыта еще одна дверь. Это студия. Я останавливаюсь на пороге. Яр снимает в меня одеяло, и я остаюсь в одних кроссовках.

– Ты художник? – не без удивления уточняю я.

– Не похож?

– Значит картины в доме – они твои?

– Не все.

– А можно мне посмотреть? – подхожу к стоящему посреди студии мольберту, но холст накрыт тканью.

– Нет, – Яр перехватывает мою руку, не позволяя заглянуть под ткань. – Я не люблю, когда смотрят работу до ее завершения. Это сбивает меня с настроя.

– Но подожди, – недоумеваю я. – Если ты художник, зачем тебе все эти заморочки с голыми женщинами, приказы, договор? Я уверена, у тебя много желающих стать твоей моделью бесплатно и без ограничительных пунктов. Разве нет?

– Когда я увидел тебя, в клубе, сразу попал. Женщин у меня действительно было много, даже слишком. Кажется, я испытал на себе все методы стимуляции вдохновения, даже противозаконные, но мне ничего не помогает. Я не могу писать.

– Как Дориан Грей? – язвительно замечаю я. – Предаешься пороку, но внешне остаешься прекрасным. Если я подниму эту ткань, под ней обнаружу твой изуродованный портрет?

– Почти, – многозначительно отвечает он.

– Тогда при чем здесь я? Никогда не развращал стриптизерш?

На что Яр лишь снисходительно улыбается. И я понимаю, развращал и, возможно, группами по два-три особи.