— Да, да, Мишааа, кажется, его звали, — закивал очкарик, забавно озвучивая русское имя с ударением на последний слог.

— Выходит, этот тоже? — хмыкнул козлобородый Лео.

— Однако, у него безупречный парижский акцент, — засомневался очкарик. — А Машааа, помнишь, как ужасно коверкал слова?

Ты че русский? — наехал на меня в параллель Каспер.

— Эй, алё! — торопясь соскочить со скользкой темы, я врезал кулаком по столу, наконец привлекая к себе внимание троицы доминошников. — Я, вообще-то, вежливо вас спросил. Че, трудно было нормально ответить?

Но троица смуглокожих усачей, размахивая в мою сторону рядами костяшек в ладонях, вдруг наперебой закудахтала какую-то непонятную тарабарщину.

— Че-че?.. — настал мой черед делать озадаченное лицо.

— Слышь, парень, это бесполезно, — неожиданно пришел мне на помощь «хипстер» Лео. — Они то ли индийцы, то ли пакистанцы, и по-нашему нихрена не понимают.

— Тебя как зовут-то, парень? — подхватил за приятелем безымянный очкарик.

— Сача, — представился я, отступив от стола.

— А я — Ален, — кивнул очкарик.

— Лео, — назвался из своего угла «хипстер» и тут же поинтересовался: — Ты часом не русский, Сача?

— Чистокровный француз хрен знает в каком поколении, — гордо вскинул я нос.

Ага, как же… — заворчал было Каспер. Но тут же угомонился, смекнув, видимо, что, находясь в его теле, я действительно формально являюсь стопроцентным лягушатником.

— А че тогда в начале это было? — фыркнул Ален.

— Просто развлекался, — пожал я плечами. — Услышал забавные фразы в каком-то кино. Они как-то сами собой запомнились. И, вот, решил приколоться.

— Веселый, выходит, ты парень, Сача, — подмигнул мне Лео. — Это здорово. Наш человек!

— Да ты не стой столбом — в ногах правды нет. Присаживайся, — предложил Ален.

— А куда тут?..

— Выбирай любую из восьми свободных коек, — поняв меня с полуслова, широким жестом обвел рукой помещение Ален. — А на этих троих внимания вообще не обращай. Они коек себе еще не занимали. Их, как утром сюда доставили, они сразу за стол уселись, и до сих пор, вон, костяшками гремят. Игроманы, блин.

Я не стал затягивать с выбором и практически сразу же занял койку, находящуюся на примерно равном отдалении от новых приятелей Алена и Лео.

— Кстати, если хочешь, можешь раздеться и сдать всю свою одежду в стирку, как это сделал я, — продолжил наставлять меня Ален. — Благо, как раз с минуты на минуту нам обед принесут. Тот же конвойный и заберет у тебя грязное белье. А с ужином принесет уже чистое. Пока же будешь ждать, можешь спокойно закутаться в простыню.

— Чистюля, блин, — беззлобно фыркнул Лео. — Прикинь, Сача, этот псих каждое утро шмотье свое стирать отправляет.

— А че такого-то?.. Просто я предпочитаю потом, как некоторые, не вонять, — заспорил Ален. — И раз уж тут имеется такая услуга, то грех ей не воспользоваться.

— Да, блин, Ален, у тебя шмотье скоро по швам расползется от таких частых стирок.

— Не расползется. У меня качественные вещи!

— Ну-ну…

— Поторопись, Сача, скоро уже обед. А если сразу одежду конвою не отдашь…

— Я, пожалуй, пока что воздержусь от стирки, — перебил я. — Не готов я вот так сразу. Нужно пообвыкнуться что ли. Притереться на новом месте. Освоиться. Осмотреться.

— Правильно, парень, — кивнул Лео. — Тебя наверняка после обеда к следователю на допрос еще дернут. А шарахаться в простыне по местным коридорам — это тот еще геморрой.

— Да нормально, — отмахнулся Ален. — Я ходил — и замечательно все прошло. Даже по кайфу в нынешнюю жару под простынкой на голое тело было. Нигде ничего не запрело, а порой даже ветерок от кондиционера там приятно все обдувал.

— Фу, млять, меня ща стошнит, — в притворном ужасе скривился Лео.

Загремел засов отпираемой снаружи двери.

— А вот и наш обед, — потер руки Ален.

— Не камера, блин, а санаторий, — буркнул я себе под нос.

Просто в нашем правовом государстве соблюдаются прописанные в конституции права любого гражданина, даже потенциального преступника! — поспешил выпендриться Каспер.

— Ага, когда дубинками по хребтине и бокам тебя охаживали, это тоже по конституции было? — фыркнул я.

И, вместо притихшего Каспера, на сей раз шикнул на меня Ален:

— Ты че там бормочешь, Сача?

— Молитву перед едой читаю.

— Красавчик!..

Далее дежурный конвоир закатил в камеру тележку с обедом, и наш едва начавшийся диалог затих сам собой.

Глава 41

— Напрасно упорствуешь, Сача, — покачал головой щекастый толстяк в смешной розовой майке в облипку, которая мало того, что из-за ужасной духоты в допросной была насквозь мокрой от пота, еще, как вторая кожа, подчеркивала и выставляла на всеобщее обозрение каждую жировую складку на животе и боках, и, разумеется, — натурально бабские сиськи пухляша. Последний же по поводу своего лишнего веса и, соответственно, ни разу не модельной внешности вообще походу не заморачивался, и похудеть совсем не стремился — о чем красноречиво свидетельствовал здоровенный жирный бургер на тарелке, который толстяк притащил с собой в допросную. Кстати, под стать внешнему виду у следователя была и фамилия, лишь одной буквой отличающаяся от обиднейшего, но весьма точного в случае этой пародии на полицейского, прозвища.

— Да не упорствую я, месье Жиле, — с максимально честным лицом я уставился в поросячьи глазки сидящего напротив офицера. — Просто решительно отказываюсь оговаривать самого себя.

— Нет, вы только посмотрите на него! — вкинул руки пухляш, и волна взбудораженного резким жестом жира заколыхалась под кожей сразу в десятке мест, как натуральное желе. — Я тут битый час помочь ему пытаюсь, по доброте душевной. Вхожу в положение, так сказать, как старший опытный товарищ… — На этом месте как-то само собой вспомнилась классическая поговорка про гуся, который свинье ни разу не товарищ, и я едва сдержался, чтоб ее тут же не озвучить в ответ.

— Вот че ты скалишься, безобразник? — продолжал, меж тем, журить метя пухляш. — Я насмешил тебя чем-то?.. Ну давай-давай вместе похохочем. Только потом, когда в суде тебе влепят года три за хулиганку с отягчающими, ты уж парень в тюремной камере на меня зла не держи. Я честно пытался — и до сих пор пытаюсь! — достучаться до тебя, дурачка.

— Вам показалось, месье Жиле, я вовсе над вами не насмехаюсь, — кое-как прохрюкал я, отчаянно борясь с рвущимся наружу диким хохотом.

— Сача, да пойми ты уже, наконец, что так устроена система. — Вдруг подхватив со стола тарелку с бургером, пухляш жадно вырвал зубами из многослойного лоснящегося от жира фастфуда здоровенный кус. Практически не жуя, он тут же его заглотил, вернул тарелку на место и продолжил вещать дальше, как ни в чем не бывало: — Чтобы получить желаемое, нужно чуть-чуть поступиться принципами и подстроиться под ситуацию. Ведь, повторяю: ты раньше ни по какому делу у нас не проходил, и до сегодняшнего инцидента имел, можно сказать, безупречную репутацию законопослушного гражданина. И если ты сейчас под протокол признаешь себя виноватым в совершенных сегодня утром многочисленных избиениях, то максимум, что тебе грозит в зале суда — это штраф в несколько тысяч евро, плюс общественные работы на неделю-другую.

— Типа скопившееся на парижских улицах дерьмо разгребать? — фыркнул я. — Огромное спасибо!

— В противном случае, — скривился пухляш. — Вина твоя все равно будет нами доказана. Там, ведь, улик вагон уже против тебя собрано: считай, многочисленные записи с камер уличного наблюдения, — загнул пару толстых, как сардельки, пальцев следователь. — Плюс твой собственный стрим… Но, из-за того, что в отказ пошел, и сотрудничать со следствием заупрямился, никакого снисхождения в суде, за безупречную репутацию былых лет, ты не получишь. И схлопочешь максимальный срок, как злостный правонарушитель… Подумай, Сача, тебе это надо? — Он снова цапнул тарелку и жадно отожрал очередной кус бургера. Но, не успокоившись на сей раз на достигнутом, куснул следом бургер еще дважды, вернув в итоге на стол уже почти пустую тарелку.