Его проникновенный петушиный фальцет повторял эти мантры всё время, свободное от рассказов про свояченицу и ее пальцы. Честно говоря, я думал, что сойду с ума.

Решение сбежать укрепилось, когда привезли третьего. К нему, проведать травмированное колено, постоянно приходили посетители и приносили разные лакомства. В основном – холодец. Холодец поглощался с завидным аппетитом. Двадцать четыре часа в сутки! Потрясающее пищеварение…

Так что да, я вполне был готов сбежать. И сбежал.

Отсутствие автомобиля позволяло взглянуть на жизнь под другим углом. Мы с Тасей прижимались друг к другу на продуваемой всеми ветрами автобусной остановке, вдыхали стылый осенний воздух, разглядывали ожидающих транспорта пассажиров. Метро на Зеленый Луг протянут еще куда как нескоро – даже в мое время «зеленую» ветку только-только начали открывать – построили не то четыре, не то пять станций.

Автобусы следовали один за другим, но нам совершенно не подходили. В городах более трехсот тысяч населения, где номера автобусных маршрутов становятся двузначными, названия их порой звучат как угрозы или заклинания. Особенно если написаны они на беларускай мове. Например, что нибудь типа «нумар 66 ЗЛІН-Белгасхарчпрамгандль»!

А всего-то автобусик катится себе от Завода литья и нормалей до конторы Белорусского Госпищепромторга…

Наконец появился желтый «Икарус», с которым нам было по пути. Оказалось – не только нам, чуть ли не половина ожидающих на остановке товарищей ринулись на штурм чуда венгерского автопрома. Пришлось и нам втискиваться в его стремительно уменьшающееся нутро, да еще и помогать девочке лет одиннадцати-двенадцати втащить в салон не то виолончель, не то – контрабас в футляре. Толпа людей унесла нас ближе к центру, музыкальная школьница осталась на задней площадке.

Я отгородил при помощи своей спины и рук немного места, защищая Тасю от стесненных обстоятельствами пассажиров, оплатил проезд и спросил:

– А Аська с Васькой где сейчас?..

Таисия не успела ответить: кондуктор добралась до музыкальной девчушки с контрабасом.

– За инструмент тоже надо заплатить! – заявила тётя-билетёр.

– Но у меня денег хватает только до музыкальной школы и назад! – растерялась девочка. – У меня больше нет!

– Ничего не знаю! Правила для всех одинаковые! – какая-то очень принципиальная и бессердечная тётя попалась.

– Послушайте! – возмутился пожилой мужчина в красной шапке-петушке. – Отстаньте от ребенка! Что вы прицепились!

Защитник занимал сразу два сидения: на одном он расположился сам, на другом стояли яйца – несколько картонных лотков, один на другом, перевязанные бечевкой.

– А вы не встревайте! – отбрила мужика кондукторша. – А ты, милочка, или заплатишь – или выйдешь, определяйся, пока я до передней площадочки дойду и вернусь.

Девочку мне стало жалко, и я подумал было просто взять – и заплатить за нее, но тут автобус остановился, и львиная доля пассажиров вышла. В том числе – мужик с яйцами. Девочка с контрабасом сбледнула с лица, но сжала губы и, прижав к себе музыкальный инструмент, осталась стоять на задней площадке: вот что значит любовь к музыке.

А вместо мужика на то же самое сидение сел какой-то смуглый молодой парень, в точно таком же «петушке» – разве что в белую крапинку. Двери закрылись, кондукторша с самым решительным видом по полупустому салону направилась к девочке.

– Ты почему не вышла? Давай, плати за контрабас, или я сама его на следующей остановке выброшу, – вот ведь неугомонная!

Ну, не права же, со всех сторон! Нужно было вмешиваться, но парень в «петушке» успел первым:

– Отойдите от девочки, шо вы привязались!?

Кондукторша, не поворачиваясь к парню, но краем глаза фиксируя знакомую шапочку, рыкнула:

– Товарищ, если вы еще раз вмешаетесь, я вас заставлю платить за ваши яйца!

Тася фыркнула, народ в автобусе тоже откровенно потешался над ситуацией, а парниша в красном «петушке» не растерялся и выдал:

– Вы шо, таки хотите сказать, шо у меня яйца больше контрабаса?

Я не выдержал и заржал в голос. Кое-кто подхватил, и кондукторша, красная как рак, обернулась и, осознав свою оплошность, ринулась прочь по салону автобуса. Нашарив в кармане пятак, я сунул его в руку принципиальной работнице общественного транспорта:

– Вот, за контрабас. Мир, дружба, музыка!

– Что вы мне суете деньги-то, не надо мне ничего! – вспыхнула еще сильней она. – Пускай едет!

И спряталась где-то на передней площадке, делая вид, что пересчитывает мелочь.

Отсмеявшись, Тася проговорила:

– Почему это всё время происходит вокруг тебя? Когда я одна еду в автобусе – то я просто еду! А тут – хоть юморески в газету пиши…

Я пожал плечами. Подобное притягивается к подобному? В любом случае – жить так гораздо интереснее, чем просто ездить в автобусе, просто ходить по городу и просто просиживать задницу на кресле в кабинете…

Мы вышли из автобуса в приподнятом настроении, держались за руки, Тася напевала и слегка пританцовывала, я пинал носками ботинок неубранные дворниками каштаны. Ребячество? Ну да, я так один раз в Дубровице от редакции до дома каштанчик допинал, труднее всего с ним было справиться на пешеходных переходах и высоких бордюрах. Но главное – старание!

После долгих дней, проведенных в больнице, всё мне казалось прекрасным: и желто-красные листики, и лужи, и пешеходы, которые просто молча идут по своим делам и не поют про русскую шляпу и индийскую душу… В общем – жизнь была хороша! С серых небес начал накрапывать дождик, и мы ускорились – зонтика у нас не было, да и вообще – это только в книжках под дождем гулять романтично! Ну, может быть – летом, в плюс тридцать, когда на ногах – сандалии, а в руках – зонтик, романтику в этом мероприятии найти и можно, пусть и с трудом. Но сейчас… Сейчас мы побежали домой, мечтая поскорее оказаться хотя бы под козырьком подъезда.

Из беседки во дворе дома за нами наблюдала компания молодых людей характерной наружности. Имелся у них портвейн, гитара, картишки, потертые куртки и громкие, резкие голоса.

– Давай-давай! – кто-то из них, видимо, решил подбодрить нас, комментируя забег под дождем.

Несмотря на хлещущие за шиворот струи воды, я резко остановился, развернулся вокруг своей оси – и поймал взгляд приснопамятного Серёжи. Вот латруга! Будний день, отчего не на работе? На самом деле в голове еще шумело, да и организм не до конца восстановился после аварии, и драться с кучей лихих парней совсем не хотелось, но…

– Гера, пойдем! – Тася потянула меня за рукав. – Ну их!

Сережа, кстати, глаза отвел. Я довольствовался этим и позволил девушке увлечь себя в подъезд.

Целоваться мы начали уже в лифте, и, оторвавшись от нее на секунду, я спросил:

– А дети?

– Дети с Пантелевной, на даче…

– А… – дальше говорить было уже некогда да и незачем.

Я лежал на диване – том самом, светлого дерева, с льняной обивкой и красным орнаментом, гладил гладкую, как бархат, кожу на спине и плечах девушки, разглядывая ее фигуру, едва прикрытую простыней, и пытался понять: как она это всё успела? И кто ей помог?

Тася, как обычно, прочитала мои мысли:

– Что – нравится? Волков как узнал, что с тобой случилось, сначала метнулся в больницу и накрутил там всем хвосты, а потом организовал вот это вот… – она изящно взмахнула рукой, намекая на интерьер в стиле белорусского минимализма. – Правда, набежало журналистов и фотографов, он тут ходил, руками размахивал… И вместе с ним такой красивый загорелый самодовольный мужчина с улыбкой до ушей, он, кажется, теперь большой начальник, раньше у вас в Дубровице в нефтянке работал…

– Исаков?