Кровь совсем не полилась из раны и была темно-алого цвета. Если бы эта проститутка была убита менее 40 часов назад, то кровь бы залила весь стол фонтаном. А так всё закупорилось и застыло, и можно было рассматривать каждую ткань и орган. Грета протёрла скальпель об белую простынь на столе и простерилизовала его. Вдоль зелёной стены лежал ещё десяток трупов с уже дряблыми конечностями. Каждый из них мог бы стать целым аттракционом для любого из интернов, закончивших академию.
Взяв другой, более длинный скальпель, Грета направилась обратно к трупу проститутки с намерением сделать надрез от другого плеча вплоть до пупка. Она не ожидала, с какой силой надо было разделить рёбра, чтобы увидеть сердце. Это уже не было похоже на нарезку свиной колбасы по утрам на завтрак.
В глазах Греты в очередной раз помутнело, и она взялась перечитать заключение полиции. В первом абзаце было сказано о ножевой ране в районе живота, что совпадало с вскрытием, и печень была в застывшей от холода крови. Лицо отсутствовало. Но ничего не было сказано про синяки на шее. Как их могли не заметить? «Возможно, обычная халтура», – подумала тогда Грета и вписала это в свой отчёт.
Ножевое ранение было нанесено задолго до изнасилования. «Что за мерзость крайней степени», – подумала Грета-Виктория. Вот таким врачом была она… Грета-Виктория.
Конрад резко поднял глаза от дела, как только звук его чтения в голове прекратился, и он снова услышал, как Отто облизывает свои пальцы.
– А та женщина, которая нашла труп, случайно не твоя мать, Гендевальд? – спросил Конрад.
– Это почему? – выпучив глаза, но не оторвавшись от еды, ответил ему Отто.
– Ну смотри, мы знакомы полтора года, и я ни разу не спросил тебя о твоей личной жизни и семье. Вот интересно, не твоя ли это мать, так как вы очень похожи.
– Чем это?
– Вы оба толстые, Отто, – сказал Конрад.
– Открою вам секрет, инспектор Штайнер, не все жирные между собой родичи, – сказал Отто, отодвинув тарелку от лица.
– Ладно, прости. А та женщина, которая каждый день в час дня приносит тебе обед, это кто, курьер? – сказал Конрад, закинув туфли на край столика и закурив сигарету марки «Ред Эпл».
– Нет, это моя мать… – тихо сказал Отто своему начальнику.
– Вот видишь, вы оба толстые и родственники. Значит, моя версия ещё жива, не так жива, как проститутка возле Цитадели, но всё же, – сказал Конрад, затушив недокуренную сигарету.
Конрад, несмотря на свой иногда показательный цинизм и черный юмор, был человеком довольно практичным и через чур верующим в Бога. Если бы даже Бога не было, он бы придумал его сам и поклонялся. Для таких людей, как он, нужно что-то, чтобы сдерживало его в рамках правил. Вы спросите, а почему его не держат законы? Он же инспектор полиции со стажем и должен следовать лишь букве закона. Во-первых, отвечу вам я, буква закона в Германии, да и в любой другой стране мира, это не такая аксиома, как сейчас. Многие госслужащие брали взятки, это было в порядке нормы. Но Конрад не из этих. Он более редкий экземпляр. Хоть он и не брал взятки, его брали немного другие утехи. Ему казалось, что Бог, а не закон, дает ему право вести это расследование по Яммеру. А когда человек во что-то верит, а потом его вера терпит тотальный крах и тонет, что может случиться? Катастрофа или Армагеддон? Явно ничего хорошего из этого не выйдет.
Между делами по Яммеру, которые он читал на постоянной основе, во внутреннем кармане его пиджака всегда лежала маленькая карманная Библия. Штайнер с виду мог казаться человеком внесистемным, честно говоря, мне так иногда и казалось. Холодный взгляд из голубых глаз и брови, которые держались на одном уровне, какую бы эмоцию ни испытал инспектор. Если бы существовала медаль за брови, её точно дали бы Штайнеру. Под пиджаком пряталось не только слово Божье, но и шестизарядный револьвер, вечно готовый к бою, то есть взведённый в боевое положение.
Штайнер и Гендевальд не с самого начала вели расследование по Яммеру. Изначально убийства в разных районах расследовали местные участки. Лишь через пару лет, во время пивного марафона в одном из центральных пабов, которым владеет бывший коп на пенсии, встретились пару следователей по мокрухе и обсудили очень похожие эпизоды из своих районов. Когда картинка начала складываться, что убийства похожи и, возможно, орудует один и тот же человек, то созвали комиссию во главе с комиссаром Нижней Силезии. Тогда и создали штаб.
Главой штаба назначили Конрада, а в помощь дали Отто и немного финансов из казны города.
Конечно, это были сущие гроши для поимки маньяка. Не было ни описания, ни одного свидетеля, ни одной уцелевшей жертвы. Проститутка, найденная сенатором Освальдом в проулках квартала возле Цитадели, была девятой жертвой.
Что вообще такое девять жизней? Девять жизней – это чья-то судьба, кто-то любил этих людей, а их просто утилизировали и всё? Если вдаваться в практическую часть вопроса, то в конце 19 века половина Ганновера читала Ницше вместо посещения протестантской или католической церкви, и что для тех, что для тех жизнь человека мало что стоила.
Честно говоря, если бы меня спросили, что можно сделать, чтобы могло сойти вам с рук без наказания – убить десять человек или украсть десять лодок, то здравомыслящий человек того времени выбрал бы убийство людей. Ведь лодки стоят денег, не говоря о том, что они банально большие. А уход десяти маленьких экономических ячеек на тот свет мало кто заметит.
Ситуация накалилась в 1899 году, когда убили семилетнюю девочку. Её нашли изнасилованной, как ту проститутку. Тогда владелец газет Иммерман взорвал настоящую пороховую бочку, и на комиссара начали давить общественность и политики. Тот начал давить на председателя штаба Штайнера, конечно, без увеличения его финансовых возможностей для поиска убийцы. Штайнер, в свою очередь, начал давить на пухлого Отто, выдавливая из него кишки своими библейскими притчами.
Ночь под тусклой лампой сменила тон позднего обеда в столовой, но не было никакого просвещения в деле. Гендевальд уже был измотан опросом зевак со всего квартала, а пальцы Штайнера украсили малиновые мозоли от количества перелистанных страниц уголовного дела. Отто разложился на диване и приложил ко лбу слегка холодный графин с водой, чтобы испытать каплю облегчения от напряженной ситуации. Штайнер и не думал отдыхать и начал подкидывать дров в костер изнеможения пухлого Отто.
– Мы его обязательно поймаем, – сказал Штайнер своему подопечному.
– Это было бы хорошо, герр инспектор, но как? – ответил Отто, не убирая графин со лба.
– "Ибо плата за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем", – в рифму и поправив галстук, сказал инспектор.
– Вы опять цитируете Библию? Вы же знаете, что я еврей и не читал это, – ответил Отто.
– Еврейство не порок. Иисус тоже был евреем, но в первую очередь сыном Господа… хотя знаешь, Отто, мне кажется, я знаю, как мы поймаем этого подлеца, – сказал Конрад, прикрыв лицо руками, продумывая мелочи.
Отто присел и поставил графин на комод, стоящий рядом. Не прерывая мысли Конрада, он держал паузу и молчание, чтобы выслушать его.
– Твоя искалеченная вера мне кое-что подсказала, но мы воспользуемся моей верой. Мы, как Господь Бог, принесем в жертву сына Господнего Иисуса Христа, не в спасение от греха, а как наживку.
– Что вы имеете в виду… – ответил Отто, уже поняв, к чему ведет мотив инспектора Штайнера.
– Мы используем парня или девушку как наживку, – сказал Штайнер, хлопнув ладонью по дубовому столу.
Утром, после выпитой на ночь бутылки крепкого трёхлетнего рома, Отто выкатился из дома, забыв свой галстук. По дороге в офис инспектора он позавтракал в закусочной на Бэйкерштрассе и, как всегда, превысил суточную норму калорий. Ветер дул прямо в лицо Отто, и его большие небритые щеки надувались ещё больше, а пуговицы на пальто, не сходящиеся, извивались по ветру, как у героя из комиксов. Только без суперспособностей, а с диабетом, хроническим перееданием и проблемами с алкоголем на ночь. Отто Гендевальд много курил, и сегодня был один из тех дней, когда он курил особенно много. Пачки сигарет на день оперативной работы ему показалось мало, и он купил ещё две про запас. Поджигая сигарету утром, Отто чувствовал неописуемое чувство эйфории, напоминающее ему его самую первую сигарету, выкуренную в школе. Лёгкий дурман, окутывающий лёгкие и кружащий голову, немного расслаблял притупленные чувства после ночной смены в участке. Но если у первой сигареты было оправдание, то в чём смысл двух выкуренных пачек в сутки?
