– Нам известно, – строгим голосом начинает Черненко. – Что Медунов грубо нарушает партийную дисциплину. В крае получило распространение взяточничество среди руководящих работников. Располагая неопровержимыми фактами, он не принимает необходимых мер для пресечения этих явлений. Более того, с его ведома, со ссылкой на депутатский статус, не возбуждаются дела о привлечении виновных к ответственности. Этим он компрометирует себя как руководителя и члена ЦК КПСС.

Ого, сразу из тяжёлой артиллерии.

– Некоторые товарищи, в силу молодости, недостатка опыта и отсутствия партийной дальновидности, пользуясь высокими связями и защитой руководителей, пытаются помешать правосудию и надеются переключить внимание компетентных органов на других ответственных работников. Политбюро это известно.

Любопытно, кто это про связи распространяет информацию? Он ведь определённо на Брежнева намекает. Я этим не злоупотребляю…

– Следует знать и товарищу Медунову, – сурово продолжает Черненко, – и всем остальным тоже, что у нас есть собственный достоверный и объективный взгляд на происходящее в крае.

И кто же, любопытно, предоставляет этот объективный и достоверный взгляд?

– Следующий вопрос, – продолжает Черненко, – ставит товарищ Романов.

Он говорит спокойно, не окрашивая эмоционально свою речь. Не кричит, не злится, просто будто читает… то, что больше всего подходит его святилищу. Особенные мантры…

– Он указывает, что особую озабоченность вызывает стремительный рост преступности в Ленинграде и области. В связи с этим большие усилия со стороны партийных и советских органов будут направлены на борьбу с этим чуждым социалистическому образу жизни явлению.

Он замолкает и ещё какое-то время смотрит на меня в упор.

– На этом всё, – резюмирует он. – И больше я вас не задерживаю.

Я встаю, а он снова утыкается в свои бумаги.

– До свидания, Константин Устинович, – говорю я и выхожу из кабинета.

Ну, а что тут сказать, начать оправдываться? Или прикидываться дурачком и спрашивать, что вы имеете в виду? Что имею, то введу, блин. Чувствую, если он станет… Не если, а когда… А, может, и никогда… В общем, если он станет генсеком, уконтропупит меня вместе с Чурбановым и прочими прогрессивными людьми человечества. А то и вообще под вышку подведёт…

– Итак, чего он хотел? – спрашивает Гурко.

Это ж надо такой талант иметь, талантище просто. Не то, что на двух, он на всех двенадцати стульях сидит одной задницей. Это я про Гурко.

– Сказал, Марк Борисович, что у него есть свой источник в Краснодаре. И источник этот льёт чистую и якобы стопроцентно компрометирующую информацию на руководство, а конкретно, на первого секретаря крайкома.

– Это кто, Разумовский?

Гурко спохватывается, что ляпнул лишнего и затыкается.

Но ёлки-палки, точно ведь, Разумовский! Википедии мне конкретно не хватает в этой жизни! Твою дивизию, я же читал. У меня ведь к этим делам не только исторический, но и профессиональный интерес был. Как же я забыл-то про этого гуся! Он же был в контрах с Медуновым и пришёл после Медунова в крайисполком председателем. А потом его Медунов оттуда смог в Москву выгнать или покровители постарались… И кажется Разумовский этот для Горби копал под первого секретаря. А Горбач потом его кандидатуру в крайком пропихнул. Пропихнёт. В знак благодарности. А после ещё и в ЦК вытянет, ну это уже, когда сам станет генсеком… Если станет, опять же…

– Несомненно, – киваю я. – Разумовский. Пора его в Москву переводить. Или на Шпицберген. Стучит.

На самом-то деле посещение оказалось совсем не важным. Правда, теперь я понимаю, что рассчитывать на дружбу с этим человеком не стоит. Впрочем, у меня ещё дружба с Андроповым не реализована. А что, мог бы стать другом всех генсеков, исторической личностью.

Из машины звоню Наташке и в дежурку. Всё в порядке, всё норм. Там усиленный наряд. Ну, что же, еду я на катран. Сначала встречаюсь со своими объединёнными силами, а потом на катран.

Красная Армия, марш, марш вперёд,

Реввоенсовет нас в бой зовёт.

Ведь от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!

Как Саша Белый, только круче. Милицейский бобик с мигалкой, потом «Волга», ещё «Волга», две ментовские «буханки» и военная «шишига»

Так пусть же Красная сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы неудержимо

Идти в последний смертный бой!

И звуковая дорожка у нас покруче будет. Постепенно, по мере приближения к объекту, Саша Белый превращается в Нео из «Матрицы». Дробовика и кожаного плаща недостаёт, но ритм, содрогание сфер и печатный шаг, всё оттуда. Красная или синяя? И песни уже другие.

На дискотеке вы водяры примите,

Потом подвалит к вам такая Тринити,

С короткой стрижечкой и в черном платьце

И предлагает вам узнать о матрице.

Сама похожая вся на евреечку,

Пришла сказать тебе: «Ты батареечка,

Давай поехали, тебя не хватятся,

Ведь это матрица, как в фильме „Матрица“»

Ну, что, братушки-солдатушки, порезвимся-потешимся?

Я вхожу первым, за мной мои генералы, за ними легионеры, несокрушимые, презирающие опасность, несущие справедливость. Кого тут нужно принудить к миру? Выходи строиться.

Игры на точке нет, атмосфера напряжённая. За столом сидят пятеро лаврушников, по залу рассредоточено несколько боевиков. Ну, как боевиков, просто громил, возможно, со стволами. Да вот только куда им до моих спецназовцев, прошедших через мясорубку войны, пока эти герои обирали торговок зеленью.

Великолепная пятёрка за столом вращает глазами и шлёпает губами, осматривая диспозицию. Не ждали что ли? Ну, в другой раз подумаете, прежде, чем соваться в столицу нашей Родины. Если выживете, конечно.

– Ну, и кто тут Мирико Тбилисский? – спрашиваю я.

– Э-э-э! – сочно брызжет негодованием обрюзгший толстяк. – Ты чё творишь, а? Ты чё фараонов пригнал, чмо? Кто так дела делает, а? Ты кто такой, в натуре? Ты крыса ссученная! Ты нам бабки за Питер должен! Ты…

– Значит, ты, Мирико? – перебиваю я поток его красноречия. – Три ляма с вас, джигиты!

Сразу поднимается гвалт. Все пятеро воров вскакивают, начинают махать руками, кричать.

– Э!

– Ох**ел совсем!

– Мусор!

– Ты наших братьев в Питере…

– Ты миллион должен!

Я киваю своему парню с калашом и он пускает очередь в потолок. Похеру, отремонтируем потом. Наступает тишина.

– Ты всосал, Мирико? – спрашиваю я, и сам удивляюсь, насколько недобро звучит мой голос.

– Какие три миллиона! – рычит он и направляет на меня указательный палец. – Ты мне должен, сынок. За Питер. За моих людей. Убери мусоров и поговорим по-мужски. Как люди.

– Что? – прищуриваюсь я. – С тобой, как люди? Ты урка, как я с тобой могу говорить? Звони, доставай бабки.

Я поворачиваюсь и делаю знак, чтобы мне принесли телефон.

– Звони, тупой вор, пришедший в мой дом с мечом.

– Эй, ты, чмо! – начинает махать руками молодой и, судя по всему, очень горячий парень, стоящий передо мной чуть слева. – Я сегодня твою девку в рот вые…

Не успевает. Не успевает он договорить, потому что я с разворота бью его по кадыку. Один удар. Резкий, злой, точный. И сильный, я весь гнев в него вкладываю. Один удар, и он проглатывает язык. Больше уже так не скажет. Гарантирую.

Он хрипит и падает, как подкошенный.

– Кто-нибудь ещё хочет высказаться в подобном ключе?

Громилы потихонечку подтягиваются, группируясь вокруг своих законных воров.

– Звони, Мирико, – киваю я. – Мне похеру все ваши понятия, ваши воровские идеи, ваши расклады. Похеру, я не из ваших. Тебе со всей этой тупой хренью, с ауешными традициями к Цвету надо было обратиться, он в этих делах шарит. Вот, он бы тебя по вашему закону уделал. Но ты решил ко мне сунуться, подумал, так проще? Ошибся ты, попутал. Звони, добывай три ляма. И это ещё щедрое предложение. Три ляма и поедешь на зону. Ты и твои люди. За поджог, повлекший гибель. Ну, а если не хочешь платить, всё равно заплатишь. Кровью только.