— Они нехорошо питаются, — снова говорит Пашов. — Посмотри поближе на их гнезда.

Я так и делаю, хотя и не уверена, на что я должна смотреть. Гнезда выглядят так, словно сделаны из грязи, и образуют идеальные маленькие чашечки на боковой стене каньона. Я собираюсь спросить, что мне следует искать, когда влетает птичка и прилетает в свое гнездо. В ее маленьком клюве что-то большое и круглое, что-то гораздо большее и плоское, чем она могла бы унести.

Мгновение спустя я понимаю, что это котлета из двистийского навоза. У меня отвисает челюсть. Я наблюдаю, как птичка подлетает к своему гнезду и начинает расковыривать его своим маленьким клювом, подкрепляя свое гнездо тем, что может быть только смесью птичьего помета и какашек двисти.

Прекрасно. Это вовсе не грязное гнездо. Это дерьмовое гнездо.

— Ну, это объясняет запах, — еле слышно говорю я.

— Они не годятся в пищу, — снова говорит мне Пашов. — Их можно есть, если сильно проголодался, но мясо неприятное на вкус. Но гнезда действительно горят долго.

— Понимаю. Хотя мне бы не хотелось забирать гнездо, которое уже занято. — Я изучаю стену из кричащих, хлопающих крыльями птиц. Боже, их действительно так много. — Почему используются только некоторые из них?

— Грязноклювы спариваются на всю жизнь, — говорит Харрек. — Самка отложит яйцо, а самец накроет его. Самка кормит его.

— Бедные птички-самки, им всегда приходится кормить мужчин, — поддразниваю я. — Вот тебе хорошая аналогия. — Когда все трое непонимающе уставились на меня, я прочищаю горло. — Эм. Так что же произойдет, если пары не будет?

Харрек пожимает плечами.

— Из яйца не вылупляется малыш.

Оооо.

— Значит, там, наверху, в пустых гнездах может быть куча яиц, потому что у самки нет партнера?

Пашов бросает на меня задумчивый взгляд.

— Ты хочешь, чтобы я проверил для тебя?

О боже, неужели я когда-нибудь… Яйца — мое любимое блюдо в мире.

— Можем ли мы? Я имею в виду, если в брошенном гнезде есть одно, оно, вероятно, заморожено, но я могла бы его разморозить. — А затем перемешать. Или поджарить его. Или использовать его, чтобы приготовить картофельно-мясной пирог… и теперь у меня текут слюнки.

Моя пара твердо кивает.

— Я принесу тебе яйцо и гнездо.

— Старые гнезда находятся внизу, — вмешивается Фарли. — Возможно, тебе придется поискать повыше.

Харрек фыркает.

— Он и близко не сможет забраться так высоко, как я. Я принесу тебе яйцо, Стей-си.

Пашов бросает на него мрачный взгляд.

— Ты этого не сделаешь. Она моя пара, и я принесу ей яйцо. — Он указывает на Харрека. — С самого верха.

Я поднимаю взгляд на стену.

— Парни? Не знаю, хорошая ли это идея…

Но двое мужчин игнорируют меня, погруженные в свою собственную странную противодействующую войну. Они пристально смотрят друг на друга, выражение лица Харрека вызывающее, а Пашова сердитое.

— До самого верха? — повторяет Харрек.

— До самого верха, — соглашается Пашов и устремляется вперед.

Я бросаю тревожный взгляд на Фарли, но она просто закатывает глаза. Если она не волнуется, то, наверное, и мне не стоит волноваться.

Я наблюдаю, как Пашов стремительно приближается к стене птиц. Я ожидаю, что они улетят, но они только пронзительно кричат и машут ему крыльями. Они либо собираются дать ему бой, либо им слишком лень отступать. Пашов ухмыляется мне, и ясно, что он думает о последнем. Может быть, он прав, и птицы безобидны. Он бы знал.

Я немного расслабляюсь. Пашов любит повеселиться, но он не позволил бы всему этому зайти слишком далеко.

Он начинает карабкаться, цепляясь каждой рукой за скалу, затем подтягивает свое тело вверх. Он удивительно грациозен для своего размера, и я наблюдаю, как его хвост подрагивает взад-вперед, когда он двигается. Пашов проворен и быстро взбирается по утесу, направляясь к первому гнезду, которое находится на несколько футов выше того, до чего я могла бы дотянуться. Гнездо пустое, в нем нет нахохлившейся сердитой птицы, и он снимает его со стены, а затем бросает на землю.

— Яйца нет.

Фарли несется вперед, чтобы забрать гнездо, шарахаясь от сердитых криков птиц, когда она приближается.

Харрек прижимает ладони ко рту.

— Лезь на самый верх, дурак! Вот где находятся самые новые гнезда!

Хвост Пашова от раздражения дергается сильнее, но он продолжает карабкаться. Пока я наблюдаю, одна из его рук приближается к занятому гнезду, и птица сердито кричит и клюет его в руку.

— Будь осторожен, — кричу я, когда он меняет хватку. — Может быть, это плохая идея. — Я не знаю, слышит ли он меня со своего наблюдательного пункта на стене. Я не хочу быть занудой или портить настроение, но в то же время я наблюдаю, как поднимается моя пара, и мое беспокойство растет. Возможно, это просто мой страх высоты, но он карабкается… действительно высоко. И эти птицы действительно раздражительные. Другая огрызается на него, когда он подбирается поближе, а еще одна выглядит так, словно хочет откусить ему хвост. Это только те, что в гнездах. Если кому-нибудь из тех, кто сидит высоко на краю каньона, придет в голову прийти и напасть, это может обернуться неприятностями.

Моя пара сейчас высоко над землей, по крайней мере, в двадцати футах над нами. Птицы взбешены, их сердитое карканье становится оглушительным. Некоторые начинают подниматься в воздух, и одна налетает на спину Пашова, что вызывает смех Харрека и Фарли, а у меня испуганный вздох.

Мне вдруг больше не хочется яиц. Это не кажется безопасным. Я просто хочу, чтобы Пашов вернулся на землю, чтобы он мог обнять меня, а я могла прикоснуться к нему и улыбнуться ему. Остальное неважно.

— Выше! — кричит Харрек. Я хочу отшлепать его.

Пашов добирается до следующего пустого гнезда, и его плечи слегка шевелятся. Он держит что-то высоко в воздухе, и это что-то большое, округлое и нежно-коричневого цвета в крапинку. Яйцо.

— Отлично, теперь просто спускайся, — шепчу я. Сейчас он, должно быть, на высоте тридцати футов (прим. около 9 м). Я устала от этого. Мне это не нравится.

Я со страхом наблюдаю, как Пашов прячет яйцо за пазуху своей туники. Он срывает гнездо с гребня и бросает его Фарли внизу. Однако вместо того, чтобы спускаться, он передвигает ноги по скальному гребню, карабкаясь вбок, а не вниз. Он переходит на соседнее пустое гнездо. Он запускает в него руку, а затем размашисто подбрасывает высоко в воздух еще одно яйцо. Мои губы кривятся от удовольствия при этом. Выпендрежник.

Сверху налетает птица. Она атакует его поднятую руку, отбивая яйцо в сторону. Я с четкостью замедленной съемки наблюдаю, как Пашов наклоняется вперед, пытаясь поймать яйцо. Только для того, чтобы полностью потерять хватку на стене.

Затем он падает навзничь на дно каньона, и я кричу. Это мой худший кошмар, воплотившийся в жизнь, снова и снова.

Я не могу потерять его снова. Пожалуйста, нет.

Фарли, Харрек и я бросаемся вперед, но мы не успеем. Пашов с тошнотворным грохотом приземляется на спину и затем лежит неподвижно.

Рыдание вырывается из моего горла, и я бросаюсь к нему.

— Пашов! Пашов! — Я провожу рукой по его лицу. Его глаза закрыты, тело неподвижно, и мне кажется, что моему миру снова приходит конец. Я в ужасе хватаю его за ворот туники и встряхиваю. — Пашов!

Его глаза открываются.

Пашов медленно улыбается мне и обхватывает мое лицо ладонями, притягивая мои губы к своим для поцелуя.

Что. За. Черт.

Я отступаю назад, одновременно испытывая облегчение и шок, даже когда Фарли и Харрек разражаются смехом. Пашов тоже ухмыляется.

— Это не такое уж большое падение, — говорит он мне.

Мой страх уступает место ослепляющей ярости. Он думает, что это чертовски смешно? Я сжимаю пальцы в кулак и бью его кулаком в плечо.

Он пожимает плечами, ухмыляясь.

— Не злись, Стей-си…

Не злиться? Он только что рисковал своей гребаной жизнью ради дурацкого яйца, и я снова чуть не потеряла свою пару, и все смеются, и им это смешно? Я бью его снова, а потом, кажется, не могу перестать бить. Это не тяжелые удары — у меня маленькие руки и дерьмовая сила, — но мне нужно выбросить это из головы, прежде чем я начну кричать, хватать нож и кастрировать его за то, что он был таким придурком в этот момент.