О чем, черт возьми, он говорит? Он такой странный тип. Я хмурюсь, когда беру кусочек сушеного мяса и пропускаю его через «мясорубку», но Харрек больше ничего не говорит, просто играет с Пейси. Может быть, я ослышалась.

Я подхожу к огню и выкладываю маленькие лепешки на подгоревшую костяную тарелку. Она плохо выдерживает многократное использование на огне, но без моей сковороды у меня нет другого выбора. Не успевает она зашипеть, как в дверной проем заглядывает Пашов.

— Я чувствую запах пирожков? — спрашивает он с восхищенным выражением на лице.

Этот восторг сменяется грозным выражением лица, когда он видит Харрека.

— И тебе доброе утро, — окликает Харрек, покачивая на коленях Пейси. — Наслаждаешься нашей прекрасной погодой?

Входит Пашов и подходит поближе к огню, его глаза сузились.

— Погода плохая.

— Правда? — спрашиваю я. Здесь, в каньоне, так трудно сказать наверняка. Деревня защищена от самых сильных снегопадов, и, по-видимому, в последнее время они бушевали довольно сильно. Все, что мы получаем, — это редкие брызги падающего снега и непрекращающийся вой наверху.

Пашов кивает, пересаживаясь поближе к огню. Я обнаруживаю, что он садиться между мной и Харреком. Я немного удивлена — и раздражена — этим. Неужели он действительно думает, что я проявляю какой-то интерес к его другу? Все, чего я хочу, — это он.

Первые пирожки готовы, и я раскладываю их по тарелкам, затем предлагаю Пашову. Он выглядит удивленным, но одаривает меня благодарной улыбкой, затем прячет ее. Между укусами он бросает взгляд на Харрека.

— Ты сегодня охотишься? — спрашивает он.

— Конечно. — Харрек дует на живот Пейси. — Я просто хотел сначала поесть.

Пашов хмыкает, а затем смотрит на меня.

— Спасибо тебе.

Я киваю и чувствую, что немного краснею, но принимаюсь за следующие пирожки, намазывая их небольшим количеством жира, чтобы они получились вкусными. Они обсуждают охоту в этом районе и тот факт, что никто не видел мэтлаксов с тех пор, как мы приехали. Я не возражаю, если мэтлаксов совсем не станет, и говорю об этом, хотя время от времени думаю о матери с ее маленьким ребенком.

В конце концов все лепешки испечены, и оба охотника накормлены. Пейси начинает капризничать, и поэтому я передаю последний пирожок Пашову и прикладываю ребенка к груди.

Пашов ставит свою маленькую тарелку на стол, наблюдая за мной.

— Не голоден? — спрашивает Харрек, потянувшись за тарелкой. — Я возьму это…

Пашов шлепает его по руке.

— Это для Стей-си. Она ничего не ела.

— Хм, — говорит Харрек с довольной улыбкой на лице.

Я удивлена — и немного тронута, — что Пашов приберег для меня один из своих пирожков. Он их безумно любит и может есть дюжинами.

— Ешь сам, — говорю я ему. — Я не против кусочка вяленого мяса.

Пашов упрямо качает головой.

— Это для тебя. — Он пододвигает тарелку поближе ко мне. — Что ты собираешься делать сегодня?

— Я? — Я пожимаю плечами. — Думаю, буду шить. Пейси становится таким большим, что его туники едва налезают на него, и мне нужно подбить их мехом, потому что становится холоднее.

— У тебя достаточно кожи?

— Я могу принести тебе несколько шкурок, если хочешь, — предлагает Харрек.

Пашов бросает на него еще один раздраженный взгляд, и я озадачена. Эти двое когда-то были хорошими друзьями. Почему Харрек, кажется, одержим желанием подколоть его?

— Не надо, — говорю я Харреку. — Спасибо. — Я поворачиваюсь к Пашову. — Но мне бы не помешало еще немного щепок для костра. Я сжигаю последнюю прямо сейчас.

— Я соберу тебе немного, — говорит Пашов, наклоняясь и кладя руку мне на колено. На его лице появляется намек на улыбку, когда он смотрит вниз на Пейси, который сосет мою грудь.

— Не нужно, — перебивает Харрек, вскакивая на ноги. — На дальней стороне деревни целая стена грязноклювых. Мы собираем урожай с их гнезд. Их так много, что птицы не замечают, и одно гнездо хорошего размера может гореть весь день напролет.

— Грязноклювы? — спрашиваю я. — Что это, черт возьми, такое?

— Они плохо питаются, — говорит Пашов, корча гримасу. — Ты не захочешь попробовать ни одного из них.

— Никто не собирается есть грязноклювых, — весело говорит Харрек. — Нам просто нужны их гнезда. Хотите, я покажу вам обоим? Это не так уж далеко отсюда.

— Это опасно? — спрашиваю. Я не поклонник мысли о том, чтобы находиться так близко к целой «стене» птичьих гнезд, но это, конечно, не может быть опасно, иначе кто-нибудь сказал бы что-нибудь раньше, верно? Если это не опасно, что ж, мне любопытно посмотреть на эти пригодные для «сбора урожая» гнезда, из которых получается хорошее топливо.

Кроме того, я должна признать, что мне любопытно, как выглядят «грязноклювы».

— Грязноклювы? — Харрек фыркает. — Опасны? Маловероятно.

Я смотрю на Пашова. Он пожимает плечами, показывая, что это мой выбор.

— Я бы не прочь на них посмотреть, — говорю я. — Дайте мне закончить кормить Пейси, а потом я посмотрю, сможет ли Айша немного за ним понаблюдать.

— Я могу отнести его к ней, пока ты надеваешь сапоги и плащ. — Пашов наклоняется и проводит пальцем по пухлой щеке Пейси. Его рука так близко, что я почти ожидаю, что он коснется моей груди, но он этого не делает. И тогда, конечно, я разочарована.

Чего бы я только не отдала, чтобы меня облапали.

***

Айша счастлива понаблюдать за моим сыном, и я отправляюсь с двумя охотниками. К нам присоединяется Фарли, которая выгуливает своего питомца Чомпи. Она подбегает к Пашову и с обожанием смотрит на своего брата. Он обнимает ее и ерошит ей волосы, и мое настроение улучшается при виде их привязанности.

Это неплохая прогулка. Мы бредем по извилистой, узкой долине каньона, и я поражаюсь тому, насколько она глубока и как ветер воет наверху, но здесь, внизу, он нас почти не касается. Наверху определенно холоднее, и погода выглядит унылой, но это не вызывает дискомфорта. Может быть, этот жестокий сезон будет не так уж плох, по крайней мере, если мы будем защищены от снега и поблизости найдется легкий источник топлива. Каньон петляет в сторону от Кроатона, извиваясь в нескольких разных направлениях.

— Держись слева, — инструктирует Харрек, пока мы идем. — Если отстанешь, просто повернись, положи правую руку на стену и следуй по ней обратно к выходу.

— Поняла, — говорю я и ускоряю шаг. Я не собираюсь отставать. Никто не уйдет из поля моего зрения. Даже Чомпи.

Примерно через пятнадцать минут ходьбы я начинаю слышать… птиц. Не одну или две, а десятки. Сотни. Это звучит как в скворечнике в зоопарке, где я была в последний раз, карканье за карканьем накладываются друг на друга, так громко, что даже ветер, воющий над нами, не может заглушить его.

Я придвигаюсь немного ближе к Пашову и кладу руку на его тунику. Он обнимает меня за талию и одаривает улыбкой, и мое напряжение немного спадает.

Несмотря на то, что здесь очень шумно, я все еще не готова к виду грязноклювых. Когда мы входим в боковой каньон, на нас словно обрушивается их стена. В лицо бьет вонь птичьего помета, а карканье и улюлюканье становятся еще громче. От пола до потолка они покрывают одну из ледяных стен каньона, пушистые белые птицы гнездятся в расщелинах и на неглубоких выступах скал. Там должны быть тысячи гнезд, нагроможденных друг на друга и покрывающих стену. Примерно треть гнезд пустует, а в тех, что заняты, обитают толстые, очаровательно выглядящие шарики из белоснежного пуха с коричневыми треугольными клювами. Каждая птица сидит на корточках над своим гнездом, время от времени встряхивая оперенными крыльями и окликая своих соседей.

— Они такие чертовски милые, — говорю я остальным. — Почему мы их не едим? — Я имею в виду, они восхитительны, но мне кажется странным, что на насесте сидит так много птиц, и я не хочу бросить несколько из них в кастрюлю и потушить.

Фарли корчит гримасу.