— Не говори так! — Даландин от возмущения вскочила на ноги, — все мы знали, куда идем, но также мы знали, за кем идем. Так выйди к своему народу и ободри их, а не отсиживайся тут!

Я взглянул на эльфийку: на белом лице девушки проступил румянец, она смотрела на меня решительно и гордо, и сколько бы я не злился, она была права. Тяжело вздохнув, я встал на ноги и вышел из шатра.

Музыка сразу прекратилась, все глаза смотрели на меня, Даландин была права — мою поддержку тут ждали все.

— Жители Светлого леса, все те, кто пошёл за мной, — несмело начал я, — завтра мы достигнем границ эльфийских земель и вступим на территорию гоблинов. Наш путь лежит в Чернолесье, и я не могу обещать вам, что там будет так же хорошо, как здесь. Каждый, кто передумал, может сейчас вернуться, — я окинул взором слушателей, но никто из них не последовал прочь, — путь наш будет труден, но о нём сложат баллады.

Вдруг над лесом пролетел знакомый крик, эльфы устремили глаза вверх, в поисках издавшего его зверя. Мгновение и над головой промелькнули золотые крылья, мой желтоглазый союзник приземлился рядом, с длинной шеи свисали порванные цепи. Орлиная голова уткнулась в мою грудь, бока тяжело вздымались, из-под ошейника сочилась кровь.

— Теллиарон наш король! — воскликнул кто-то, и другие голоса вторили ему.

* * *

Рассвет встречал нас промозглой сыростью, мы провели последнюю ночь в светлых землях и теперь вступили в чужие владения. За семь дней, если двигаться быстро мы пересечём земли гоблинов и выйдем в дикий лес, но там едва ли будет безопаснее: ни клыкастые орки, ни ушлые гоблины не спешили заселять эти земли.

Когда-то, едва не тысячу лет тому, это место занимал Магикон, простираясь до самого Желтого моря. Орки тогда бросили свое королевство и оттеснили гоблинов, земли азагуров были раздроблены надвое, когда Магикон расширял свои границы до Чернолесья. А в Магиконе к власти пришёл сильный маг, какие рождаются едва ли раз в несколько тысяч лет. Аламирилил Алый имел такое прозвище заслуженно — его войско стихий омывало кровью все земли, через которые проделывало путь, он был первым и единственным магом, овладевшим в совершенстве всеми четырьмя стихиями. Читая летописи его сражений я ненавидел его и восхищался одновременно, Сабат, мой старый нянька, рассказывал, что даже доспехи короля, отлитые из лучшей стали в Дароне, не выдерживали его силы, в порыве битвы раскаляясь до красна. Но даже такому величию не суждено было править вечно.

Но у всякой прекрасной баллады есть начало и есть конец, Аламирил Алый потерял рассудок. Яростный, кровожадный, безумный и с артефактом элементов в руках — со временем и с пытками, что устраивал безумец, его возненавидели даже собственные подданные. Чувствуя брешь в стене, враги сплотились: азагуры, орки, тролли и гоблины, которые были безжалостно потеснены могучим соседом пришли к соглашению и напали на Магиконскую империю. О той битве сложено немало песен и легенд, единственный раз в истории земли драконьих детей породили сильного короля. Барион Железный, — легендарный воин Дарона, — будучи совсем юным, в возрасте шестнадцати лет, подхватил меч из рук убитого отца и пронзил великого мага, положив конец самому ужасному войску за всю историю. Правда, дальше союзному войску пришел конец, азагуры вышли из альянса, устремив мечи теперь на прежних помощников.

Так, драконы магиконцев полегли следующими, Барион Железный повёл азагуров на все земли разом, за триста лет изничтожив всех драконов и запугав соседей, король аспидов стал повелителем бессмертной орды, ещё одного великого войска.

В этих славных битвах сгинул артефакт стихий, про него остались только байки, что няньки рассказывали на ночь. Были ли элементали уничтожены на том месте, где убили Аламирила Алого, как говаривала половина люда в Дароне, или же просто зарыты в Чернолесье, никто не знал. Однако то ли потому, что артефакты и вправду хранились в тёмном лесу, то ли потому, что магия стихий была запретной и оставляла след, так или иначе, земли восточного леса поглотила скверна. Столь черная и липкая, что даже гарпии — дикие полулюди-полуптицы, рвавшие добычу на части и не знавшие насыщения, ушли из этих мест, поселившись севернее. А скверна продолжала порождать уродов даже через тысячу лет.

Всплыла картина из далекого детства — бродячий цирк гоблинов пришел на Весеннее благоденствие в Светлый лес, я был тогда так мал ростом, что возможно это воспоминание слишком уж искажённое. Но перед глазами и сейчас стояла громадная клетка, закрывшая в стальном чреве нечто отвратное: лысое четырехлапое существо с обвисшей кожей в нарывах и язвах, извергавшее из двух голов жуткий хрип. Гоблины утверждали, что то были волчата, взращенные в утробе матери скверной.

А теперь мне предстояло не только пройти эти земли, но и найти место в них и уберечь тех, кто последовал за мной. Это пугало похлеще эшафота в Светлом городе, ведь что такое идти одному, а что такое распоряжаться сотней судеб?

Я пребывал в смятении все эти дни, что мы шествовали по странному пейзажу. Зарнатх то был песчано-пыльным и ровным на много миль, то вдруг нашу колонну обступали горы, прорезаемые ручьями и густым лесом. Земля под ногой была сухой и неплодородной, к такой почве в Светлом лесу мы не привыкли. Еды было мало, наш единственный маг земли, женщина, останавливалась и то и дело взращивала для всех нас какие-нибудь ягоды на засохшем безжизненном кусте, измучанные и голодные мы шли вперед. Весь день до самого заката солнце нещадно палило, иссушая последнюю траву и наши бедные головы, ветер, сухой и теплый сначала казавшийся таким ласковым, теперь, на шестой день пути растрескал кожу, а губы и вовсе изранил до крови. Жители Зарнатха больше приспособились к такой жизни: мелкий рост, на голову, а то и две ниже эльфийского, помогал экономить еду, грубая серая кожа с толстыми морщинами не так быстро обветривалась, удерживая воду внутри, и не боялась солнца, а длинные носы помогали учуять запахи и словить редкую добычу. Но даже приспособившись лучше остальных, гоблины больше полюбили прохладные подземелья, чем поверхность, перерыв сотни миль они устраивали свои города под землей, где могли расти грибы, коими они и питались. За весь долгий путь нам не встретились сморщеннолицые, лишь однажды вдалеке нас видели дети, но подойти не решились, скрывшись в горах.

Нам приходилось туго, припасы закончились, на редких кустах далеко не всегда получалось взрастить съедобные плоды и тогда я приказал охотиться. Мы, эльфы, почти не ели мясо, да и откуда в Зарнатхе нормальная добыча? Пришлось немало вытерпеть, запихивая в рот куски жареной ящерицы, змеи, а то и вовсе горсть жуков. И если раньше на каждом привале мои эльфы пели, то теперь все молчали, потупив глаза в огонь, над которым поджаривалось что-то едва ли съедобное.

Но хуже всех приходилось моему грифону, птица, что съедала раньше половину лошади, голодала. Он уже не летел, а брел за колонной, я опасался, что скоро мой желтоглазый друг останется лежать на этой земле и мне придется его добить.

Два последних дня мы пробирались по засушливой равнине, наконец, вдали показались горы, за которыми нас ожидал переход по еще более опасным владениям орков, и только потом нас встретит свободная земля — Чернолесье. Вдалеке зеленели деревья, значит, там была вода. Путь к долгожданным вершинам устилал лес, влажный и живой, мы тихо пробирались вперед, укрывшись в сени деревьев.

От размышлений оторвал возглас грифона: тихий рык вырывался из груди животного, гриф зарычал, всматриваясь в заросли, что расположились впереди. Обнажив меч, я подал знак Ивиру, мы двинулись вперёд. Но не успели проделать и пары шагов, как натолкнулись на гоблинов. Они сразу бросились на нас, завязался бой, к нам поспешила подмога. Мечи стучали недолго, короткое сражение завершилось горстью упавших сморщеннолицых, их был всего десяток. Пара-тройка убежала, скрывшись вдали, я было решил нагнать беглецов, но Ивир остановил меня.